Надежда Михайловна:
- А свою пенсию он никогда и в руках не держал. Благословил меня ее получать: "Тебе, - говорит, - Надежда, виднее, кому ее раздать. - Я в Самарской епархии бухгалтером работаю. - Кто придет из нуждающихся - тому и дай". Я так и поступала.
Валентина Сергеевна:
Он и в Петербург-то ведь с чем приехал? С тканью! Чтобы сразу же начать обшивать открывающиеся храмы, как в Самаре. "Новые-то храмы голенькие, бедненькие, - говорил, - им помочь надо". Сразу же благословил открыть пошивочную мастерскую, чтоб недорого обходилось облачение... Но нередко он просил нас шить и вовсе за бесплатно. "Этим деньги взять негде, - пояснял владыка, - так вы уж им помогите".
А сам-то в каком облачении ходил! Не на службах, а в быту. На даче у него до того штопаный-перештопанный подрясник был, что мы без конца его уговаривали поменять - к Вам-де, владыко, люди духовного звания приезжают, неудобно перед ними, что о Вас подумают?! Но он никак не соглашался на новый. И тогда мы решились сами сшить ему подрясник. Сшили. И уж совсем было собрались старый сжечь, да в последний момент почему-то передумали и только подальше упрятали. И вот приезжает владыка: "Где мой серый подрясник?" Мы объясняем: так мол, и так, вот Вам новый, а тот совсем плохой стал. мы его выбросили... Как тут осерчал наш владыка! Ругает нас: "Да как вы могли! Без благословения? Самовольно?" Так и не согласился даже примерить наш подарок. Пришлось доставать из тайников прежний. Но он никак не мог успокоиться и все повторял: "Что ж с того, что он заштопанный? Главное, что чистый, и дырки все залатаны! Вон митрополит Мануил - он до конца дней сохранил подрясник, в ко тором его постригали! А вы меня в роскошь затягиваете!"
За роскошь и расточительство он воспринял и нашу просьбу купить на дачу шифоньер - чтобы было куда одежду вешать. Деньги на него были, дело оставалось только за благословением. Но владыка - ни в какую: "Экие вы! Шифоньер я вам и сам смастерю. А деньги бедным должны пойти!" Так сам и смастерил нам шкаф для одежды, пластиком отделал, красиво получилось!
Владыка очень любил пилить, строгать... На даче он все отпуска за столярным станком проводил. И все молодых батюшек хотел к этому ремеслу приучить... Изготавливал всякую утварь и мебель: и аналойчики, и полки, и книжные шкафы... Две тумбочки мы даже сюда с собой в Петербург привезли ...
У владыки вообще было много талантов. Ко всему прочему он еще хорошо разбирался в живописи, в иконописи, мог сам с натуры нарисовать человека, и потому, должно быть, дозволял себе и с художниками поспорить.
Как-то на Дмитрия Солунского у нас в Самаре сгорел Покровский кафедральный собор. Причем, что удивительно: огонь дошел до самой могилки владыки Мануила, но там и остановился. Так вот: после пожара храм, конечно, начали восстанавливать, ну и, разумеется, расписывать. Взялся за это художник Василий (фамилии, к сожалению, я сейчас не вспомню). И вот владыка принялся делать ему замечания: то не так, это не эдак... Тот, понятно, протестовал, жаловался: он, мол, архиерей, вот пусть свое дело и знает, а я - художник, я лучше его понимаю, как писать... А владыка все за свое, да еще увещевает: "Не ершитесь, Вы потом и сами поймете, как надо..." И спустя какое-то время наш Василий признался, что только благодаря владыке Иоанну он понял, что такое церковная живопись: "А теперь иной раз пишешь икону, говорит, - сердцем чувствуешь: что-то не так! А что?! И спросить не у кого..."
...Оглядывая свою жизнь близ владыки, только сейчас начинаешь понимать, какого великого дара мы сподобились от Господа! Тут нет места случайности, как обычно считают люди, далекие от веры. Во всем видна рука Провидения, начиная с самой первой встречи с духовным отцом, тогда еще семинаристом, недавно рукоположенным иереем, служившим в одной из саратовских церквей - на моей родине.
