Снова в Кербери. Хотя чувство слабости еще не прошло, но я был бодр и радостно настроен — операция прошла благополучно, я был теперь здоров.

Цвела ветреница, и прерия была так чудесна в этом прелестном наряде! Весенние песни птиц звенели над ее просторами и доносились из лесу со всех сторон.

Никогда не забуду один майский день, когда я бродил по холмам, сказочно красивым еловым рощам и чувство непередаваемой радости переполняло мое сердце. Меня радовало все кругом, но, кажется, больше всего то, что теперь я знал голос почти каждой птички, знал, как ее зовут, и понимал ее песнь.

Был восхитительный закат солнца, когда я пробирался через болото по бревнам — переправе, которую я сам здесь устроил.

Вдруг до меня донеслись звуки чудесной песни. Я узнал своего старого друга — королевскую птицу. Она пела знакомую, любимую мою песнь, но пела так, как никогда, и я весь превратился в слух.

Звуки песни лились, нарастали и крепли, потом зазвучали тише и рассыпались в трель.

Я был взволнован, как никогда, и под впечатлением волшебной песни незаметно прошел свой дальний путь домой.

В дни моего детства в окрестностях Линдсея (штат Онтарио) почти не было уже диких зверей, зато птиц было много. Гнезд было особенно много на обгоревших после лесного пожара остовах деревьев. Там высиживали своих птенцов белокрылые желны, красноголовые дрозды, американские пустельги и множество маленьких птичек. На месте пожарища на хорошо освещенном солнцем участке бурно росла малина. Сюда мы приходили каждое лето с ведерочком собирать ягоды. Малина созревала в июле. Было нестерпимо жарко под этими черными, обуглившимися деревьями, и трудно было пробираться сквозь густые заросли малины, перелезая через упавшие деревья. Здесь было очень много ос. Их вкусы запомнились вместе с ароматным запахом малины, с громкими криками древесных уток и воробьиного ястреба.

Но часто слышались и другие звуки. Неподалеку, на заболоченном месте, росли лиственницы, и оттуда доносилась к нам мелодичная песенка с присвистыванием. Она была так не похожа на карканье ворон и крики лесного петушка, что мы невольно прислушивались к ней.

Маленькая серая птичка была чудесной певуньей, и грустная песнь ее лилась нежными, чистыми звуками.

Мы не знали, что это была за птичка. У нас не было книг, которые помогли бы нам узнать ее имя. И мы назвали ее «болотной свистуньей». Прошло два или три года. И всегда, как только наступало лето, нас тянуло в то место, где росли лиственницы и где было гнездо нашей свистуньи. Однажды я слышал, как она пела даже среди темной ночи.

Как-то ранней весной, когда еще не стаял снег, птичка летела и пела знакомую песнь. Почему-то тогда, в снежном лесу, она захватила меня своей песнью еще больше, чем в жаркие июльские дни, когда мы собирали малину.

Но никто из нас так и не знал ее имени. И мне было очень грустно, что я не смог разгадать ее тайну.

Это было в конце 60-х — начале 70-х годов прошлого столетия. С каждым годом я все больше увлекался изучением птиц. В школьные годы мне удалось узнать некоторые имена крупных американских естествоиспытателей.

Потом произошла большая перемена в моей жизни: я уехал учиться в Лондон. Там в большой научной библиотеке при академии я получил возможность читать труды наших ученых-натуралистов, имена которых я уже знал. С жадностью просматривал я книги, лист за листом, пытаясь найти указания, которые помогли бы мне определить милую болотную свистунью.

Один из английских любителей птиц, заметив, с какой настойчивостью добивался я в определении очаровавшей меня птички, с участием стал помогать мне и высказал предположение, что это может быть дрозд-отшельник.

Но я не знал, так ли это.

«Это новая птичка, — думал я. — Никто здесь, наверное, еще не слыхал ее песни. Я сам опишу ее».

Теперь я знал, что ученые сами дают названия неизвестным в науке птицам и описывают их характерные признаки.

«Я назову ее канадским соловьем или певуньей бора. Мне нужно будет обязательно узнать ее индейское название и сообщить его друзьям детства».

Потом наступил новый период моей жизни. Я попал на Северо-Запад Америки, где впервые, руководствуясь орнитологической книгой, приступил к изучению птиц. Я приобрел «Определитель птиц Куэса».

Трудно передать ту радость, которую эта книга дала всем любителям птиц Америки. Ошибок в ней было немало. Я знал это. Но зато она была первой удачной попыткой дать точные знания всем, кто любил и хотел знать живых птиц, а не птичьи чучела.

Под вдохновляющим влиянием этой книги мои исследования быстро продвигались вперед и возле меня собралась группа мальчиков, которые, так же как и я, хотели многое знать о птицах, но им никто не помогал.

И все-таки маленькая свистунья в лиственницах оставалась для меня мучительной тайной.

Один из моих друзей сказал, что он проследил за певцом этих песен и что, конечно, это был дрозд-отшельник. Другой предполагал, что это был золотоголовый дрозд. Третий думал, что это очень редкая, еще неизвестная науке птица и что она должна быть причислена к семейству соловьев.

В то время мне приходилось много путешествовать. Я был в верховьях реки Ассинибуон. В своем дневнике я нашел следующую запись:

Это была песнь, которую я знал с детства. Но я никогда не видел вблизи свистунью и ни от кого не мог добиться, чтобы мне сказали, как ее зовут. Но теперь я удовлетворен тем, что могу с уверенностью сказать: это птичка не золотоголовый дрозд.

Я легко мог бы подстрелить ее, и тогда исполнилась бы моя заветная мечта — я узнал бы все о таинственном маленьком друге.

Но у меня не поднялась рука.

Много раз в то лето, когда я бродил по болотам, я слышал ее грустный призыв.

1 мая 1883 года я был в Чикаго. День у меня был свободный, и я бродил по зоопарку. Там были клетки с обыкновенными местными птицами. Я был на расстоянии около пятидесяти шагов, когда моего слуха коснулись звуки, которые заставили меня вздрогнуть. Из-за железной решетки клетки лилась тихая, нежная песнь болотной свистуньи.

Я бросился вперед. Там были воробьи самых разнообразных видов, дрозды, синички, малиновки и много других пернатых певцов.

Но кто из них пел?

Я просидел час, но песнь не повторилась.

Теряясь в догадках, я сел в поезд и уехал домой.

Тайна осталась неразгаданной.

Дней через десять я бродил по окрестностям Кербери. Стояла чудесная погода, и на опушке леса было множество птиц. Я собрал уже множество птичьих шкурок для своей коллекции, когда вдруг прилетел очень красивый дубонос. Он сел на ближнее дерево и стал тревожно звать кого-то. Я хотел подстрелить его, но как раз в этот момент на другое дерево сел ястреб, как мне показалось, ястреб-змеятник. У меня остался только один патрон, и я стал тихонько подкрадываться, чтобы пополнить свою коллекцию новым видом ястреба.

Не успел я спустить курок, как над самой моей головой с ветки дерева раздалась знакомая тихая песенка, и с ней нахлынули дорогие воспоминания.

Забыты были ястреб и дубонос, и, как ни зачерствело мое сердце охотника, у меня сильно дрожали руки, когда я вскинули ружье и стал целиться в свистунью.

Я выстрелил.

Она упала на землю, безжизненная, как камень. Чистая жертва, принесенная на алтарь жажды знаний.

Я бросился к ней.

И что же оказалось?