Шелковников протопал на середину комнаты, мельком глянул на труп и кивнул Аракеляну: мол, убрать падаль, не до того сейчас. Полковник и сухощавый майор, вынырнувший из-за спины генерала, собственноручно подхватили жертву императорского каратэ и унесли куда-то, только лужа крови на память осталась.

— Всем покинуть помещение, — сказал Шелковников, и всех сдуло ветром. С наружной стороны дверь затворил Аракелян, для чего Тоню пришлось переставить в коридор, словно вазу.

Шелковников придирчиво оглядел Павла. Потом медленно, насколько позволяла толщина, опустился на одно колено прямо в лужу заевской крови.

— Здравия желаю, государь, — почти шепотом, но совершенно отчетливо произнес он, склоняя голову. И Павел бессознательно протянул ему руку для поцелуя. Генерал не дотянулся, потом все-таки тяжело схватил Павла за кисть и, ловя равновесие, потянул на себя. Павел плюхнулся на пол, и оба они оказались на коленях друг перед другом.

— Государь, вы в безопасности, — продолжал генерал, — вы среди друзей. Мы надежно скроем вас. Позвольте помочь вам одеться.

Павел с ужасом представил себе этого носорога в качестве камердинера и отпрянул. Он все еще не произнес с самого просыпа ни слова, кроме того вопля, который издал, отправляя Заева на тот свет. Генерал догадался, о чем думает Павел, и предупредительно сообщил:

— Семья покойного будет получать его жалованье в виде пенсии. Несмотря на то, что он преступно извратил приказ. Если вы, государь, желаете распорядиться иначе…

— Без разницы, — грубо бросил Павел, встал и пошел одеваться, в первую очередь отер заевскую кровь с ноги. — Поспать не дают, тоже мне. Я вот уже десять дней выспаться не могу, неужели не ясно?

Шелковников, чувствуя всю безмерность собственной бестактности, стоял на коленях, а в душе его поднималось половодье спокойствия. Он видел совершенно точно исполнившимся предсказание Абрикосова: в час встречи с императором его, генераловы, ноги будут по колено в крови. А он-то боялся! А оно вот так-то. Как все же жаль, что у Валериана инсульт, причем астральный, и он уже три недели разговаривает на совершенно неведомом языке! Но хуже всего было то, что, опустившись на колени, без постороней помощи генерал встать уже не мог. А пустить в комнату кого бы то ни было, пока император хотя бы трусы не наденет, было так же невозможно, как просить у императора помочь встать. Но чуткий Павел понял, подошел, помог, пожал руку.

— Для вас приготовлены апартаменты. Надеюсь, на первое время удовлетворительные, — склонив голову набок, сообщил генерал.

— Ее, — Павел мотнул головой на дверь, и генерал понял, что «ее» — это Тоню, — тоже туда поселите. Там видно будет. Может, хоть представились бы… для приличия?

Генерал замешкался. Сообщать императору свое нынешнее звание — какой смысл? Но быстро нашелся.

— Дворянин Георгий Шелковников, — сообщил он.

— А-а… — безразлично протянул Павел, застегивая ширинку. И тут дверь отворилась без спроса. Император и генерал одновременно посмотрели на нее и сперва не увидели никого. Потом поняли, что на пороге сидит неподобающе ликующий, стучащий хвостом по полу рыжий с изрядной проседью пес.

— Все в порядке, — предупредил генерал вопрос Павла, — это верный, отличившийся соратник. Все в порядке. Майор!

Сухоплещенко и Арабаджев выросли на пороге одновременно. Шелковников посмотрел на своего почти-адъютанта с удивлением:

— Подполковник, вас не звали, — и тот исчез. — Майор! Обеспечьте довольствие капитана. Он заслужил отдых и награду.

Арабаджев, прекрасно понявший в чем дело, без спросу стащил со стола сковородку с остывшим люля-кебабом и побежал на кухню, мимо каменной Яновны. Володя потрусил за ним, ликуя, — он баранину любил, и сто лет уже ее не видел. Пенсия была, можно сказать, в кармане, — хорошо!

Конвой в коридоре преобразился, это был уже не конвой, а почетный караул, хотя вовсе никто в нем и не понимал, что происходит. Все еще белый, как побелка, Аракелян, стоял рядом с Тоней и что-то одними губами подсказывал генералу. Тот наконец понял.

— Подполковник! — новосотворенный подполковник Сухоплещенко вырос из-под земли, затем генерал обратился к Павлу: — Шампанское здесь или в апартаментах?

— Пустяки, — бросил Павел, — неважно. Без нее… не поеду. Тоня, оденься, поедем к себе.

