- Ты поосторожнее, Валех, - сказала Сарыкейнек, выйдя вместе со мной к воротам. - Несколько дней назад в этих местах волков видели...
Ее забота всегда до глубины души трогала меня. И вместе с тем я почему-то стеснялся, когда вот так по-матерински меня призывали к осторожности, к тому, чтобы я берег себя. Ведь если вдуматься, что это означает- быть осторожным и беречь себя?! Труса праздновать?
- Ничего со мной не случится, иди в дом, - грубовато, по-мужски сказал я.Холодно.
Она поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, и юркнула за дверь.
Хотя снег перестал, на небе не было звезд. Споткнувшись о корень, я чуть было не растянулся на земле, что-то твердое уперлось при этом мне в бок. Я расстегнул куртку и поправил висевший на ремне кинжал. То был старинный кинжал тонкой ручной работы. Обычно я хранил этот кинжал у себя в машине, а с собой брал только в особых случаях. Как сейчас, когда мне предстояло идти ночью через лес. А вообще-то говоря, я носил этот кинжал не столько как оружие, сколько как память об отце.
Однажды летом я съездил наконец в село, откуда родом был мой отец, и отыскал старика, который знал его лично. Причем близко. Много лет назад этот старик побывал с моим отцом в отчаянной переделке, после которой оба чудом остались живы. Вот и обменялись они тогда кинжалами. На память. "А сейчас, сказал старик,- ты возьми его кинжал, храни. Помни об отце. Лихой был джигит, о его храбрости легенды рассказывали".
Снег скрипел под ногами. Я шел по лесу. Было темно, хотя снег и излучал слабый матовый свет.
Отец мог проявить отвагу, думал я. Мог. Такие тогда были времена. Схватки с бандитами, перестрелки, ночные скачки на диком коне. Ну, а я? Допустим, в день я не трижды съезжу в карьер за камнем, а двадцать раз.
Ну и что?
Вот выскочил бы сейчас из-за деревьев огромный голодный волк, нет, лучше медведь; схватил бы я его и придушил голыми руками. Другое дело!
Сам того не замечая, я свернул с тропы в гущу леса.
Я шел не торопясь, стараясь не шуметь. А потом вдруг взял да и запел:
Я гуляю по садам,
Я шагаю по садам.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам.
Мой молодой звонкий голос пробудил лес от тишины,
Взлетела над моей головой, осыпая снег, какая-то тяжелая птица. Прошуршало что-то между деревьев.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам,
орал я во все горло.
.. .В общежитии - нас было четверо в комнате - Придира Зейнал играл в домино с Сарваром, причем раскраснелся так, что щеки его прямо-таки огнем пылали. Проигрывал, должно быть... Толстяк Эльдар слушал транзистор, и комнату сотрясали грохочущие ритмы поп-музыки.
- Ради мамы, которая тебя такого хорошего родила. Эй, Эльдар, выключи ты этот тарарам. Дай поиграть! - ныл Зейнал.
- Ты его маму не тронь! А то будешь иметь дело со мной, - улыбнулся Сарвар.
Мать Эльдара, такая же толстая, как и сын, работала дояркой в селе, расположенном неподалеку от стройки. Несмотря на комплекцию, была она очень подвижна и работяща. Успевала и по дому управиться, и за коровами присмотреть, и на стройку смотаться, чтобы нет-нет да и порадовать сына и его друзей домашней снедью,
- Послушай, выдай-ка свою маму за меня, а? - разошелся Сарвар. - Стану я твоим папой. Это была дежурная шутка. Сарвар даже песенку по этому поводу сочинил.
Ты вдова, я вдовец,
Ты краса, я молодец...
затягивал он, и мы повторяли этот припев до одури. Скинув у порога сапоги, я открыл окно.
- Ай-яй-яй! - завопил здоровяк Эльдар, ужасно боявшийся сквозняков. Закрой!
А Зейнал подмигнул мне: дескать, не закрывай...
Все было знакомо, повторялось изо дня в день тысячу раз. Особым разнообразием, увы, быт наш не отличался. ..
.. .Когда мы утром встали, снегу намело на улице по колено. Снег лежал, накрыв все, как толстым ватным одеялом.
Мы только сели завтракать, как дверь отворилась и в клубах морозного пара на пороге возник экипированный по-зимнему - в валенках, меховой куртке и шапке- Джамал-муаллим. Дымя сигаретой, он сразу с порога заявил:
- Плохи дела, ребята. Остались без камня.
