После представлений в Ницце, Марселе, Экс-ан-Провансе и Тарасконе Вальтер Хан Младший появился в Ниме, где необходимость раздобыть шелковую нить привела его в галантерейную лавку Орелин. В тот день меня не было в магазине, иначе бы это я обслуживала нового клиента с добросовестностью, которую я проявляла во всем, что касалось торговли.
От моего внимания не ускользнули бы ни мятый воротник рубашки, ни сильная изношенность брюк — подробности, которых не заметила моя кузина, пораженная тонкостью рук незнакомца и деликатностью его манер.
Никогда еще продажа катушки ниток не требовала от галантерейщицы стольких хлопот и размышлений. За нужными цветами и номерами, которых не было на полках, она не поленилась сходить на склад. Наверное, если бы было необходимо, Орелин отправилась бы за ними хоть на край света. Выложив товар на прилавок, она достала коробку с иголками, выбрала несколько цветных нитей и сделала на куске ткани несколько стежков для пробы. Посреди этой процедуры она вдруг подняла голову и спросила:
— Вы работаете в швейном производстве?
— Нет!
— Но вы ведь специалист?
— О нет, вовсе нет!
— Тогда я ничего не понимаю.
Чтобы хоть немного сгладить впечатление от своего замечания, столь же нескромного, сколь и неуместного, Орелин пустилась в пространные рассуждения о том, что случайные посетители часто более интересны, чем постоянные покупатели. Со своей стороны молодой человек зачарованно смотрел, как она перекусывает нить зубами или возвращает непокорную прядь в массу своих волос рукой с наперстком на среднем пальце. Восхищенно глядя на ее профиль, он мысленно пытался сосчитать, сколько катушек он сможет купить на единственный банкнот, имеющийся у него в бумажнике. Ему, правда, было нужно самое большее несколько сантиметров нити, и он бы попросту не знал, что делать со своей покупкой, но ему было неловко от того, что он вызвал такую бурю энергии из-за совершеннейшего пустяка.
— По правде говоря, я не очень-то разбираюсь во всем, что касается шитья, — объявил он наконец, — мне и нужно-то всего-навсего починить ширму, в которой образовалась дырка.
— Ширму для спальни?
— Нет, ширму для магических представлений.
— Так, значит, вы…
— Иллюзионист.
В первый раз Орелин так близко видела артиста, гастролирующего за границей. Таким образом, все объяснилось: элегантность жестов, мягкий и в то же время повелительный голос и что-то необычное во взгляде, приковывающее внимание и возбуждающее любопытство.
— Должно быть, у вас очень ловкие руки.
— О, это вопрос тренировки.
— И где же вы сейчас выступаете?
— Сейчас нигде. Я готовлю новое представление, которое собираюсь дать в следующем месяце.
— Как это должно быть здорово! Я тоже всегда мечтала выступать на сцене.
Итак, Вальтеру вовсе не понадобилось тратить последние деньги на покупку галантерейных товаров, чтобы заставить Орелин влюбиться в себя. Вечер молодые люди провели в «Гран Кафе», а ночь в гостинице. На другой день, проснувшись в полдень, они узнали друг в друге короля и королеву из карточной игры, увидели, что мир магии открывается перед ними и поклялись друг другу объединить свои таланты, чтобы никогда уже не расставаться. Так, в гостиничном номере, в мансарде, между протекающим умывальником и зеркальным шкафом, отражавшим то покрытую ржавыми пятнами спину мага, то обнаженную фигуру Орелин, отшлифовывался номер с мнимым гипнозом. Галантерейный магазин в те дни был закрыт по причине любви.
Мой брат со злорадством отметил, что я не присутствовала тем вечером на представлении в Одеоне. Это правда. Наша мать решительно этому воспротивилась. Но я была в курсе происходящего, так как помогала готовить номер: принесла ширму из гостиницы в Одеон, а во время последних репетиций исполняла роль, которая потом выпала Максиму. В отличие от этого простака, мне было известно, что Орелин исчезнет за кулисами в момент своего предполагаемого раздевания. Я видела, с каким мастерством Вальтер Хан Младший, манипулируя невидимыми нитями, заставлял появляться одежду из-за ширмы, создавая тем самым эротический эффект присутствия. Я знала, что публика попадется на удочку. В том-то и состояло изящество номера, что ничего не подозревающие зрители обнаруживали в конце пустоту вместо вожделенной плоти.
