Ночью они прибыли в Верное. Пристава Большой орды Хоментовского уже не было, Семенова встретил новый начальник Перемышльский — вялый спокойный человек. Он не обладал дерзкой энергией и смелостью Хоментовского и не решался на самостоятельную деятельность.

Семенову снова пришлось рассказывать о целях своего путешествия.

— Я хочу проникнуть на восточную часть Иссык-Куля, а оттуда на горные перевалы, соединяющие Илийский и Иссык-Кульский бассейны с Кашгарией. Надеюсь также исследовать хребет Тенгри-таг, — говорил Петр Петрович, не предполагая, что его планы как раз на руку приставу Большой орды.

В эту зиму с новой силой вспыхнула междоусобная война между киргизскими племенами, населяющими берега Иссык-Куля. Богинцы, вытесненные сарыбагишами, стремились вернуть себе восточную сторону озера. Они обратились к приставу Большой орды с просьбой принять их в русское подданство. Только чувствуя себя под защитой России, они могли еще бороться с сарыбагишами.

Полковник Перемышльский понимал: богинцам необходима военная поддержка. И все же он боялся помогать без согласия генерал-губернатора Гасфорта.

— А спрашивать разрешения у Густава Ивановича бесполезно, — жаловался он Петру Петровичу. — Гасфорт затеет переписку с министерством иностранных дел, и пойдет писать губерния.

После долгих размышлений Перемышльский решил: Петра Петровича будет сопровождать конвой из пятидесяти казаков. Одновременно к экспедиции примкнет полуторатысячный отряд Тезека — одного из султанов Большой орды. Казаки Семенова и всадники Тезека и будут той силой, что охладит наступательный пыл сарыбагишей.

До отъезда Петру Петровичу неожиданно предложили принять участие в одном интересном юридическом споре, возникшем между племенами дулатов и атбанов. Полковник Перемышльский попросил Семенова взять на себя в этом споре роль арбитра.

— Вы постороннее лицо обоим племенам и, стало быть, беспристрастное. Вы не принадлежите и к местной администрации, среди киргизов у вас хорошая репутация ученого человека.

Петр Петрович поинтересовался сутью спора.

— Дело весьма щекотливое, носит любовный характер, затрагивает обычай обоих племен, — ответил Перемышльский. — Дочь одного знатного бая из племени дулатов просватана сыну такого же знатного человека племени атбанов. Жених уже выплатил калым и требует невесту. А невеста объявила, что не станет его женой. А если ее выдадут насильно — покончит самоубийством. Короче, произошло неслыханное нарушение древних родовых обычаев. Все это щекотливое дело станет решать суд биев — по три судьи от каждого племени.

Это неожиданное дело могло познакомить Семенова с судебным правом киргизов. Он ожидал встретить на суде и властителей Большой орды и ее молодое поколение.

Семенов согласился. Договорились встретиться в урочище Таш-Булак, и Семенов отправился в окрестности Верного. В прошлом году он так и не успел познакомиться с предгорьями Заилийского Алатау, Алматинской долиной, Талгарским пиком.

Сопровождаемый Кошаровым, он проник в Алматинскую долину. Широкая горная долина встретила путешественников розовыми цветами барбариса, огненными пионами и тюльпанами. По горным склонам зеленели стройные клены.

Петр Петрович с удовольствием отметил в дневнике, что это новая, открытая им порода клена, сходная с гималайской. Позже ботаники назвали заилийский клен «кленом Семенова».

Несколько часов ученый и художник поднимались по Алматинской долине, пока достигли зоны альпийских лугов. Во время подъема Петр Петрович сделал четыре гипсометрических измерения высоты. Высшая точка, которой они достигли, составляла два с половиной километра.

29 мая Семенов со всем своим отрядом выехал из Верного. Переправившись через реку Талгар, он решил совершить экскурсию на Джасыл-Куль — озеро, находящееся в альпийской зоне Заилийского Алатау. Ранним утром Семенов, Кошаров, шесть казаков и два проводника медленно пробирались к озеру. «При самом начале нашего подъема хорошо был виден Талгарский пик, похожий отсюда на Монблан, но еще более живописный и величественный. Долина, по которой мы поднимались, принадлежала уже к лесной зоне и роскошно поросла яблонями и абрикосовыми деревьями, тянь-шаньской рябиной, боярком, заилийским кленом, черганаком, осиной, талом, жимолостью. Долина уподоблялась роскошному саду».

