- Знаешь, мне надо съехать от Гюллюбеим-халы, - сказала она, подняв голову и посмотрев мне прямо в глаза. - Неудобно под одной крышей. Взрослый сын... Она не договорила. Но я понял ее.

Я и сам собирался ей это предложить, но боялся, как бы она не восприняла это как очередное проявление моей ревности.

- Умница! - Я еще крепче прижал ее к себе. - Давай прямо сейчас зайдем к Джамал-муаллиму. В женском общежитии, кажется, освободились места...

Мы тут же зашли к начальнику стройки. И все мигом уладилось.

Видно, кончилась у нас полоса неприятностей. Началась полоса удач.

Наши общежития разделял общий двор. И по забавному совпадению - бывает же такое! - окошко комнаты Сарыкейнек оказалось прямо напротив моего окна. Точь-в-точь напротив! Так что, проснувшись, мы могли обмениваться приветствиями.

- Знаешь, Валех, здорово, что я перешла в общежитие!- говорила Сарыкейнек. - Мы с тобой теперь не разлучаемся. И с девушками мне веселее...

А через несколько дней в столовой к нам подошла Гюллюбеим-хала.

- Ну, как ты, детка? - спросила она Сарыкейнек. - Неужто не соскучилась в этом твоем общежитии? Неужто совсем позабыла меня, одинокую старуху?

- Какая ж вы одинокая? У вас сын! - не утерпел я.

- Сын... Да... - Старуха помолчала. - Что сын? Не сегодня завтра уедет. И Гюллюбеим-хала по неизменной своей привычке не стала развивать эту тему, улыбнулась. - Неверной ты оказалась, Сарыкейнек, ой, неверной!

- Так ведь сын ваш приехал. Тесно стало.

- В тесноте, да не в обиде. В одной комнате он, в другой мы с тобой... Старуха помолчала и с тяжелым вздохом закончила: - Вы хоть заходите. А то проснулась я сегодня, глянула туда, где обычно спала моя дорогая невеста, она погладила Сарыкейнек по спине, - и как увидела пустое место, чуть не заплакала. Привыкла ведь я к тебе, как к родной...

Гюллюбеим-хала попрощалась с нами и пошла прочь. А Сарыкейнек бросилась мне на грудь и неожиданно разрыдалась.

- Чего ты, глупая?

- Жалко ее. Она добрая и не виновата, что у нее такой сын, - захлебываясь слезами, зачастила Сарыкейнек. - Зря я ее бросила...

- Да никто ее не бросал. Успокойся, ради бога. - Пальцем я вытер слезы на ее щеках. - Ну, успокойся же.

Она нашарила в моем кармане платок, приложила к лицу.

- И нос, нос утри, - сказал я голосом, каким обычно говорят с детьми.

Она рассмеялась. Эта неожиданная смена ее настроения всегда удивляла и поражала меня. Поистине в природе женского характера есть что-то детское.

- Подожди, я сейчас, - сказала она смеясь. Быстро выскользнула из моих объятий, и через минуту прибежала со свежим носовым платком. Своих носовых платков она не носила - в платье, в жакете у нее никогда не оказывалось кармана, куда бы можно было положить платок, вот она обычно и совала свой платок мне.

- Пошли?

- Пошли.

Мы опаздывали на работу и потому побежали, взявшись за руки. Поначалу я стеснялся брать ее за руку - взрослый человек как-никак, но Сарыкейнек это очень нравилось, и мне ничего не оставалось, как подчиняться ей.

Она вдруг остановилась. Приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в губы.

- Иди, - шепнула она, - тебя, наверное, товарищи заждались. Ну, а я полезу на свою каланчу, - и она кивнула на висящую над нами громаду крана.

- А-а, смотри не скучай, - неожиданно вырвалось у меня.

Это было что-то новое. До этого только Сарыкейнек высказывала свое беспокойство, опекала, призывала к осторожности. Неужто и я заразился тем же?

- Ага, не буду, - сказала она шепотом. По ее глазам я увидел, что ей понравилось мое неожиданное беспокойство за нее. - А ты машину не гони!..

.. .Когда мы, загрузив машины камнем, возвращались назад, еще издали я увидел ее красную косынку в кабине крана. Опять наблюдает за тем, как мы берем последний поворот перед поселком? Я улыбнулся. И почувствовал, что, не будь ее тревоги, я бы потерял в этом мире что-то чрезвычайно ценное, дорогое. Я вел машину на эту красную косынку точно так, как хрестоматийный караванщик Абудуда Меири держался солнца... Мне казалось, что я еду на красную косынку, на мое солнце, целую вечность. Сотни, тысячи лет. Все еду.. еду...

