— Ничего особенного, — откликнулся Лагутин. — Так, вместо застольного анекдота.

Он только что возвратился из клиники, где лежал Бухвостов. Происшествие со стариком и рассказ Анюты о рыжей цыганке, притягивавшей железные предметы, обсуждались там на все лады. Узнав, что Бухвостов будет спать еще долго, Лагутин заторопился к Маше. В гостиной у академика он застал самое разношерстное общество. Маша давно говорила ему, что круг знакомых академика похож на снежный ком, катящийся с горы. Он втягивает в себя все больше людей. И теперь уже сам Кривоколенов не в состоянии разобраться, кто кого привел к нему в дом и кто кому кем приходится. У академика был неистребимый интерес к новым людям… Кто-то в шутку сказал однажды, что Кривоколенов к людям относится, как к элементарным частицам: открыл, зафиксировал — и в каталог. Он любил общество и сам, почти нигде не бывая, часто принимал гостей. За столом у Кривоколенова по субботам можно было встретить и редакторов его монографий, и художников, и музыкантов. Пышная блондинка, сидевшая напротив Лагутина, была учительницей истории.

— Между прочим, — сказал Лагутин академику, — клиника, в которой лежит Бухвостов, находится близко от нашего института.

— Это что же значит? — спросил Кривоколенов

— Да кто его знает. Памятрон был включен именно в те часы, когда Бухвостов увидел черта.

Академик зевнул. Пышная дама, сообщившая о том что она никогда не видела рыжих цыганок, вдруг ни с того ни с сего накинулась на фантастику.

— Нет, вы послушайте только, — горячо заговорила она. — Молодежь становится просто невозможной. Мой сын, понимаете, мой сын, покупает только фантастику. Это ужасно. Я выросла на романах Тургенева… Какая прелесть! Тишина. Елена и Инсаров… Рудин…

— И Базаров, — бросил Лагутин. Дама сердито отмахнулась.

— Тургенев не любил этого лягушатника. Он его создал, чтобы посмеяться… Да, да… А теперь сын приносит только приключенческие книжки… О чем же в них пишут?.. Там печатают такие статьи!.. Представляете мой ужас? Я учу детей, я говорю им: дети, наука установила, что человек произошел от обезьяны. Она взяла в руки, простите, в лапы, камень и палку и стала трудиться. Труд превратил обезьяну сначала в питекантропа, а потом в homo sapiens. А тут я читаю научную статью. О чем? О том, что на Земле жили люди высотой в четыре метра. И мой сын, представляете, мой сын задает мне вопрос: «Мама, а почему ты никогда не говорила об этом?» Бедные дети…

— Бедные дети, — фальшиво вздохнул Лагутин.

Маша кинула на него лукавый взгляд и незаметно погрозила пальцем. Винников улыбнулся и, подцепив грибок, отправил его в рот. Кривоколенов пожевал губами и блеснул очками в сторону дамы.

— Гм-м, — промычал он. — А скажите-ка, любезнейшая Мария Дмитриевна, почему вы решили, что статья… э… научная?

— Ссылки, — сказала дама. — Там много ссылок на факты и источники. Разве я могла думать, что есть такие факты?

— Насчет фактов, — заметил академик, — это правильно. Факты иной раз ставят в тупик. Особенно людей неосведомленных… И легковерных.

— Вот-вот, — подхватила дама. — Оказывается, найдены скелеты этих великанов. И мы не знаем…

— Знаем, — перебил Лагутин. — Только палеонтологи пока еще спорят: была на Земле раса великанов или это просто гипертрофированные индивидуумы.

— А я учу детей, — снова возмутилась дама. — А детям подсовывают эти статьи. Да, да… Их надо призвать… Наука не может…

— Науку лучше не трогать, — сказал академик, обращаясь, впрочем, не к даме, а к Лагутину.

Он давно понял, что молодой психофизиолог ведет с ним спор. И даже не спор. Просто подбрасывает пробные камешки, испытывает прочность скептицизма академика. Но неужели он серьезно думает обо всей этой чепухе и усматривает какую-то дикую связь между памятроном и галлюцинациями Бухвостова? С этим академик не мог согласиться. И он сказал:

— Науку одним скелетом не свернешь.

— А если их тысячи, этих скелетов? — тихо спросил Лагутин. — Что тогда делать науке? Их ведь не спрячешь. И они настолько велики, что, извиняюсь, в узкую калитку палеонтологии не влезают. Места им в официальной теории не отведено. Как поступать?

