– Я не намерен выслушивать от вас гадости! – разъярился князь. На его щеках заиграли желваки.

– Что вы называете гадостью? Страсть и любовь? Что ж, теперь мне кое-что понятно. Похоже, в этом заплесневелом особняке такие слова прозвучали впервые за последнее столетие.

– Пожалуйста, остановитесь! – Элиза бросилась между разъяренными противниками, пытаясь заставить их замолчать. Щеки ее пылали. Сначала она повернулась к матери и резко бросила: – Ты не должна так себя вести. Это недостойно. – Потом она с мольбой посмотрела на князя. – Мне очень жаль, ваша светлость, что присутствие моей матери оскорбляет вас. Но она проделала долгий путь, чтобы встретиться со мной, и вы… не можете выгнать ее на улицу.

Князь, насупившись, одарил презрительным взглядом Аманду. Та, в свою очередь, виновато заморгала и неожиданно склонилась перед ним в изящном реверансе.

– Прошу прощения, ваша светлость. Моя дочь абсолютно права, я вела себя недостойно. Приношу свои извинения и прошу позволения немного погостить в вашем доме. Обещаю, что не опозорю молодую баронессу фон Ауленберг.

Вайер-Мюрау сделал глубокий вдох, словно собирался разразиться новой гневной речью, но вместо того нервно дернул щекой и, слегка кивнув головой нежеланной гостье, медленно покинул комнату.

Элиза на непослушных ногах подошла к дивану и устало опустилась на него. Впервые за все эти дни она обратилась к дяде своего мужа, да еще осмелилась высказать непослушание. Странно, что суровый князь прислушался к ее просьбе.

Аманда, напротив, чувствовала себя прекрасно. Стоило князю выйти, как она бросилась к дверям и приказала слугам выгружать из кареты ее вещи. Оказалось, что она привезла с собой целое приданое дочери: тончайшее белье с фламандскими кружевами, пару ящиков с великолепным фарфором, серебряную посуду. Кроме того, заботливая мать решила, что Элизе доставит удовольствие, если она увидит все свои любимые книги и картины. Лишь только ближе к вечеру удалось разобрать всю поклажу.

К этому времени фрау Розенмильх успела принять ванну с любимым лавандовым маслом и привела себя в порядок, после чего с чувством выполненного долга спустилась в столовую. Она внимательно осмотрела накрытый стол, отдала должное каждому из блюд, которые ей предложили слуги и, наконец, со снисходительным видом заметила:

– Слава богу, в этом доме весьма хорошо готовят. Судя по виду Элизы, в это трудно было поверить.

– Если вы могли заметить, сударыня, баронесса решила уморить себя голодом. Это вы посоветовали ей быть умеренной в еде для того, чтобы подольше сохранить стройную фигуру? – съязвил князь. – Полагаю, что супруге барона фон Ауленберга стоит забыть о привычках, которым обучали в доме богатой содержанки.

– Элиза, девочка моя, – обратилась к дочери Аманда, делая вид, что ее не задел укор Вайер-Мюрау. – Почему ты ничего не ешь? В этом доме, судя по всему, готовят отличные яства. Неужели ты и впрямь решила объявить голодовку? И все из-за того, что твой супруг оказался… идиотом?

– Как вы смеете оскорблять моего племянника! – князь словно ждал этих ее слов и, гневно швырнув на стол салфетку, мрачно заявил: – Я так и знал, что вашим обещаниям не стоит верить. Ваше плебейское происхождение не скроет яркая мишура. Утром вам придется покинуть усадьбу. Содержанка должна знать свое место!

– Во-первых, моим отцом был барон Эгль, так что происхождение у меня вовсе не плебейское, – объявила Аманда, глядя прямо в глаза Вайер-Мюрау. – Во-вторых… теперь я – бывшая содержанка.

В столовой установилась полнейшая, пугающая тишина. Немного придя в себя, Элиза с трудом произнесла:

– Мама, что ты такое говоришь?

– Детка, я собиралась сообщить тебе эту новость в несколько другой обстановке, но меня вынудили сказать это сейчас, – она выпрямилась и вызывающе подняла голову. – Я рассталась с твоим отцом. Рассталась навсегда.

Элиза не верила своим ушам. Как же так? После двадцати лет любви Аманда вдруг решила оставить князя? Или это он ее бросил?

