Он выехал к черному затону, спящему в камышах. На песке наливались водой следы прибалхашского тигра, мелькали с черными длинными иглами илийские дикобразы.

Он выбрался на берег Или, осадил лошадь у кромки воды. У берега поскрипывал большой неуклюжий баркас, суетились казаки с Илийского пикета. Сам пикет находился поодаль: в нем еще не было зданий, и обитатели его жили в юртах. Семенов подошел к молодому русоголовому боцману, спросил, где строился такой громоздкий баркас.

— На озере, на Балхаше, — с превосходством бывалого человека ответил боцман.

Семенов с интересом стал расспрашивать про Балхаш: велик ли он, глубок ли, легко ли плавать по этому озеру?

Со снисходительностью в волжском окающем голосе боцман объяснил:

— Баркас-то мы сработали, полгода тому не будет. Плыли не глыбко, а все-таки сажен восемь на круг, есть места и помельче. По берегам камышовые заросли, азиатцы их тугаями зовут. Тигры, бают, в этих тугаях скрываются. Самое для них разлюбезное место. Когда из озера в устье Или вошли, то вверх уже бечевой тянулись. Месяц до Илийского пикета шлепали. Да ничего, дошли…

Это «ничего, дошли» прозвучало и просто и горделиво.

— Завидное путешествие, — сказал с уважением Семенов.

Переправа через реку продолжалась до вечера. Тарантас перевезли на плоскодонке, а Петр Петрович с казаками переплывали на лошадях. Плыли тесной толпой, поддерживая друг друга за седла, и все же чуть-чуть не утонул один из казаков. Казака закрутил водоворот, но он успел ухватиться за лошадь соседа. Его собственная исчезла в водовороте и, мертвая, вынырнула на середине реки.

От реки Или до русского поселения Верное оставалось еще два перегона. Семенов снова сел в тарантас, не в силах оторвать взгляда от передовой цепи Небесных гор — Заилийского Алатау. Семенов пожалел, что он не художник и что не ему придется зарисовать контуры Заилийского Алатау. «Я совершил ошибку, не захватив художника. Легко сказать — не захватил, а кто бы поехал со мною?» Рука нащупала в грудном кармане куртки записную книжку. Обычно он вел дневник на дорожных пикетах, а сейчас не выдержал и остановил тарантас. В неудобной позе, положив на согнутые колени книжку, записал:

«Во все время нашего перегона от Илийского до Алматинского пикета мы видели перед собой колоссальный Заилийский Алатау. Хребет этот простирается от востока к западу более чем на двести верст, поднимаясь в своей середине до исполинской высоты. По самой середине его возвышается трехглавая гора, имеющая более 4500 метров абсолютной высоты…

День уже склонился к вечеру, и все предгорье Заилийского Алатау скрылось в застилавшей его оболочке сухого тумана, за которым скрывались все контуры хребта, представлявшегося до высоты 3000 метров однообразной темной исполинской стеной; но весь снежный его гребень от 3 до 5 тысяч метров, где уже не было тумана и где атмосфера была совершенно безоблачна и прозрачна, был освещен лучами заходящего солнца, которые давали снегам очаровательный розовый оттенок, и виден с необыкновенной отчетливостью во всех мельчайших контурах…»

Он перечел длинную запись, очень слабо выражавшую его восторг от Небесных гор. В душе его жили и поэт и живописец, но страсть обоих не передавалась непослушным пальцам. Слова и краски остывали, восторг и вдохновение не выливались на странички записной книжки. Живая поэзия мира отказывалась лечь на бумажный листок.

— Ах, какая могучая красота! — вздохнул он.

— Ты что-то сказал, барин? — обернулся казак, сидевший на облучке.

— Что? Я? Я ничего не сказал.

— Сейчас прикатим на Алматинский пикет. А горы-то, господи боже ты мой! — воскликнул казак и пустил вскачь лошадей.

К военному поселению Верное он подъезжал уже ночью. Дегтярная темнота заливала ущелья и скалы, только вершины тусклым серебром снегов освещали небо. Они казались еще выше, величественнее, недоступнее.