Джейраны, - наверное, те самые, за которыми гнался вчера на машине коротконогий, - мирно паслись внизу на усеянной маками солнечной поляне. Они были далеко, оттого и не боялись нас. Но мне почему-то верилось, что они не боятся нас по другой причине: знают, что это мы накануне спасли им жизнь!.. Глядя на этих джейранов, на широкий простор, открывающийся отсюда, с гор, - на поля, на речку, серебристой полоской тянувшуюся вдаль, - я почувствовал какой-то радостный простор в своем сердце. Свою слитость со всем, что вокруг... Боже, как красив этот мир!

.. .Когда мы после работы ужинали, я глаз не мог оторвать от Сарыкейнек. Машинально шарил вилкой в тарелке, а глаза... Глаза, помимо моей воли, все смотрели и смотрели на любимую.

- Ты что так смотришь? - В голосе Сарыкейнек были лукавство и радость.

- Да вот пытаюсь понять, как такая красивая девушка полюбила меня.

- Не верю.

- Во что не веришь?

- В то, что ты так думаешь.

- Почему?

- Потому что - где сары кейнек (здесь она употребила свое имя в значении "иволга") и где сокол! . .

Я впервые говорил о красоте Сарыкейнек. Объяснять любимой на словах, за что ее любишь, - ну разве не глупо?!

- Брось ты! - смутившись, резко сказал я. - Что это еще за "иволга" и "сокол".

Но она рассмеялась в ответ и потянула меня за руку:

- Вставай, пошли... - И шепотом, чтобы никто не услышал, добавила: - Сокол мой! На улице я спросил:

- Хочешь отдохнуть?

- Устал?

- Нет.

- И я. В такую ясную погоду лучше погулять.

Выйдя из поселка, пошли к реке. Солнце опускалось за снежную вершину; яркие маки, зеленые травы, колышущиеся от легкого ветерка, радовали глаз. А рядом была Сарыкейнек. Мы слышали дыхание друг друга. Внезапно я, повторив нашу обычную шутку, поднял на руки Сарыкейнек и побежал к реке. Я ощущал под рукой ее гибкое тело. Добежав до реки, опустил ее на землю. Она, смеясь, раскинулась на траве. Я осторожно лег рядом и стал целовать ее, забыв обо всем на свете. Все окружающее как бы отодвинулось, уплыло куда-то вдаль.

Переборов себя, вскочил на ноги. Приоткрыв глаза, она посмотрела на меня, зажмурилась, как от яркого света, и широко улыбнулась мне.

Солнце село. Полная тайн вечерняя мгла сомкнулась вокруг нас. В эти предвечерние часы по особенному остро ощущаешь свою малость, зависимость от природы и в то же время углубляешься в себя, в свой мир.

На реке на разные голоса заквакали лягушки... Мне сделалось как-то одиноко. Как в детстве, когда меня укладывали спать еще мои отец и мать, которых я помнил смутно, - и я засыпал один в комнате под пение лягушек.

- Смотри, звездочка упала! - воскликнула Сарыкейнек.

- А вон, гляди, что-то движется. Ночной самолет или, быть может, спутник. Хотя нет, не самолет, у того сигнальные огни разноцветные мигают. Спутник... Ты бы полетела со мной в космос?

- Хм, вот еще...

- Шутки шутками, а ведь недалеко то время, когда люди будут летать на Венеру, Марс.

- Пока это произойдет, нам стукнет много-много лет, - ответила Сарыкейнек и сгорбилась, изображая глубокую старушку. - И никто нас в космос не возьмет.

- А я вот верю, что мне удастся полететь туда, - сказал я, глядя в ночное небо.

Мы слышали, читали о многих чудесах двадцатого века. И этот мир, мир науки, казался нам сказкой...

В глубине души, признаться, мне иногда стыдно перед Сарыкейнек за то, что до сих пор я ничему другому не научился, кроме как крутить баранку. Время от времени меня мучит острое желание учиться дальше, заново начать жизнь, заняться чем-то другим... Чем? Сам не знаю. Но разве это справедливо - жить в одно время с инженерами и учеными, строящими космические корабли, и ничего за душой не иметь, кроме шоферских прав... Однажды к нам приехал лектор из общества "Знание". И, глядя на то, как Сарыкейнек жадно слушает его рассказ о достижениях современной науки, я, признаться, ревновал ее. К парню? Нет, к науке.