– Но почему?

– Потому что он подлец. К сожалению, я поняла это слишком поздно. Низкий лицемер. Вообрази, он пришел в ярость из-за того, что я попыталась по своему разумению устроить твое будущее, – Аманда с трудом сдерживала волнение, искоса глядя на Вайер-Мюрау. – Альберт заявил, что я не имела права распоряжаться судьбой его дочери. И это человек, который все эти годы почти не вспоминал о тебе. Он и виделся с тобой всего лишь пять раз! – она устало махнула рукой. – Но его не волновало твое будущее! Он думает лишь о чести своего титула. Еще бы, имя князя фон Рудельштайна замешано в скандальной истории! А в результате… – Аманда на миг замолчала, а потом решительно проговорила: —…он сам отдал тебя барону фон Ауленбергу. По мне так лучше быть любовницей, чем брошенной женой, – Женщина обвела печальными глазами столовую. Взгляд ее упал на бокал с вином. Она взяла его дрожащей рукой и быстро осушила, словно утоляя жажду. – Он запретил мне появляться у тебя на свадьбе и приказал вообще исчезнуть из твоей жизни. Потому что я… шлюха. Подлец! Подумать только, этого человека я любила столько лет… – накопившаяся в душе боль неожиданно вылилась в жгучие слезы, и Аманда расплакалась. – Как же так?.. Я отказалась от всего, нигде не появлялась, даже в театре у меня была закрытая ложа с кисейным занавесом. Мое одиночество скрашивала только пара подруг с такой же несчастной судьбой. Когда князь вспоминал о моем существовании, я выполняла все его прихоти, была нежной и заботливой… Я любила только его одного! И вот теперь… Что же это за любовь такая, если мужчина стыдится матери своего ребенка?

Чувствуя, что рыдания готовы превратиться в истерику, Аманда быстро выбежала из столовой и поспешила в отведенные ей покои, чтобы там дать волю горьким слезам.

Почувствовав на себе пристальный взгляд князя, девушка извинилась и тоже ушла к себе. Элиза была сражена. Жизнь матери казалась ей полной любви и страсти, Аманда всегда была безмятежна и спокойна, а теперь оказалась в ужасном положении.

Пожалуй, в еще худшем, чем у ее дочери. После стольких лет любви познать горечь разочарования… Удивительно, что она так долго держала себя в руках.

Князь проводил девушку печальным взглядом. Грустное завершение любви князя фон Рудельштайна и фрау Розенмильх потрясло его не меньше, чем Элизу. История Аманды тронула сердце старого князя, и он решил не настаивать на ее скором отъезде из усадьбы, хотя и не собирался мириться с тем, что эта дамочка стала его новой родственницей. Пусть даже она столь ослепительная красавица.

Весть о женитьбе барона фон Ауленберга быстро облетела Вену. Везде, где бы он ни появлялся, его встречали натянутые приветствия и любопытные взгляды.

Однажды к Фридриху в кафе подсел его старый приятель, мадьярский барон Керекеши. Они долго болтали о пустяках, но затем изрядно захмелевший Матьяш вдруг стал выражать Фридриху свои соболезнования по поводу нежеланного брака и пересказал сплетни, носившиеся в столице.

Всей Вене было известно, что барона фон Ауленберга силой привели к алтарю, но подробностей никто не знал. Слухи ходили самые разные. Одни злые языки утверждали, что Фридрих соблазнил свою прелестную кузину, а другие говорили, что он попался в ловушку изобретательной кокотки. В конце своего рассказа Керекеши внезапно предложил Ауленбергу вместе отколотить графа фон Верхоффена:

– Этот парень давно напрашивается на хорошую порку! Мои гайдуки заставят его проглотить все те мерзости, которые болтает его поганый язык! У нас в Венгрии не прощают тех, кто предает друзей! Знайте, мой дорогой барон Ауленберг, что я целиком на вашей стороне! Если понадобится моя помощь, сразу зовите меня!

Керекеши еще долго уверял Фридриха в том, что только мадьяры умеют быть честными и преданными, но Ауленберг вежливо поблагодарил барона за сочувствие и быстро распрощался с ним.

Он вернулся домой в совершенно мрачном настроении, решив, что пришла пора обдумать свою дальнейшую жизнь. Но его одиночество нарушили Франц фон Штайер и Пауль фон Айзенберг.