— Почему же? — вдруг сказал Таратура. — Делали. И внедрили.

— И вам об этом известно?! Я ничего не знаю, а вы об этом знаете?! — Гард взглянул на инспектора не просто с интересом, а скорее с недоумением.

— Видите ли, господин комиссар, — чуть-чуть равнодушно и явно актерствуя проговорил Таратура. — Когда я подстраховывал ваш визит к генералу Дорону, я не снял посты после вашего ухода от него сразу.

— Ну?! — в один голос воскликнули Гард и Честер.

— Они засекли, как к Дорону тайно приезжал… извините, господин комиссар, но я уж скажу, как есть… — Таратура почему-то перешел на шепот. — Наш министр Воннел! А вы говорите, — уже своим обычным голосом закончил инспектор, — что в ведомстве генерала мы не имеем своих людей!

Честер и Гард от души расхохотались, через какое-то время к ним присоединился Таратура, хотя держался из последних сил. Когда они отсмеялись, инспектор достал из кармана бумажник, а из бумажника стопку фотографий, которую молча и торжественно протянул Гарду. Комиссар принял ее, словно колоду карт, и терпеливо ждал разъяснении Таратуры.

— На двадцать три тридцать вчерашнего дня, — сказал Таратура. — Это все те, кто побывал у Дорона с того момента, когда на вас поохотился Хартон, и вы отправились к Дорону пить кофе. А в двадцать три тридцать я посты снял, боясь, что их засекут. Добавлю, здесь только те, кто побывал непосредственно в кабинете у генерала или в приемной у Дитриха, что в принципе почти одно и то же: что думает Дорон, то делает Дитрих.

— Таратура, вы гений! — искренне произнес Гард. — А технически? Почему вы так уверены, что…

— Вас понял, шеф, — перебил инспектор. — Там есть такой коридорчик, через который надо пройти, чтобы попасть в приемную или в кабинет. А коридорчик имеет окошечко и хорошо освещен. Эти люди входили в главный подъезд, поднимались лифтом на четвертый этаж, где находится резиденция Дорона, проходили коридорчиком, а потом, вновь пройдя коридорчик, спускались вниз и выходили из того же подъезда. Кто не попадал на пленку, «обслуживающую» коридорчик, тот не попадал к генералу или Дитриху, и его, стало быть, в этой стопке нет. Вот и вся техника, шеф.

— Сегодня же подаю по начальству рапорт о переводе вас на должность старшего инспектора!

— Не горячитесь, комиссар, — благодарно и иронично улыбаясь, сказал Таратура. — Мой перевод еще должен санкционировать генерал Дорон…

Они невесело рассмеялись.

Гард стал рассматривать лица на фотографиях, оборотная сторона которых имела карандашом проставленные дату и время дня. Большинство лиц обладало разными выражениями: одним — при входе к Дорону, другим — при выходе из его кабинета. Дойдя до двух физиономий Дины Ланн, комиссар прежде всего обратил внимание на то, что девушка провела в кабинете генерала не менее полутора часов, то есть больше всех прочих визитеров, в том числе министра Воннела, который был у Дорона всего десять минут. Затем Гард сравнил выражения лиц на двух фотографиях девушки.

— Увы, они договорились. Это видно невооруженным взглядом. Посмотри, Фред, что ты скажешь?

На одном снимке Честер увидел Ланн, у которой были испуганно-счастливые глаза и явная неуверенность во всем внешнем облике. На втором изображении девушка казалась человеком, точно знающим, что нужно делать: губы были плотно сжаты, глаза источали жесткий и ненавидящий взгляд, весь вид свидетельствовал о неукротимой воле молодой женщины.

— Пожалуй, ты прав только в том, что она резко изменилась, побывав у Дорона, — сказал Честер. — А удалось ли им договориться или они крупно поссорились, я еще не знаю.