Я ведь впервые его увидела четырехлетней девочкой. Когда меня в ту пору спрашивали, кем я хочу быть, я всегда отвечала: "Батюшкой". Мама очень пугалась, что я так говорю на людях, и, как могла, пыталась мне объяснить, что ни девочки, ни женщины батюшками стать не могут. А я удивлялась: "Как же так?! У нас в церкви девушка батюшкой служит!" - и указывала на будущего владыку Иоанна, который внешним видом тогда и впрямь походил на девушку: белолицый, с длинными кудрями...
Потом иерей Иоанн поступил в Ленинградскую духовную академию и пропал из моего поля зрения но через семь лет мы встретились вновь - уже навсегда. Он тогда попросил свою духовную дочь "Найди-ка мне Евгению с чадами!" (Ему в Ленинград писала какая-то саратовская Евгения). А Анна Нестеровна (так звали женщину) подумала, что речь идет о моей маме, и привела нас. Отец Иоанн внимательно посмотрел на маму и сказал: "Не та. Но, наверное, так Богу угодно". Мне было тогда 11 лет, но он разговаривал со мной как со взрослой и сразу взял под свое руководство. С тех пор сорок лет минуло...
Когда я заканчивала школу, то никак не могла решить: учительницей мне стать или врачом? Поехала советоваться к владыке Мануилу, который в то время служил в Самаре. Но не успела я задать свой вопрос, как он истово перекрестил меня и сказал: "Поступай в медицинский. Он-то, - кивнул митрополит на проходившего невдалеке О.Иоанна, - больной-больной будет..."
Так и случилось. 29 лет продолжалось мое врачебное ухаживание за владыкой, которого Господь оделил многочисленными хворями. После института он благословил меня перебираться в Самару и держал на послушании: и ноты я переписывала, и фотографией занималась, шила и вышивала облачения, и, конечно, следила за его здоровьем... Когда диабет стал прогрессировать и мы с таблеток перешли на инсулин, я оставила работу, чтобы быть ближе к владыке и в любую минуту могла оказать ему помощь.
Его назначение в Ленинград мне, как врачу, было очень не по душе. Климат здесь сырой, гнилой. И не зря я опасалась. В Самаре-то владыка один-единственный раз в больницу попал, да и то из-за автокатастрофы, а тут!.. Ну и когда мы все же переехали, я тут же отправилась в Сусанине - к блаженной Любушке. Жалуюсь ей: "Не для владыки Иоанна этот город", - а она: "Ничего, здесь он для народа послужит".
Воистину, это так и было. Наши блаженные о владыке верно говорили. Самарская матушка Серафима, например, (она два года как умерла) еще ког-да-а сказала: "Владыка Иоанн свой долг перед Богом выполнил. Он милостыней живет," - значит, чтоб другие вокруг него спасались. А двадцать лет назад эта же матушка и смерть его предсказала. В то время скоропостижно скончался Уфимский митрополит Феодосии, а матушка Серафима возьми да и скажи: "Вот и наш владыченька так: сердечко остановится - и все!.."
Впрочем, владыка и сам обладал даром прозорливости. К примеру, жила у нас в Самаре матушка Феклуша. Она еще первое прославление мощей преподобного Серафима Саровского видела - в 1903 году. И второе застала... Но на старости лет она настолько немощной стала, что только в кровати и лежала. Мы за ней и ухаживали. А когда переехали с владыкой в Ленинград, то ее взяла к себе наша уборщица, Клава. "Я, - говорит, - за своей мамой не ходила, так сделаю это для Феклуши..." И вот как-то однажды во время отпуска, который владыка почти всегда проводил в Самаре, он решил навестить Феклушу. Пришли мы к ней. Она, увидев владыку, расплакалась: "Владыченька, да сколько же мне жить-то еще?" (А надо сказать, что слышала она очень плохо, так что приходилось кричать в самое ухо). Владыка отвечает: "Недолго осталось, потерпи". Она не расслышала и вновь спрашивает: "Сколько? Неделю?" "Три месяца," - говорит владыка. Феклуша опять не поняла. Тогда я посоветовала Клаве: "Обведи ей число в календаре и покажи". Она показала. Феклуша посмотрела - и успокоилась. И ровно через три месяца, день в день, умерла...
Надежда Михайловна:
- Владыка на своем веку немало судеб обустроил. Он и нас с Валей свел. Мы ведь как сестры Когда я первый раз пришла к нему, он говорил "Выйди на улицу, там тебя встретит девушка, на тебя похожая, она и объяснит, что надо делать".
