Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Газеты той поры были интересны. Знакомые имена, события, которые начинались при нем.

Перешагнул через пять лет, связь оборвалась. Незнакомые люди делали что-то, видимо, важное, но чужое. О главном он знал, остальное не имело значения. Вторую подшивку он просмотрел за полтора часа. С третьей было совсем легко: он сидел и с любопытством наблюдал, как машинка листает страницы.

* * *

Последние известия он пропустил, можно было не торопиться. Но и гулять не хотелось. Гасли огни в окнах, город засыпал.

Он дошел до угла и остановился. В огромном освещенном окне напротив Гордин отчетливо видел профиль девушки. Она была в черном платье и от этого казалась призраком. Это умеют фотографы: черный силуэт на белой глянцевой бумаге.

Он машинально перешел улицу. Музыка стала громче. Почему-то он был уверен, что это рояль.

Он еще раз взглянул в окно — девушки не было. Музыка прекратилась.

— Простите. — Кто-то шел к нему с той стороны улицы. — У вас не найдется огонька?

Доставая зажигалку, Гордин гадал — видел ли этот прохожий, как он стоял под окнами. Похоже, что нет. Все равно глупо.

— Спасибо. — Молодой человек улыбнулся. — Похоже, вы член Великой Ассоциации Курильщиков?

— И активный.

— А я, наверное, ее почетный вице-президент. Костя.

— Эрик.

— Понимаете, не рассчитал. День рождения в разгаре, а сигареты кончились. Бросили жребий, и пришлось мне идти до самой Лучевой.

— Напрасно. Тут автомат за углом, на Зеленой.

— Я почему-то решил, что вы приезжий.

— Я действительно недавно вернулся, но город я знаю.

Они еще поговорили: о городе, о том, что лето прохладное. Удивительно, от каких случайностей зависит настроение, думал Гордин, с удовольствием попыхивая сигаретой. Что изменилось? Просто встретились два человека.

— Не знаю, как вы, — сказал Костя задумчиво, — а я когда прохожу поздно вечером мимо освещенных окон… Трудно объяснить, но сердце щемит. Почему-то кажется — там удивительная жизнь, не похожая на нашу. И новые, необыкновенно интересные люди. А зайти неудобно. Постоишь и идешь мимо…

Ясно, что он видел. Но куда он клонит?

— Что делать.

— Как — что? — вполне натурально удивился Костя. — Один раз в жизни махнуть рукой на все и зайти.

— Зайти?

— Да. Шли мимо, холодные, мрачные, одинокие. И вдруг яркий свет, звон бокалов, музыка. Не поймут, тем хуже для них — значит, и заходить не стоило. Но я думаю, что поймут. Рискнем?

— Рискнем, — сказал Гордин. И уже в подъезде: — А как же с днем рождения? Ведь вас ждут.

Костя толкнул дверь.

— Конечно, ждут. Потому я и тороплюсь.

— Заходите. — Мимо них промчалась девушка.

Из комнаты донеслось:

— Костя!

— И не один.

— А сигареты?

— Говорю, не один!

— Тащите их сюда.

Но они уже вошли.

— Знакомиться не будем, — сказал Костя. — Так интереснее. Официальный титул: «Наш дорогой гость». В экстренных случаях можно «Гость» или «Незнакомец». — Он обернулся к Эрику: — Перечислять имена бессмысленно, не запомните.

Костя усадил Гордина у окна:

— Ешьте. Пейте. Скучать не придется, сейчас организуем спор. Между прочим, народ ничего, толковый: физики, химики, математики. Иноверец один: вон тот рыжий, филолог.

Организовывать не пришлось. Спор вспыхнул сам, и даже не один спор, а несколько. И все они начались не с начала, а с середины: спорщики с нетерпением ждали конца официальной части.

Чтобы не уговаривали, Гордин налил в бокал немного вина. Пить не стал. В молодости не любил, а потом и не пробовал.

Ему было хорошо, спокойно. В сущности, неважно, о чем они спорят. Главное — что спорят. Завтра будний день, спать осталось часа четыре, а им хоть бы что. И они не такие юные. Той, в белом платье, не меньше двадцати пяти! А филологу все сорок. Интересно он спорит. Сначала против него было трое, теперь шестеро. На каждое слово он получает в ответ десять. Перебивают, кричат, ругаются. А он методично твердит свое. Будто гвозди забивает.

Подошла девушка в черном, церемонно поклонилась:

— Наш дорогой гость, вы танцуете?