Подъем становился все тяжелее. Появились пятна нерастаявшего снега. Перед путешественниками маячил грандиозный кряж, за которым скрывалось горное озеро.

Уже давно исчезли деревья. На заснеженных скалах были лишь одни светло-желтые цветы мать-и-мачехи. Семенов вспомнил, что мать-и-мачеха — самые ранние цветы сарматской равнины, и мысленно перенесся в Урусово. Как далеко забрался он от родных рязанских полей!

Горный кряж наконец-то преодолен. «Мы с наслаждением увидели у наших ног Зеленое озеро (Джасыл-Куль), имевшее самый чистый и прозрачный, густо-голубовато-зеленый цвет забайкальского берилла. За озером возвышался смелый и крутой зубчатый гребень высокого белка, а правее открывался вид на еще более высокую снежную гору, имевшую вид ослепительно белой палатки».

Петр Петрович решил подняться на эту гору. На полпути к вершине их застигла гроза. Окрестности погрузились в густые облака, молнии ослепляли глаза, громовые раскаты били в уши. Ливень размывал тропинку, катил камни, каждую минуту Семенов ожидал несчастья. Когда путники взобрались на вершину, гроза прекратилась. Черные облака свалились в глубокие ущелья. Весело сверкало солнце. Далеко под ногами лежало озеро, а вокруг дымились последними облаками Небесные горы. «Это чудное зрелище горных исполинов, освещенных солнцем на фоне безоблачного неба наверху и черных туч с их молниями над Зеленым озером внизу, никогда не изгладится из моей памяти. На самой вершине сопки я сделал гипсометрическое определение, давшее мне 2950 метров абсолютной высоты».

На следующий день Семенов встретился у реки Иссык с Перемышльским. Они вместе направились в урочище Таш-Булак, на родовой суд каракиргизских племен.

День был пасмурный, тучи заволакивали вершины Небесных гор; под дождем госковали дикие тюльпаны. С трав поднимался душный голубоватый дымок испарений.

Урочище открылось им конскими табунами, овечьими отарами, белыми и рыжими юртами. Для гостей была выставлена особая праздничная юрта. Перемышльский принял ее как должную дань своему чину, Семенов с интересом этнографа, Кошаров с восторгом художника.

Юрта, крытая белым, расшитым красной тесьмой верблюжьим войлоком, была убрана кашгарскими коврами. Цветные кошмы лежали на глинобитном полу, на ковровых тюках стояли китайские фарфоровые чаши, бухарские медные кунганы, русские резные погребцы.

Перед началом суда Семенов увидел Тезека — султана племени атбанов, будущего участника экспедиции. Смелый и дерзкий в своих набегах на сарыбагишей Тезек казался совершенно невоинственным человеком. Зато султан племени дулатов Али имел надменный замкнутый вид.

Петру Петровичу представили родовых судей. Дулаты выдвинули в состав суда Дикамбая — толстого батыра с жирным лицом и ухающим голосом, Дугамбая — узкобородого, с хитрыми настороженными глазами седого старца и самодовольного остроумца Джайнака.

Со стороны атбанов на суд явились: Джайнак 2-й — знаток и хранитель степных обычаев, Атым-кул — славный своей неподкупностью, Мамай — подозрительный и задорный старик. Судьи в цветастых халатах, подпоясанные зелеными кушаками, выглядели оперными артистами.

«Личности этих биев меня тем более интересовали, что в них я видел не наследственных сановников, а народных избранников. Впрочем, оказалось, что в половине XIX века в Большой орде никто не выбирал и никто не назначал биев. Это были просто люди, указанные общественным мнением, к которым все нуждавшиеся в правосудии обращались по своей доброй воле за разбирательством своих споров… Между такими лицами были и люди знатные, белой кости, нередко и люди черной кости, но, во всяком случае, люди, прославившиеся своими несомненными личными достоинствами».