И Тоня потеряла сознание.

Но прежде, нежели ее привели в себя, на пороге квартиры объявился еще один посетитель — высокий, красивый, седеющий, еще более бледный, чем железный полковник. И весь его вид говорил: «А что вы тут делаете, добрые люди?» Ибо Джеймс опоздал почти на час, ибо ни хамит, ни будильник не смогли разбудить его когда было надо. Впрочем, его роль в реставрации Романовых, кажется, подошла к концу. Павел дружески потрепал его по плечу:

— Поехали с нами, Рома. Все о'кей.

Так все и отбыли с Тонькиной квартиры, даже Яновна, — ее, как свидетельницу, пока что увезли в Староконюшенный, в особняк, который был уже целиком подготовлен к приему будущего венценосца. Остался один Аракелян. У него были другие заботы, другая работа, грязная. И не самое грязное было то, что чуть ли не собственноручно пришлось замывать пол в комнате Тони, — хотя пришлось и это сделать, — а ждало его другое дело, страшное и скандальное, целиком обрушившееся на аракеляновскую голову, притом из самого неудобного места — со службы. Положив в карман ставшую теперь уже бесхозной банку икры со стола, полковник отбыл к себе на работу, оттуда же предстояло ехать в институт имени Сербского. Ну ладно, появления императора он хотя бы ждал заранее, на Заева, хоть на живого, хоть на мертвого, было вообще наплевать, но кто же мог ждать подлости именно от самого верного, самого безропотного сослуживца-псевдоначальника? А теперь — западные корреспонденты, а теперь партбюро, а теперь все на его голову, потому что именно он, Аракелян, считался ответственным за эту сволочь! Но, чтобы понять тревогу и ужас Аракеляна, нужно вернуться немного назад, в то мгновение, когда оклемался у себя на дому уважаемый человек, Глеб Леонидович Углов. Суток с тех пор не прошло.

Тяжкий это был оклем: все ж таки «Черную магию» можно бы и не пить. Но уж вот такие желания у нас бывают. А Заев сам виноват, а что, не знал, что с ним, Угловым, с прямым его начальником, выкидонства бывают? Так чего ж на виду флакон поставил?.. Вот и взял, вот и выпил. И чего они хорошего в этих духах находят… Бр-р. Выговор Заеву за это влепить. Углов с трудом сел на постели. В глазах мутилось, на работу тем не менее уже давно было пора ехать, хотя никакой там работы не предвиделось, — ну разве телепатемы придут срочные, ну тогда валек в руки, тюк, и понеслась…

Шофер, слава Богу, казенный. Углова везли, а он смотрел в окно машины, и было ему странно в мире. Отчего это Гагарин сейчас прыгнет со своего пьедестала, а никому не страшно, все так и ходят под ним, а ведь задавит… Отчего это Димитров всем такое… показывает? Даже и говорить неудобно, что такой жест означает! Отчего это с утра нынче все такие нецеломудренные? Это все черной магии штучки! Искоренить ее давно пора, чтоб у всех на душе ясность была, и без ассоциаций чтобы! Тимирязев стоит, и вот прямо на бульваре, на людях, хоть гальюн-то у него прямо за спиной! И Маркс пива просит, а ему не несут… Пива на работе надо будет принять, может, магии поубавится. А этого, первого самиздатчика, чего прямо напротив держат? Над головой Углова складывались какие-то сияния, наподобие полярных, что-то мерцало и потрескивало. Однако, хоть и с очень большой натугой, добрался все-таки до своей знаменитой очень засекреченной бункерной лаборатории. И там обнаружил, что текст очередной телепатемы для резидента в Гибралтаре уже лежит у него на столе. Взял Углов валек и пошел к Муртазову.

В бункере было полутемно, разоружившийся перед лицом советской мощи татарин лежал, как всегда, на звуки не реагируя, глаз не открывая. Лицо его, совсем плоское и морщинистое, ничего не выражало. Может быть, он даже спал. Какая разница. Углов занес валек и обрушил его на лоб телепата. Но не рассчитал силы удара, не удержался на ногах, попал вальком по спинке, валек переломился, полковник ударился лбом о железный край кровати. На мгновение сомлел, но скоро взял себя в руки. Он сидел на полу и судорожно сжимал обломок валька. Комнату заливал ярко-фиолетовый, никогда прежде не виданный свет. Телепат даже веком не повел. Но вокруг головы телепата, приподнятой на трех подушках, для удобства ударения, сиял и переливался ослепительно яркий золотой круг. Словно ободочек на тарелке. Нимб.