«… он (Победоносцев. —А.Б.) усилил полицейский режим в православной церкви до крайности… История России могла бы принять другой оборот, и если бы это случилось, возможно сегодня мы не имели бы подлой и бесчувственной революции и анархии» [194].
Справедливости ради отметим: не Победоносцев сделал из православной Церкви духовно–полицейское ведомство; многие говорят, что начало тому положил Петр Великий. Следует, однако, признать, что упразднение патриаршества было реакцией Петра I на чрезмерное и нескрываемое желание православной Церкви в предшествующие века стать выше царя. После Петра светский человек единолично правил Церковью (а через него фактически сам государь).
«Обер–прокурор имеет в русской церкви такую власть, какой не может иметь никакой патриарх. Всякий патриарх в своем округе ограничивается мнением своего Синода и собирающихся в церкви соборов, а обер–прокурорская власть в России со стороны церковной ничем не ограничивается. Будучи исключительным посредником между светской властью и Синодом, обер–прокурор никому не представляет отчета в своих действиях, кроме одного Государя, и притом представляет в таком виде, как сам хочет; апелляция почти что невозможна… Никто не может обличить его ни в какой неисправности или своеволии; все находится в безусловной зависимости от него. Над всяким решением собственно духовных членов Синода он во имя общих государственных интересов всегда может произнести veto» [195].
Такая же система власти церковной была на местах.
«В епархиальном управлении, вместо древнего собора пресвитеров, учреждены были так называемые «консистории» — бюрократические коллегии из четырех–пяти членов из духовенства, назначаемые Синодом по выбору епископа, при светском чиновнике–руководителе. Таким образом от представительства отдельных приходских обществ на епископальном соборе — в консистории не осталось и следа» [196].
Даже если не говорить о политике Победоносцева по отношению к многомиллионным неправославным христианам, она и для православной Церкви оказалась губительной.
«Крупным фактом, изменяющим судьбу и масштаб всего дела о церковной реформе, без сомнения, явился конституционный манифест 17 октября. После этого К. П. Победоносцев как крайний монархист и охранитель должен был подать в отставку, и на его место 20 октября назначен князь А. Д. Оболенский, человек более широких современных воззрений и с тенденциями к реформе Церкви в духе В. С. Соловьева. Уход железного канцлера нашей Церкви знаменует собой решительный перелом в ее жизни от рабства к свободе, от застоя к движению…» [197].
Как мы говорили выше, даже после своей отставки Победоносцев делает все, чтобы повлиять на Николая II. Он чувствовал свой политический закат, и еще весной 1905 г. в его письмах императору звучат интонации человека, судорожно старческими руками цепляющегося за власть. Когда вопрос относительно отмены синодального управления православной Церковью и необходимости созыва всероссийского православного Собора был уже близок к разрешению, Победоносцев пишет царю:
«Они (русские люди. — А.Б.) испытали и знают, что архиерейское управление почти всюду наполнено неправды, хищений и самовластия. Все видели себе заступничество и прибежище в обер–прокуроре и теперь страшатся архиерейского всевластия» [198].
Вот так сам обер–прокурор оценивал положение с церковной властью на местах.
Впрочем, этот штрих, напоминающий образ Иудушки Головлева, не кажется уже нанесенным искусственно. В свое время «железный канцлер,, не погнушался под своим именем перепечатать книжку статс–дамы Бахметьевой, на что Вл. Соловьев отозвался эпиграммой:
«В разных поприщах прославился ты много:
Как евнух ты невинностью сиял,
Как пиэтист позорил имя Бога
И как юрист старушку обокрал» [199]. И напоследок: «вице–император» знал, чего стоит насильственная обязанность быть православным, и в очередном письме Николаю II предостерегал:
«А на Востоке полный разгул будет мусульманам и бродячим проповедникам. Тысячи и десятки тысяч инородцев разом увеличат мусульманскую массу и дадут ей неизмеримую силу давления…» [200].
Его опасения пророчески сбылись; массовый отход от православной Церкви начался еще при последних днях жизни всесильного некогда обер–прокурора.
Все сошлось: и характеристика Н. Бердяева, когда он говорил о Победоносцеве как верующем только во внешнюю принудительную силу государственной власти; и замечание В. Розанова, что обер–прокурор не верил в доброе начало в человеке как творении Бога, потому и был циничен по отношению к этому человеку. Правы были и те, кто опасался, что политика террора и репрессий по отношению к инакомыслию со стороны Победоносцева обойдется России слишком дорого. Теперь же мы переходим к изложению религиозных нормативов, по которым обязаны были жить россияне. Решающее слово в законотворчестве было за Победоносцевым.
У кого учились большевики?
Мы открываем весьма непопулярную страницу нашей истории. Автор данного исследования знакомил с содержанием ряда статей религиозного законодательства своих знакомых, в этом вопросе совершенно неподготовленных. Их первой реакцией на услышанное было недоверие. И это здоровая реакция психически здоровых людей, потому что мало кто в современной России может предполагать, что у нас тоже была «святая инквизиция» с той лишь разницей, что наша работала вплоть до февраля 1917 г.
Конечно, никогда об этом не скажут церковники, внедряющие в сознание россиян мысль, что в России всерьез можно говорить лишь об «исторической и первенствующей» Церкви; они не скажут, что Церковь — это и православие, и католицизм, и протестантизм, и что по численности даже (если уж так учат мыслить по принципу: нас много — значит, мы и правы) православие стоит далеко позади двух первых деноминации.
Уже вырисовывается и «железная рука», которая будто бы намерена положить предел экономической и прочей анархии. А под эту благую цель нам предложат и государственную религию не просто де–факто, что уже есть, а и де–юре. После этого не нужно будет тратить время на идеологическую обработку «электората», тем более, что с ним возиться и так много не нужно: «ах, обмануть меня не трудно, — я сам обманываться рад». Народ, по Бердяеву, никогда на самом деле свободу не любил (имеем в виду «свободу совести» в добром смысле этого слова, а не разнузданную вседозволенность). По Достоевскому же, нет заботы для человека мучительнее того, как, ставши свободным, скорее сыскать бы того, кому эту свободу отдать. Пусть проблемы совести решает кто угодно: государство, традиционная религия, — а мне останутся те или иные предписания, те или иные магические обряды, освященные веками. Таким образом я могу быть спокоен перед Богом. И в самом деле, что может быть проще: отнеси умершего, в жизни своей бывшего откровенного безбожника, в храм и закажи за деньги панихиду, — и можешь, как говорит налоговая инспекция, спать спокойно: умерший — соответственными таинственными обрядами жрецов — обрел себе блаженство в небесных обителях, где несть печали и воздыхания.
Всегда непросто идти к Богу лично, а не косяком. Проще — всем сразу, «всем — не страшно», как поучал Штирлица в поезде эсэсовец. Эту психологию хорошо изучили те, кто хочет властвовать. Что это была за власть и на каких законах она держалась, — об этом данная глава.
