– Ты теперь наш папа?

– Клер, не глупи, – нахмурилась Изабелл. – Мы не нужны дяде Чарлзу. Ему нужна своя семья.

Чарлз услышал тяжелый вздох мисс Петерсон. Он тоже был уязвлен – словно кто-то двинул ему в живот. Конечно, он редко вспоминал о девочках. Так ведь, черт возьми, он полагал, что они совсем еще крошки. Но разве это значит, что они ему чужие?

– Изабелл, я ваш дядя. Папин брат. Значит, вы и есть моя семья, и это ваш дом. Клер права – я вам теперь как папа.

Он улыбнулся и увидел, как напряженно сведенные плечи старшей девочки мало-помалу опускаются. Разумеется, он будет племянницам вместо отца и уж точно не хуже, чем Пол.

– Расскажи мне про песика – ты звала его Принц, Принни? Он не похож на нашего принца-регента.

Все, что Чарлз мог разглядеть, так это черно-белую шерсть, задние лапы и хвостик-щеточку. Остальное было скрыто пьедесталом двоюродного дедушки Рэндалла, под который пес энергично подкапывался.

– Ну-ка, прочь отсюда!

Принни прекратил скрести пьедестал, чихнул и потрусил к Чарлзу, чтобы обнюхать его сапоги.

– Принни – собака мисс Петерсон, папа.

– Клер, дорогая, лорд Найтсдейл тебе дядя, а не папа.

Девочка выпятила нижнюю губу.

– Мне не нужен дядя. Мне нужен папа!

Чарлз опустился на колени, так что его лицо было на уровне личика Клер. В ее глазах он видел упрямство, а за ним неуверенность и страх. Так смотрели многие дети в Испании и Португалии. Клер родилась в богатой английской семье, но она была всего-навсего ребенок.

– Некоторые люди могут удивиться, если ты станешь звать меня папой, леди Клер. К тому же разве это хорошо – забыть вашего настоящего папу?

Нижняя губа Клер задрожала, маленькие ручки сжались в кулачки.

– Я хочу, чтобы у меня был папа! Почему ты не можешь быть моим папой? Мисс Петерсон могла бы стать мамой.

Чарлзу показалось, что он идет по краю пропасти. Одно неосторожное слово – и Клер утонет в слезах.

– Давай ты будешь звать меня дядей Чарлзом на людях и папой, когда мы будем одни?

– Одни?

– Только ты и я, и еще Изабелл и мисс Петерсон. Договорились?

Клер пожевала нижнюю губу, радостно улыбнулась и обвила руками шею Чарлза. Ему пришлось обнять ее в ответ, а то бы девочка его опрокинула.

Кожа Клер была младенчески мягкой. Кудряшки щекотали ему подбородок. Он поцеловал ее в щеку. От девочки пахло молоком и овсянкой. У Чарлза странно защемило в груди.

– Дог-рились, папа Чарлз, – сказала Клер, бросаясь обнять собаку.

Ох, не так уж велика разница между ним и собакой. Неужели все дети так легко меняют объект своей любви? Он посмотрел на Изабелл. Нет, не все.

– Если хочешь, тоже можешь называть меня папой Чарлзом, Изабелл.

– Мне уже девять, дядя. Я не ребенок.

– Конечно, нет! – Жаль, что она уже слишком взрослая. Она стояла, выпрямившись во весь рост, словно окоченев. Девочка напомнила ему юных новобранцев, перед первой в их жизни битвой. Девять лет – слишком мало, чтобы вдруг повзрослеть.

– Не возражаете, если я украду у вас мисс Петерсон на минутку? Мне нужно сказать ей несколько слов.

– Разумеется, – ответила Изабелл.

Мисс Петерсон, кажется, силилась подавить улыбку. Отлично. Ее благорасположение ему как раз нужно.

– Изабелл, будьте добры, отведите Клер в детскую.

– Да, мисс Петерсон.

– Можно, мы возьмем с собой Принни, мама Петерсон?

Чарлз закусил губу, чтобы не рассмеяться при виде гримасы мисс Петерсон. Ей было неловко, что девочка так ее назвала, но и обидеть Клер она никак не хотела.

– Хорошо, но смотрите, чтобы он не беспокоил нянюшку.

– Принни не станет беспокоить нянюшку, правда, Принни?

Пес тявкнул раз-другой, затем лизнул Клер в лицо.

– Видишь, мама Петерсон? Принни все понимает.

– Да, конечно, но иногда он слишком-суматошный.

– Нянюшка любит Принни, мисс Петерсон, – сказала Изабелл. – Она только делает вид, что сердится.