Когда упал занавес, Орелин слушала аплодисменты, предназначенные иллюзионисту, и не могла отделаться от чувства неудовлетворенности. Она вложила так много сил и энтузиазма в этот номер, но какова в действительности была ее роль? Фигурантка, статистка с привлекательной внешностью — и ничего более. Ей же хотелось стать настоящей актрисой и видеть свое имя напечатанным на афишах аршинными буквами.
Надо ли говорить, что ей удалось этого добиться без особого труда. Чтобы видеть, как она раздевается в спальне безо всякого гипноза и ширмы, Вальтер, как говорит пословица, продал бы дьяволу свои четки.
По ночам, глядя на спящую рядом Орелин, Вальтер заносил в записную книжечку проекты, на которые она его вдохновляла. Он был согласен с тем, что она заслуживает лучшей роли, чем роль простой статистки. Вскоре один из этих планов осуществился: шесть месяцев спустя Орелин написала мне: «Я участвую в постановке нового представления. Сейчас мы выступаем в Тулузе, в зале, который только что открылся. Ах, если бы ты могла меня видеть! Я играю роль женщины, которую распиливают на части! Но это только начало. В нашей следующей программе я буду выступать одна на сцене в новом номере с голубями и спою песню, которую Вальтер написал специально для меня. Наконец-то я начинаю понимать, что же мне надо на самом деле».
Да, голуби, песни, женщина, которую распиливают, — это как раз то, что любит публика. В течение пяти лет я получала по открытке из каждого большого города, где выступала моя подруга. В Бордо в первый раз зрители наградили ее бурными аплодисментами за номер с шейным платком, а я получила открытку с видом Гаронны, снятым с самолета. В Нанте она спела на бис несколько куплетов. Успех подтвердился в Ренне, Руане, Лилле, Страсбурге, Париже и Женеве, о чем всякий раз сообщали мне открытки. Триумфальные выступления в Германии и долгое пребывание в Бельгии еще больше обогатили мою коллекцию.
Вот так, не покидая своей студенческой комнаты в Монпелье, я следила издалека за успехами Орелин, и это доставляло мне радость. Я говорила себе, что рано или поздно она приедет с выступлением в наши края и я буду сидеть в первом ряду, чтобы ее поддержать. Но я ошибалась. Ничто не случается так, как ожидаешь.
Однажды утром я получила светящуюся открытку из Лас-Вегаса. Надпись на оборотной стороне, сделанная шариковой ручкой, сообщала: «Победа! Как утверждают газеты, мы открытие этого года. Беспрецедентный успех. Неслыханно! Представляешь, я появляюсь на сцене, стоя в прозрачной кабине, летящей над публикой. На мне платье металлического цвета, длинные черные перчатки, а в руках — огромный мундштук в стиле Джильды. По свистку Вальтера клетка приземляется перед зрителями. На глазах у всех я снимаю перчатки, бросаю их в зал, и они тут же превращаются, как ты, наверное, уже догадалась, в голубей.
Но самое замечательное — это момент, когда открывается клетка. Из нее выходит львица с моим платьем в пасти.
Но знаешь ли, Зита, несмотря на этот успех, я сыта по горло магией и вторыми ролями. Многие говорят, что мне надо выступать в мюзик-холле. Я уже начала готовить программу из песен. Если все пойдет хорошо, она будет готова к лету. Я тебе все расскажу».
Я несколько раз перечитала открытку и приколола ее над своим письменным столом вместе с другими. Все вместе они образовывали замечательную мозаику, в которой читались этапы успеха Орелин. Время от времени, отрываясь от своих занятий, я бросала на них взгляд, и это придавало мне мужества. Я воображала, что успехи моей кузины каким-то образом откроют дорогу моим собственным.
Мне было двадцать лет, и я была не лишена честолюбия. Я много работала и мало спала. В отличие от моих подруг, у меня не было поклонника. Да и где я могла бы его встретить? Я не принимала участия в студенческих вечеринках и не показывалась на городских праздниках, что, впрочем, уберегло меня от разочарований: моя нескладная фигура была не из тех, что заставляют ребят вздыхать. И если бы дело было только в моих плечах баскетболистки! Когда я смотрела на себя в зеркало, мне становилось ясно, что все в моем лице надо переделать: основание носа слишком массивное, глаза слишком круглые и слишком близко посаженные. Тонкий бесцветный рот не призывал к страстным поцелуям, а подбородок только выигрывал оттого, что был скрыт шарфом. Правда, я могла утешать себя тем, что у меня самые красивые уши на курсе, но кому, спрашивается, нужны уши?
