— Каким счастливым, чудным образом спаслась ты, милая Мабель! — вскричал Эдуард. — И видит Бог, — прибавил он с глубоким чувством, — как я за это благодарен вам, Питер!

— Ну, опять за старое, — проворчал лазутчик. — Я, право, не сделал ничего особенного и освободил бы вас гораздо раньше из проклятой тюрьмы, если бы мне не помешала глупая боязнь к привидениям; и думаю, вы в то время сочли меня за сумасшедшего. Оставим, однако, этот разговор и подумаем лучше, что сделать нам для спасения наших пленников.

— Так вы, Питер, надеетесь, что мои родные только захвачены в плен, а не убиты? — спросил озабоченно Эдуард. — В противном случае я буду страшно упрекать себя, что не умер вместе с ними. Но я думал, что поступил лучше, сохраняя свою жизнь для матери и сестры: смерть моя, конечно, не принесла бы им никакой пользы.

— Вы поступили правильно, — заметил лазутчик, — и мы не должны отчаиваться; я уверяю вас, что женщины здоровы и невредимы. Итак, я предлагаю прежде всего разузнать хорошенько все дело, иначе мы просидим до завтра со своими предположениями и сомнениями и все-таки не придем ни к какому результату.

— Но что нужно сделать, чтобы узнать что-нибудь верное?

— Я вижу только одно средство, молодой человек. Мы должны направить лодку ближе к острову, а затем я переплыву туда, — сказал просто лазутчик.

— Нет, нет, Питер! — быстро вскричал Эдуард. — Этого мы не можем допустить; если вам посчастливилось в первом смелом предприятии, то новая попытка может стоить вам жизни.

— Ба! — засмеялся Питер. — Что касается опасности, то еще ни одного из нас, лазутчиков, никогда не смущала мысль об этом. Нет, нет, молодой человек, я не таков, чтобы поддаться этому адскому отродью. Итак, поставим парус и поплывем к острову.

Эдуард не настаивал больше: возможность спасти горячо любимых мать и сестру заставила его согласиться как можно скорее на все доводы лазутчика.

Выслушав несколько советов охотника, они повернули лодку и поплыли к острову, который скоро показался вдали, но пока в неясных очертаниях. Тогда Питер приступил к своему второму смелому предприятию.

— Берегите себя, берегите себя хорошенько, Питер, во время вашего опасного предприятия, — сказал Эдуард, с глубоким чувством пожимая руку уходившему честному лазутчику.

— Будьте уверены, что вы не погибнете неоплаканным, если я только переживу вас, — прибавила Мабель.

— Благодарю вас, мисс, ваши слова мне очень приятны, — отвечал Питер Брасси. — А вы, мой милый, берегите хорошенько девушку да и себя также; моих советов не забывайте и старайтесь не попасться в другой раз индейцам: они великие мастера на всякие ловушки, и если опять откроют вас, то вы уже не спасетесь, запомните это хорошенько!

— Я буду настороже, — уверял Эдуард, — но не оставайтесь слишком долго, мой друг, каждая минута вашего отсутствия будет для нас целой вечностью томительного ожидания.

— Я не заставлю вас долго ждать, но если я не возвращусь, тогда вы поймете, что все кончено для старого Питера Брасси, и если вы впоследствии встретитесь с каким-нибудь лазутчиком, то скажите ему, что я оставался верен своим обязанностям до последней минуты. Ну, довольно; Бог да благословит вас, молодой человек, и вас, мисс; старый Питер снова идет на рекогносцировку!

С этими словами лазутчик перепрыгнул через борт и скоро исчез, направляясь к острову. Мы последуем за храбрым охотником и оставим пока Мабель Дункан под защитой ее родственника. Молодые люди большую часть времени, до возвращения лазутчика, провели в самозабвенной молитве о спасении из рук индейцев дорогих для них существ,

Плывя тихо и спокойно, Питер Брасси достиг острова и пристал на том самом месте, где и в первый раз. Осторожно пополз он между кустами к холму, находившемуся среди острова. Время от времени до ушей его долетали крики, свидетельствовавшие ясно, что дикари еще не оставили места своей победы; но он знал также и то, что самый легкий шорох может обратить внимание сторожей и тем самым положить конец всем его надеждам, равно как и жизни. Таким образом, минут через десять он неслышно дополз до кустарника, росшего по краям уже упомянутой прогалины. Здесь он распростерся на земле и, как змея, полз медленно до тех пор, пока голова его не очутилась под кустами и он не убедился, что все его тело скрыто густой листвой, под которой он лежал.

