Месяцы безмятежного счастья летели незаметно. Барбара получила роль в небольшом театре и в двух рекламных роликах на телевидении. Даниэль не мог припомнить времени, когда он чувствовал себя таким счастливым.

Весной 1968 года он вернулся домой как-то вечером и застал Барбару сидящей со скрещенными ногами на ковре в холле. Одной рукой она поддерживала кота, в другой держала большой конверт.

– Это для тебя, – сказала она.

Даниэль наклонился, поцеловал ее в волосы и взял конверт. Кот спрыгнул с ее рук и с мурлыканьем потерся о его ноги.

– Что это? – спросил он.

– Открой – и узнаешь.

Внутри были два авиабилета.

– Нью-Йорк – Тель-Авив? – Он изумленно уставился на нее. – Но почему?

Она так и осталась сидеть на полу со скрещенными ногами.

– Потому что ты там ни разу не был.

– Это ты купила?

– Конечно, это я их купила. Я теперь сама зарабатываю, у меня есть деньги. – Она запрокинула лицо и взволнованно посмотрела на него. – Разве ты не хочешь съездить в Израиль, Дэнни?

Любовь вспыхнула в нем с такой силой, что он уронил билеты, опустился на колени рядом с ней и обнял ее дрожащими от волнения руками.

– Дэнни? – прошептала она. – Почему ты плачешь?

Даниэль еще крепче прижал ее к себе.

– Потому что ты для меня – все.

– И ты для меня. Но почему тебя это огорчает?

– Меня это не огорчает, Барбара. Просто мне хочется плакать. Этого словами не выразить. Это слишком много.

– Нет, – заявила она с искренней убежденностью, – это не слишком много. Это то, чего ты заслуживаешь. Ты имеешь право быть любимым, Дэнни.

– Но ты так хорошо меня понимаешь!

Она торжественно кивнула.

– Это правда.

Они остановились в отеле «Шератон», поели кошерной пищи, отдохнули, потом взяли напрокат автомобиль и поехали в Иерусалим. В Старый город они прошли пешком, оставив машину у Яффских ворот, и долго бродили по базарам, держась за руки, – темноволосый еврей с бородкой и златокудрая девушка-христианка. Старые арабы провожали их косыми и нелюбопытными взглядами, пока они, как зачарованные, любовались достопримечательностями, вдыхали экзотические запахи и впитывали звуки.

К мечети Аль-Акса Барбару не пропустили, потому что на ней была легкая блузка с короткими рукавами, а у Стены Плача она сама решила подождать в сторонке, когда Даниэль вместе с другими мужчинами подошел коснуться старинных, выбеленных солнцем камней и постоять в раздумье несколько минут.

– Ну и как это было? – опять спросила она, когда он вернулся к ней.

– Странно, – ответил он. – Я хотел бы пережить нечто большее, копнуть поглубже и обнаружить свои еврейские корни, понять их, прочувствовать… но не смог.

Барбара коснулась ладонью его щеки.

– Хотела бы я понять, чего ты ищешь, – вздохнула она. – Но, мне кажется, что бы это ни было, за ним не надо далеко ходить. Оно всегда при тебе.

– Может быть, – согласился он.

Посетив мемориальный комплекс Яд-Вашем, посвященный еврейским жертвам холокоста, Даниэль вышел с посеревшим лицом и не разжимал губ, пока они забирались в ожидавший их автомобиль.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он уже в машине.

– Я хотела узнать о тебе все, – простодушно призналась она. – Теперь, мне кажется, я все поняла.

В тот же вечер, вернувшись в Тель-Авив, в номер своего отеля, и оказавшись в постели, Барбара потерлась щекой о его щеку.

– Люби меня, Дэнни.

Он охотно пододвинулся поближе и обнял ее.

– Сделай мне ребенка, – прошептала она.

Он улыбнулся в темноте.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас, – ее голос звучал торжественно и вместе с тем нетерпеливо. – Этой ночью. Здесь, пока мы еще в Израиле.

– Почему?

– Потому что я никогда не смогу подарить тебе еврейского ребенка, но мне кажется, что он тебе нужен, и если он будет зачат здесь, в столице еврейского государства, это будет почти то же самое.