— А музыка?

— Всегда с собой.

— Не помешаем?

— Что вы! Они не обратят внимания, даже если мы станем бить в большие боевые барабаны. Хотели бы попрактиковаться?

— С детства мечтаю.

— Жаль, я не знала, оставила дома. А как вам это? — Она поправила черный круг медальона.

Где-то далеко запели трубы, едва слышно откликнулись скрипки. Старинное, древнее. Он не сразу заметил, что танцует, — кружилась голова.

— Хорошо танцуете, — сказала она любезно. — Сейчас мало кто помнит старину. Вальс.

— Вы историк?

— Много хуже. — Она нахмурилась. — И не надо об этом. Будем молчать и слушать музыку.

Она прикрыла глаза, кивая в такт музыке. Ему вдруг показалось: он знает ее давно. И эти ресницы, и сухие, капризно изломанные губы, и черный круг медальона.

— Все, — сказала она. — Конец. Через час вы меня проводите. А пока идите и слушайте, о чем там спорят. Вероятно, это интересно.

Он подошел и сделал вид, что слушает. Стоял, мучительно пытаясь вспомнить, где он мог ее видеть. Конечно, не мог. Разве что во сне. Но тогда очень давно, в первые недели полета. Потом, когда нарушается связь, инстинкт самосохранения выключает все, что связано с Землей, даже земные сны. И все-таки он ее видел.

Что-то мешало сосредоточиться. Не шум, к шуму он уже привык. Голос. Негромкий, ровный, вполне отчетливый.

—…Повторяете прошлое. А эпоха ушла. Вернется? Не уверен. И вы не уверены. И никто. Ушла, прихватив с собой мечты о технократии. Не кричите, я рассчитываю на оппонентов, которые достаточно далеки от детского сада. Технократию не стоит понимать буквально. Факт, однако, что еще двадцать — тридцать лет назад физики, да и ученые вообще, считали себя солью земли, этакими рыцарями духа. Литература, искусство, музыка, понятно, нужны. Но во вторую очередь, как приправа к главному. Так оно отчасти и было. А почему, вы над этим когда-нибудь задумывались?

Он слушал, кивал.

— Наука то, наука сё… Верно — в частности. Но самое важное вы забыли. Наука была основой потому, что делала основное — кормила нас, одевала, учила видеть. В широком смысле слова, разумеется. А теперь мы сыты. Опять-таки это не следует понимать буквально. Конечно, открытия есть. Но учат ли они видеть? Сомневаюсь. И не надо объяснять, что путь познания бесконечен — это я знаю с первого класса. Для неспециалистов, а их большинство, существенно лишь то, что как-то влияет на жизнь. Я, например, знаю, что число π — это три и четырнадцать сотых. В справочнике оно расшифровано до двадцатого знака. Может быть, кому-то нужно знать и двадцать первый, но остальным людям, право же, это не очень интересно. Проще сказать, с какого-то момента прирост информации в науке становится величиной ощутимо малой… В искусстве потолка нет, по крайней мере он не виден. А молодежь — барометр чуткий. Мы еще спорим, а они идут в литературу, в музыку, в живопись. На худой конец — в биологию. Меньше зависимость от условий, заметнее движение. Не вижу тут причин для охов и ахов. Процесс естественный.

— Подмена понятий, — возразил кто-то.

— Вы не согласны со мной, Карл?

— Почему же. Пять — в искусство, один — в науку. Общедоступная арифметика.

Гордин оглянулся. За столом перед бутылкой вина сидел в одиночестве маленький тощий человек в дымчатых очках.

— Паршивая арифметика, — пробурчал он. — Говорят, четыре процента, а в вине и двух нет. — Выпил, поморщился. — Бурда! — Налил еще бокал. — А с логикой у вас плохо, почтенный филолог. Винегрет.

— Например?

— Ну, какое сейчас время спорить. Танцевать надо или спать. Эпоха, условия… А вы все в кучу. Что вы собираетесь доказать? Что в литературе или музыке успех зависит от человека, а в науке — еще и от других людей и объективных условий? Но это было известно еще саблезубому тигру. Наука топчется на месте? Чушь. Развивается, и успешно. Конечно, со стороны виднее пики, резкие скачки. Но с места далеко не прыгнешь, надо разбежаться. В прошлом веке брала разбег биология, сейчас она «прыгает». А физика…

140
{"b":"102789","o":1}