МОЯ ЗВЕЗДА
В час утренний, в прохладной дали,
смеясь над пламенем свечи,
как взор. подъятый ввысь, сияли
в мгле утренней, в прохладной дали,
доверчиво твои лучи,—
и я шептал, молясь: «Гори.
моя звезда, роса зари!»
В вечерний час, в холодной дали,
сливаясь с пламенем свечи,
как взор поникший, трепетали
в вечерний час, в холодной дали,
задумчиво твои лучи,—
и я шептал, молясь: «Гори.
моя звезда, слеза зари!»
ПОЖАТИЕ
Вы руки моей коснулись
в полумраке, невзначай.
миг — и звезды улыбнулись,
двери Рая разомкнулись,
и благоухает Рай.
Здесь неверны все желанья,
словно тучки и пески;
здесь одно очарованье —
мимолетное касанье
тайно дрогнувшей руки!
ПЕЧАЛЬНЫЙ МАДРИГАЛ
Ты кубок золотой, где нет ни капли влаги,
где только мгла;
ты траурный корабль, где с мачты сняты флаги
и вымпела.
В дни детства нежного твой венчик ярко-пестрый
отторгнут от земли.
ты городской букет, где проволокой острой
изрезаны стебли.
Ты грот бесчувственный, где эхо в тьме пещеры
забылось в забытьи,
поля пустынные, безжизненные сферы —
владения твои.
Как арфы порванной, как флейты бездыханной,
твой хрупкий голос слаб;
прикованный к тебе печалью несказанной
я твой певец и раб!
Ах, то моя слеза в пустой сверкает чаше.
мой тихий плач...
Но в час, когда ты вновь проснешься к жизни нашей.
я вновь палач!
ВСТРЕЧА
И звезды сказали им «Да!»,
и люди сказали им «Нет!»,
и был навсегда, навсегда
меж ними положен запрет.
И долго томились они.
и лгали всю жизнь до конца,
и мертвые ночи и дни
давили уста и сердца.
И Смерть им открыла Врата,
и. плача, они обнялись.
и, вспыхнув, сердца и уста
единой звездою зажглись.
ОДИНОЧЕСТВО
В. Нилендеру
О эти тихие прогулки!
Вдали еще гудит трамвай,
но затихают переулки,
и потухает неба край.
Бродить, читая безучастно
ночные цифры фонарей,
на миг бесцельно и напрасно
помедлить у чужих дверей;
и, тишину поняв ночную,
смирившись с нею потужить,
и из одной руки в другую
лениво трость переложить.
Один, один. никто не ранит,
никто не рвет за нитью нить.
Один... Но сердце не устанет,
и нелюбимое любить.
И тихий голос отпевает
все, что навек похоронил...
Один... Но сердце уповает
на верность тихую могил.
САМООБМАН
Каждый миг отдавая себя,
как струна отдается смычку,
милый друг, я любил не тебя,
а свою молодую тоску!
И рассудок и сердце губя,
в светлых снах неразлучен с тобой,
милый друг, я любил не тебя,
а венок на тебе голубой!
Я любил в тебе вешний апрель,
тишину необсохших полей,
на закате пастушью свирель,
дымку дня и прозрачность ночей.
Я любил в тебе радостный май,
что на легкой спине облаков
прилетает напомнить нам Рай
бесконечным узором цветов.
В мгле осенней твой горестный взгляд
я любил, как старинный портрет,
и с портрета столетья глядят.
в нем раздумий означился след.
Я в тебе полюбил первый снег
и пушистых снежинок игру,
и на льду обжигающий бег,
и морозный узор поутру.
Я в тебе полюбил первый бал,
тихой люстры торжественный свет,
и в кругах убегающий зал,
и на всем бледно-розовый цвет.
Кто же отнял у сердца тебя,
кто насмешливо тайну раскрыл,
что, в тебе целый мир полюбя,
я тебя никогда не любил?
RESIGNATION
А. Блоку
Я власти горьких вдохновений
свой дух и крылья предаю,
как лебедь, песнь благословений
я, отходя от вас. пою!
Всему, что тает, облетает,
всему, на чем печать греха,
что уплывает, убывает,
я расточаю боль стиха!
Тебе, о серп едва зачатый
и блекнущий от взоров дня,
и вам. больные ароматы,
вам, отравившие меня!
Люблю я пены переливы
в песках потерянной волны
и недопетые мотивы
и недосказанные сны!
И вас, нежданные невзгода,
и горестная тишина!
Ах, слезы сердца слаще меда
и упоительней вина!
Люблю я кротость увяданья
и воск покорного лица,
люблю страданье для страданья
и безнадежность без конца!
Все. что безропотно и кротко
исходит от незримых слез,
но в чьей судьбе смешно-короткой
неисчерпаемый вопрос!
И вас, иссякнувшие реки,
сердца, закованные в лед,
вас горемыки, вас калеки
мое безумие поет!
Но нет душе испепеленной
святей, как все отнимет даль,
тебя, любви неразделенной
неизреченная печаль!
ПРИЗРАК
Ты, как чайка, в лазурь уплыла,
ты, как тучка, в дали замерла,
ты, рыдая, закат обняла.
Ветер утра живит небосвод,
дышит сумраком зеркало вод,
под тобою закат и восход.
Над тобой глубока вышина,
под тобою чутка глубина,
безмятежна твоя тишина.
Ты паришь над своею судьбой:
под тобой полог струй голубой,
никого, ничего над тобой.
Чуть дыша в голубом забытьи,
чуть колышат эфира струи
распростертые крылья твои.
Твой полет беспредельно-высок,
я покинут, забыт, одинок,
бесприютен мой бедный челнок.
Преклони же свой взор, преклони,
грезы ночи от крыл отжени,
с белых крыльев перо урони!
Урони и в лазурь улети.
чтобы мог в бесприютном пути
я от радостных слез изойти.
ДЫМ
Воздушно-облачный, неверный, как мечтанья,
над грязным городом, где вечен смрад и гул,
легко-телесные он принял очертания
и, в синеву небес вливаясь, утонул.
Он уплывает ввысь, туда, навстречу снегу,
чтоб с ним соткать одну серебряную нить,
и землю белую и снежных тучек негу
в один серебряный напев соединить.
Он каждый миг иной, он бледное дыхание
под тяжким саваном затихнувшей земли,
его излучины, порывы, колыханье
возводят новый мир в лазоревой дали;
как жизнь богата их и как их смерть богата!
Смотри, как мчатся вдаль крылатые ладьи
за далью золотой, туда, в страну заката...
Вот снова замерли в бессильном забытьи.
Им нет нигде пути, им нет нигде запрета,
они печаль земли возносят до луны,
то удлиняются, как призрак минарета,
то развеваются, как утренние сны.
Им свят один закон — безбрежный мир свободы,
нет их причудливей, нет в мире их вольней:
едва протянуты готические своды,
уж мир классических воздвигся ступеней,
дым ластится к земле волнистый, оживленный,
то увядает вдруг, как вянут паруса,
растет над лесом крыш воздушною колонной,
но умирать уходит в небеса!