Впереди заиграли огни, создавая феерическое зрелище: прямоугольники и квадраты зданий, церковные купола и колокольни, крыши и фасады, колонны и портики, магазины и лавки горели и чадили разноцветным потоком света.

Этот призрачный, выдуманный чьей-то фантазией город переливался перед глазами Семенова, но он еще в Омске узнал: в поселении Верное нет ничего, кроме кибиток, мазанок, солдатских палаток да маленького деревянного домика начальника Заилийского края. «Для чего же эта иллюминация?» — думал он, въезжая в ворота военной крепости.

Он переночевал в юрте, а утром направился с визитом к начальнику Заилийского края, приставу Большой орды полковнику Хоментовскому. После двадцати пяти суток путешествия по Киргизской степи он с удовольствием оглядел чистую, хорошо обставленную приемную.

Из глубины зеркала на него смотрел невысокий, с развернутыми плечами тридцатилетний мужчина. Над прокаленным азиатскими ветрами лбом дыбились крученые волосы, тонкие усы торчали под ястребиным носом. Скулы, подбородок, крепкую шею покрывал густой, орехового цвета загар. Петр Петрович улыбнулся своему отражению.

Внимание его привлекло чучело беркута: привязанный к потолку пернатый хищник держал в лапах хрустальную люстру. Не птица, а химера с Собора Парижской богоматери.

Утренняя тишина пронизана запахами еловых бревен, диких цветов, свежестью горной речки. Солнце уже съедало голубые тени на стенах, затоны горячего света лучились в углах, расцвечивали самаркандские ковры.

Семенов и Хоментовский знали друг друга еще по Петербургу и встретились как добрые товарищи. Михаил Михайлович Хоментовский был образованным человеком и толковым администратором. В беседе с Семеновым о целях его путешествия он высказал ценные соображения, дал полезные советы.

— Вам, конечно, не терпится как можно скорее выехать в горы, добраться до озера Иссык-Куль. Я понимаю ваше нетерпение. Приехали вы в удачное время. На восточной стороне Иссык-Куля сейчас временное затишье. Кровавая распря между сарыбагишами и богинцами приостановилась. Богинцы бежали на восток к китайским границам. Окрестности озера свободны от враждующих племен. Конечно, можно наткнуться на блуждающие шайки барантачей, но с вооруженным отрядом они не страшны. А я дам под вашу команду хороший казачий отряд. Словом, обстоятельства для путешествия сложились благоприятные, я боюсь только за позднее время. В горах теперь затяжные дожди, скоро начнутся метели. Надо поторапливаться, — заключил Михаил Михайлович.

Вражда между двумя племенами каракиргизов — богинцами и сарыбагишами продолжалась уже несколько лет. Сарыбагиши были подданными кокандского хана, богинцы перешли на сторону России. Кокандский хан яростно сопротивлялся русскому проникновению в Среднюю Азию. Поддерживаемый англичанами кокандский хан преследовал богинцев, отбирал их земли, истреблял целые роды.

В дни, когда Семенов прибыл в Верное, богинцы покинули бассейн Иссык-Куля, а сарыбагиши еще не заняли их родовых земель. Это обстоятельство давало Петру Петровичу возможность без опасных приключений отправиться на Иссык-Куль.

Он не стал задерживаться в Верном. При помощи Хоментовского был скомплектован отряд из десяти казаков и двух киргизов-проводников. Вечером 2 сентября Петр Петрович выступил из Верного на восток, вдоль подножия Заилийского Алатау.

С той минуты, как Семенов увидел Небесные горы, они приворожили его. Он неотрывно смотрел на снежные и пестрые вершины, открывая в них все новую и новую красоту. Их гигантская подкова висела над дикими садами, над Илийской долиной.

Семенов видел, как в темных провалах рождаются невесомые облака. С непостижимой быстротой они сгущаются в грозовые тучи, и душные прямые ливни обрушиваются на долины. Он видел зеленые и темные пятна садов, они наплывали друг на друга, соединялись между собою и меняли краски, как волны в солнечный ветер.

А слева была Киргизская степь, уже совсем напоминающая туманное море. Она и переливалась, как море, дымчатым воздухом, зыбкими валами песков, широкими тенями облаков, скользящими во всех направлениях.