– Не думаю, что она сердилась понарошку, когда пес перевернул вазу с цветами ей на платье.

– Но он же нечаянно. – Клер потрепала ухо пса – Просто хотел понюхать большую красную розу.

– Значит, на сей раз смотрите, чтобы он держался подальше от няниных цветов.

– Хорошо, мисс Петерсон. Идем, Клер.

Высокий голосок Клер эхом отдавался в галерее, пока сама она вприпрыжку бежала к лестнице.

– Я знаю, что папа Чарлз будет, отличным папой правда, Изабелл? У него такие красивые глаза, а волосы вьются, как у меня!

Чарлз усмехнулся, поглядев на Эмму сверху вниз. Ее щеки вспыхнули.

– Простите, милорд. Клер еще совсем крошка. Уверена, ее манеры станут лучше.

– Я не обиделся. У меня действительно вьются волосы – совсем как у вас. – Он обежал взглядом ее кудри Она попыталась их пригладить, убрала пряди с лица – не совсем успешно. Покраснела еще сильнее, но как же это ей шло! – К тому же не могу возражать, когда говорят, что у меня красивые глаза. Вы находите их красивыми, мисс Петерсон?

– Милорд! – Ее щеки стали совсем уж малиновыми.

Он улыбнулся и предложил ей руку:

– Не пойти ли нам в кабинет? Буду рад, если вы расскажете мне о племянницах. Как вы, наверное, догадались, я мало что о них знаю.

Она немного подумала, а затем коснулась пальцами его рукава. Пальцы слегка дрожали, и он накрыл их ладонью. Такие маленькие нежные пальцы. Когда она была ребенком, то вовсе не казалась ему нежной. Наверное, потому, что изо всех сил старалась не отставать от него и других мальчиков. Теперь она не ребенок. Его взгляд скользнул ниже, чтобы рассмотреть грудь. Напрасно – платье застегивалось у самого горла. И тем не менее груди у нее были вовсе не малы. Восхитительны, мог бы он сказать. Округлые холмики, прикрытые безобразным платьем. Его пальцы вдруг заныли от желания немедленно расстегнуть пуговицы, чтобы явить миру красоту, которую мисс Петерсон так старательно прятала.

Внезапно им овладело желание, и та часть его тела, что и так не была особенно маленькой, сделалась заметно больше. Он отвел взгляд и подавил улыбку.

Будущее уже не казалось ему столь мрачным.

Эмма и Чарлз шли вниз по лестнице к кабинету. Чувства девушки были в смятении. Она так испугалась и разозлилась, когда он ворвался к ним на галерею, но, когда поняла, кто стоит перед ней… Теперь она окончательно запуталась в своих чувствах.

Ей бы следовало и дальше сердиться. Она злилась на него все эти четыре месяца, когда он ни разу не нашел времени, чтобы навестить племянниц. Полдня езды от города! Не то чтобы девочки по нему скучали. Они привыкли, что о них никто не печется. Бедняжки. Но сейчас, сходя с ним вниз по длинной лестнице, Эмма не могла не признаться самой себе, что ее это сильно задело.

Разумеется, он тотчас же явился – и двух часов не прошло, – когда маркиза и маркизу опускали в семейный склеп. А потом помчался обратно в Лондон, не успели прозвучать последние заупокойные молитвы. И после этого ни одного визита. Отчего же? Почему он так переменился? Или это война сделала его таким? Мальчик, которого она знала, ни за что не бросил бы племянниц.

Ей вспомнилось, как она впервые его увидела. Вспомнилось? Боже, она хранила это воспоминание, словно драгоценность, находила в нем отраду, если ей было одиноко, грустно или страшно.

Ей было тогда шесть лет от роду. Отец только-только занял должность викария в Найтсдейле, и она ужасно скучала по старому дому, друзьям, всему, что было знакомо и дорого. Одиночество поселилось в ней, словно сердечная боль. Возле речки, что бежала в соседнем с домом викария лесу, девочка нашла бревно, на котором частенько сидела, заливаясь слезами, пока не оставалось ни сил, ни слез, чтобы плакать дальше. Но сердечная тоска от слез лишь крепла.

А потом в ее мирок со свистом ворвался Чарлз. Она услышала его раньше, чем увидела. Она бы спряталась, да не осталось сил, чтобы бежать. Он встал, уперев руки в бока.

Чарлз был старше всего на четыре года. Худой мальчик с вьющимися темными волосами, но ей он показался богом посреди лесного безмолвия, озаренного солнцем, пробивающимся сквозь листву. Он презрительно фыркнул и вытащил из кармана грязный носовой платок.