- Это почему? - удивился я. - Вот чайку попьем и поедем.
- Кругом все замело... Ни пройти, ни проехать..,
Мы переглянулись.
- Ну, а ты что скажешь?-,обратился Джамал-муаллим к старшему среди нас, Сарвару.
Сарвар подумал минуту-другую для солидности. И сказал то же, что сказал я. Ехать можно.
Джамал-муаллим повернулся к остальным шоферам, потоптался на месте, разглядывая нас так, словно видел впервые.
Зейнал покраснел, как обычно, когда сердился.
- Ну чего смотрите? Чего? Раз мы говорим - поедем, значит, поедем!.,
- По правде говоря, боюсь, - признался Джамал-муаллим. - В такой-то снег вас посылать... Но мы не слушали его.
- Я еду первым! - решительно заявил я.
- Нет, тебя вперед пускать нельзя, - покачал головой Эльдар. - Ты шальной. От любви...
Сарвар улыбнулся и поддержал Эльдара.
- К тому же ты - жених, и тебя надо беречь до свадьбы. Впереди еду я! заключил он уже серьезно. И, повернувшись к Джамал-муаллиму, который все еще топтался в нерешительности возле порога, сказал: - Да не беспокойтесь вы так! Проходите, раздевайтесь. Выпейте с нами чайку. Вы человек новый и опасаетесь зря. Мы в этих местах каждую пядь земли знаем.
.. .И вот, утопая в снегу, мы бежим к гаражу, наливаем воду в радиаторы, заводим моторы.
- Будьте осторожнее, ребята! - кричит нам вслед Джамал-муаллим.
Но что значит - быть осторожным? Убей меня, не пойму!
Я птицей взлетел в кабину, машина рванула с места, да так, что дверца кабины со стуком захлопнулась сама. Первым лихо вырулил на дорогу, но Сарвар сердито окликнул меня:
- Э-эй! Юноша, старших следует слушаться. Ведь сказано - первым еду я!
И он с шумом проехал мимо.
- Делать нечего, - вздохнул я. - Ты ж у нас аксакал.
Как-то в газете я читал про девушку, которая, став босыми ногами на ковер, может угадать, какого цвета бумага спрятана под ковром. Я вспомнил про эту необыкновенную девушку, глядя на то, как Сарвар ведет машину. Дорога здесь прескверная, разбита глубокими колеями, да еще вьется по краю обрыва. На этом месте мы обычно сбрасываем скорость и смотрим в оба. Но теперь все покрыл снег, и дорога казалась гладенькой, ровной. Стоило хоть на минуту поддаться этой иллюзии, и машина застряла бы в очередной рытвине. Или, того хуже, ухнула бы вниз, в пропасть. Но Сарвар был не из тех, кто поддается иллюзиям. Очень осторожно, словно крадучись, ехал он. Так, будто нащупывал землю колесами...
Что говорить, толково вел он нашу колонну. Я бы так не смог. Терпения не хватило бы! Хотя, что касается твердости руки и точности глаза - тут я спокоен. Тут у меня порядок! Говорю это без похвальбы.
Вот мы сделали предпоследний поворот, без осложнений- хотя это очень трудно! - сползли на тормозах вниз. Еще один поворот/ Еще спуск... Вот и карьер. Стоп, приехали!
Зейнал выскочил из машины первым и, подбросив шапку, крикнул во все горло: "Ур-р-ра!"
За ним повыскакивали остальные:
- Ур-ра!
Только Сарвар сошел вниз подчеркнуто спокойно, аккуратно захлопнул дверцу. Буднично обратился ко мне:
- Закурить есть?
Я вытащил пачку "Золотого руна". Сарвар прикурил, протянул пачку назад, но я отвел его руку:
- Оставь себе. Сарыкейнек купила много...
Сарвар молча опустил сигареты в карман. И затянулся глубоко-глубоко, с наслаждением. Когда трудное дело сделано, лучшая награда для человека - вот эти желанные минуты отдыха...
А вскоре мы тронулись в обратный путь, который должен был быть полегче: загруженные машины лучше слушаются руля, да и путь проложен.
Разве что - одолеть подъем. Из карьера выбраться на дорогу.
С натугой гудели моторы, пальцы вцепились в руль. Метр, еще метр, выше, еще выше... И вот мы на дороге. Позади и это последнее препятствие.