В тысячный раз он почувствовал, как его захлестывает любовь к ней.

Репортеры устроили засаду в аэропорту Кеннеди и набросились на супругов Алессандро, как только они вышли из таможенного зала.

– Мистер Алессандро, это правда, что вы планируете триумфальное возвращение в мир автогонок?

Андреас добродушно улыбнулся.

– Это всего лишь слухи. – Он взял Роберту из рук Александры и вскинул ее высоко над головой. – Вот, дамы и господа, единственный триумф, который мне нужен.

– Кем будет Бобби – художницей или хозяйкой ресторана?

– Она будет красавицей, как и ее мать.

Объективы фотокамер дружно повернулись к Александре, защелкали вспышки.

Потом журналисты вновь обратились к Андреасу:

– Мистер Алессандро, у нас тут на стоянке есть гоночный автомобиль. Мы хотели бы сделать несколько снимков с Бобби за рулем.

Во взгляде Андреаса появился ледяной блеск.

– Ни в коем случае. Это ребенок, а не цирковая обезьянка. – Он снова передал Роберту жене. – Пошли.

– Этот автомобиль – подарок от нашего журнала, сэр, – настойчиво продолжал один из фоторепортеров. – Если бы вы позволили нам сделать несколько эксклюзивных снимков…

– Нам не нужны ваши подарки! – отрезал Андреас и начал проталкиваться сквозь толпу. – А теперь позвольте нам пройти.

– Мы очень устали после перелета, – смягчила его резкость Александра, – я уверена, что вы сможете нас извинить, дамы и господа.

– Еще один кадр…

Раздался звон бьющегося стекла: Андреас выбил камеру из рук фотографа.

– Так нельзя, мистер Алессандро! Это дорогая камера! – возмутился тот.

– В следующий раз это будет твоя рожа!

Журналисты расступились, давая им дорогу. Александра сочувственно обернулась к пострадавшему.

– Пришлите нам счет за камеру, прошу вас.

– Уж будьте уверены, пришлю!

В такси она повернулась к мужу.

– Не надо было так сердиться, дорогой.

– Как они смеют так смотреть на Бобби? Что она им – зверь в зоопарке?

– Папа? – Роберта обратила вопросительный взгляд своих зеленых глаз к отцу, потом к матери. – Почему папа сердится?

– Папа был совершенно прав, моя маленькая. – Александра погладила черные, как вороново крыло, волосы дочери. – Ведь ты же устала, правда?

– Не устала, не устала, не устала!

Три минуты спустя она крепко уснула, положив головку на колени матери. Андреас нежно погладил ее пухленькую ручку. Ему снова пришлось выругаться, когда шофер резко срезал поворот и машину занесло, но на этот раз он понизил голос, боясь разбудить дочь. Она стала центром его существования, зеницей ока, – никто не смог бы это отрицать. Если бы не Бобби, от него осталась бы лишь пустая холодная оболочка. Она была его жизнью, его радостью и гордостью, его чудо-девочкой.

Позже в тот же вечер Роберта проснулась в слезах. Андреас ворвался в детскую, опередив Александру, и пощупал лоб девочки.

– Горячий. По-моему, у нее жар.

– Дай-ка мне. – Александра приложила ладонь сперва к щеке дочери, потом пощупала грудку под ночной рубашкой. – Да, небольшой жар есть.

– Я позвоню доктору Колдуэллу.

Джек Колдуэлл считался ведущим педиатром Нью-Йорка, и Андреас не успокоился, пока не добился, чтобы он нашел место для Роберты в своем и без того перегруженном списке пациентов.

– Погоди, Андреас, не сейчас, уже очень поздно. Я дам ей детский аспирин и попробую сбить температуру.

– Бобби, ангел мой, – тихонько обратился Андреас к дочери. – Что болит?

– Голова.

Александра принесла ей растворенный в воде аспирин.

– Дай маме измерить температурку, детка.

Роберта послушно открыла рот и взяла градусник. Потом Александра вытащила его, взглянула на показания и дала девочке аспирин.

– Сколько? – нетерпеливо спросил Андреас.

– Тридцать семь и пять.