Тогда взоры Питера остановились на костре, разложенном посреди прогалины; над ним висел большой котел, который он тотчас признал принадлежащим Штанфортам. Перед котлом стояла женщина, держа в руке палку, которой она мешала в котле, а другой рукой подкладывала туда муку из лежавшего около нее мешка. Это была, насколько мог рассмотреть лазутчик, боязливая и бледная тетка Эсфирь. Она стояла как раз напротив него, и когда отступила немного от котла так, что яркий свет костра упал ей прямо в лицо, то Питер мог заметить на нем выражение кроткого терпения. Подле нее стоял наш храбрый друг Пелег Вайт, который с тупым выражением, с наполовину высунутым языком и с глупой улыбкой на своем ничего не выражающем лице смотрел в котел и, казалось, не испытывал всей тяжести неволи. Невдалеке, налево от него, сидела мистрис Штанфорт, крепко обняв свою дочь, и обе горько плакали. Немного далее, в тени, лежал Амос Штанфорт, но Питер не мог решить, жив ли он или умер. Пленников окружала кучка полунагих индейцев человек в. пятнадцать, из которых иные сидели, иные стояли или лежали, растянувшись на земле, курили, разговаривали или были погружены в свои размышления; при неровном свете костра они походили на сборище демонов. Все это Питер охватил одним взглядом, а потом опять обратил все внимание на Пелега Вайта, поразившего его своим необычайно странным видом.

«Малый-то, кажется, свихнулся от страха, — подумал наконец Брасси, — и потому пользуется такою свободой. Надо отдать справедливость: единственная хорошая черта у раскрашенных чудовищ, что они никогда не делают вреда ни краснокожему, ни белому, который сам не понимает и не знает, что творит. Да-да, страх сделал его совершенно дураком, и поэтому-то краснокожие дают ему такую свободу. Ну, для бедного мальчика это еще, пожалуй, лучше, — думал он с состраданием, — потому что теперь его не сожгут и не убьют, и если он действительно не в своем уме, то ему нечего бояться».

В это время один из индейцев подошел к огню, заглянул в котел и выразил свое удовольствие глухим ворчаньем; после того, показав на себя и на своих товарищей, он сказал:

— Гм! Хорошо! Женщина варит, женщина же и подаст индейцам!

Дрожащая тетка Эсфирь мгновенно поняла желание своего мучителя, подобрала несколько больших, широких щепок, брошенных ей индейцами, затем вынула пудинг из котла и подала его проголодавшимся индейцам.

Они поспешно выхватили его из ее рук и с жадностью принялись за еду. При той поспешности, с какой была поглощаема приготовленная пища, понятно, что котел был скоро опорожнен. Тогда поднялся с земли высокий, страшный на вид индеец, лицо которого, само по себе отвратительное, было еще испещрено белыми, красными и черными полосами; он схватил за руку тетку Эсфирь и, указывая на котел, проговорил горловым голосом:

— Еще, женщина, еще!

— Боже мой, — вскричала бедная тетка Эсфирь, едва держась на ногах и всплеснув руками. — Никогда, во всю жизнь, я не видела такого страшного аппетита, какой имеют эти чудовища. Если бы кто принес мне воды, — прибавила она, вздыхая. — Я так устала!

— Еще! — повторил дикарь с угрожающим движением. — Женщина, еще! — И он сделал очень понятный знак, схватившись за томагавк, торчавший у него за поясом.

— Сейчас, в одну минуту! — вскричала тетка Эсфирь, дрожа всем телом, и поспешно схватила тяжелый железный котел, чтобы идти за водой к озеру, как вдруг Пелег, стоявший около нее, быстро бросился к ней и с диким, глупым смехом показал знаками, что он хочет идти и наполнить котел водой.

— Бедный юноша! — со вздохом сказала тетка Эсфирь, в своем сострадании забывая все остальное. — Ты ничего не знаешь и не понимаешь, не правда ли? Ты потерял и ту каплю ума, которая была у тебя. Да, — прибавила она, когда Пелег снова указал на котелок, — я желала бы, чтобы ты принес мне котел с водой, потому что для меня он очень тяжел, но я думаю, что этот страшный человек, схватившийся за томагавк, не позволит этого.