Пышная дама испуганно покосилась на Лагутина. Она сообразила, что начатый ею разговор неожиданно перешел в другую плоскость и стал приобретать некий, по ее мнению, нездоровый оттенок. Она решила срочно поправить дело и примирительно заметила:

— Ради Бога, товарищи… Неужели?.. Вы же серьезные люди. И так спорить из-за какой-то цыганской Лорелеи.

— Именно, уважаемая Мария Дмитриевна, — поддержал ее Кривоколенов. — Именно из-за Лорелеи. Цыганские методы науке противопоказаны. Да-с, драгоценнейшая, вы совершенно правы. Если бы меня за руку подвели к этой цыганке и она стала бы на моих глазах демонстрировать свои… гм-м… магнитные свойства, то я бы не поверил…

Академик хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и не докончил фразу. Он вдруг вспомнил яму в лесу, таинственные глаза на черной вогнутой поверхности. Вспомнил и замолчал.

Потому что бывают минуты, когда даже академикам нечего сказать.

В лаборатории стояла тишина, прерываемая только мерными щелчками капель по раковине умывальника. Маша подумала, что надо бы позвать слесаря. Этот умывальник, работающий как метроном, мешал сосредоточиться. Лагутин ушел в клинику к странному старику с фиолетовой рукой. Маше он рассказал историю Бухвостова.

— Что же это? — удивилась она.

— Пока ничего нельзя сказать, — пожал плечами Лагутин. — Все зыбко и неопределенно.

— Но тебя что-то волнует. Я вижу.

— Не могу сформулировать мысль. — Лагутин потер рукой лоб. — Но мне кажется, что нам с тобой повезло. Между нашими исследованиями и этим стариком просматривается некая связь. Едва уловимая, туманная. Не хватает многих звеньев. Совершенно непонятно, например, какой фактор вызвал у Бухвостова галлюцинации там, в Сосенске. Почему они прекратились в Москве? Почему его рука приобрела фиолетовую окраску? Словом, сто тысяч «почему» плюс золотоволосая цыганка.

Умывальник-метроном продолжал отсчитывать секунды. Маша встала, покрутила кран и, ничего не добившись, рассердилась. Вернулась было снова к записям в журнале наблюдений, но поймала себя на том, что прислушивается к звону капель из умывальника, надоедливо продолжавшего свою унылую работу. Маше показалось, что если она не найдет способа заткнуть кран, то бросит все и уйдет. И способ тут же нашелся. Девушка оторвала кусок бинта и повесила ленточку на кран. Щелчки прекратились. Маша порадовалась своей догадливости, погрозила умывальнику кулаком и села за журнал. Но и это занятие ей быстро надоело. Без Лагутина было скучно. Работа не клеилась, да и результаты опытов пока не вдохновляли на поиски. Кроме того, Лагутин просил ее не включать прибор. Он сказал, что этот памятрон — штука опасная. Можно ненароком попасть под жесткое излучение. Как будто Маша сама не знала этого. Не такая она дура, чтобы лезть за экран из свинцового стекла.

Тихо. Весь институт словно вымер. Даже по коридору никто не ходит. Маша взглянула на часы. Ну да. День кончился, а она и не заметила. Сейчас она запрет лабораторию и пойдет домой. Лагутин придет часа через два. Надо зайти к завхозу, сказать насчет слесаря. Надо забежать в магазин и купить чего-нибудь к чаю. Но где же ключ? Вечно она засунет его в такое место, что и не найдешь сразу. В сумке нет. В плаще тоже. Где же он? Маша остановилась посреди комнаты и постаралась вспомнить. Взгляд упал на столик в углу. Ключ лежал там. Маша быстро пересекла комнату, взяла ключ, вышла в коридор и стала торопливо запирать дверь. В это время ей послышалось тихое гудение.

— Этого еще не хватало, — пробормотала она и вернулась в лабораторию.

Ну да. Пробираясь за ключом по кратчайшему пути между шкафом и большим столом, она, видимо, задела локтем тумблер на пульте памятрона. Прибор включился. Она машинально взглянула на шкалу частот. В таком режиме прибор еще не работал. Маша ужаснулась еще больше, когда увидела, что экран медленно пополз вверх. «Как крыса», — подумала она и кинулась к пульту. Но прибор не выключался. Маша ударила по щиту кулаком и бросилась к механизму спуска экрана. Но тщетно она давила кнопку. Экран не опускался. Тогда Маша обеими руками схватилась за рычаг ручного управления и всем телом повисла на нем. Экран даже не пошевелился.