Гард еще раз взглянул на обе фотографии:

— Может быть, ты и прав… — Затем обернулся к инспектору Таратуре: — С этой красавицей я переговорю, найдя какой-нибудь официальный повод. Для начала потолкуем с ней о событиях того вечера, когда почти у нее на глазах возле статуи Неповиновения убивали человека… Кстати сказать, до сих пор неопознанного, Таратура, это нам очень связывает руки. Потом, инспектор, она — ваша. Остальных я беру на себя. Всего сколько? Ого, двадцать семь человек, не считая Воннела! — Гард веером разложил фотографии на столе, как в пасьянсе. — Сколько интеллекта в глазах, какие «мыслители»! Все физиономии следует немедленно заложить в справочную фототеку ЦИЦа, получить адреса этих людей, биографические данные, а затем, с учетом их высокой квалификации, пустить по каждому следу не менее трех «охотников»… Но где же я возьму около ста полицейских, если на каждую дюжину надо испрашивать специальное разрешение заместителя министра по оперативной работе? Нет, так у нас ничего не получится… Может, не все эти «сократы» имеют отношение к нашей шестерке, хотя они и побывали у генерала в кабинете? Впрочем, мы вынуждены исходить из худшего. Все! Что же делать? Видишь, Фред, в каких условиях мы работаем, охраняя покой граждан нашего государства, если нам приходится преодолевать сопротивление не только преступников и их сообщников, но и собственного начальства! Инспектор, надеюсь, последней фразы вы от меня не слышали?

— Если угодно, то и первой тоже, — улыбнулся Таратура.

— У меня в «Вечернем звоне» ситуация немного лучше, — мрачно сказал Честер. — Тоже приходится действовать не «благодаря», а «вопреки». Но я нашел выход из положения: говорю своему Верблюду одно, а делаю другое.

— Ну и мы так попробуем, — задорно воскликнул Гард, треснув себя подтяжками по выпуклой груди. — Таратура, срочно готовьте «липу» по делу Альфонсо Суареса, будто у него колоссальная клиентура среди моряков, актеров, пилотов военной авиации, железнодорожников, генштабистов, портовых проституток и кого еще хотите. Понимаешь, Фред, — повернулся Гард к журналисту, — мы взяли на той неделе мелкого торговца наркотиками, он всего лишь пешка в чьей-то игре, но к выводу о том, что он не туз, мы ведь всегда успеем прийти, не так ли, Таратура? Короче, делаем заявку на полуроту людей для «операции по наркотикам». Инспектор, через двадцать минут с заявкой — в приемную министра Воннела! А я прямо сейчас иду к нему, чтобы заранее слегка припудрить ему мозги!

С этими словами, еще раз ударив себя подтяжками по-груди, а затем надев пиджак, Гард вышел из кабинета и отправился в район тридцать третьего этажа, уверенный в том, что министр при всей своей «любви» к комиссару не откажет ему в срочном приеме, дабы лишний раз не связываться с «этим неудобным Гардом».

В распоряжении Дины Ланн уже не оставалось много времени, а дел еще было невпроворот. Ей предстояло прежде всего уладить отношения с адвокатской конторой «Портиш и сын», на плечи которой она решила возложить все заботы о финансовом состоянии родителей, остающихся в городе. Вдобавок нужно было как-то успокоить стариков и вывести их из невменяемости, поскольку они все еще были оглушены происшедшими событиями: и вестью о предстоящем браке их дочери не с каким-то клерком Кифом, хотя он и был им симпатичен, а с самим президентом Бакеро, ну и конечно скоропалительным отъездом Дины за границу. Потом ей предстояло сделать прическу, подобающую невесте такого жениха, заказать несколько свадебных нарядов, пристроить на время в надежное место пуделя Сафара, которого ни с собой брать было нельзя (его почему-то недолюбливал, словно ревновал, Киф), ни родителям поручить (Сафар почему-то недолюбливал стариков). Затем Дина была намерена слетать к гимназической подружке Лизи, чтобы обрадовать ее неожиданной вестью о предстоящем браке, и непременно увидеться с подружкой Розеттой, чтобы этой же вестью ее огорчить, и так далее, и тому подобное. Наконец, предстояло сделать телефонный звонок любимому дядюшке, но это она решила отложить на потом, когда все прочие дела будут переделаны.

Личный вертолет президента Кифа Бакеро должен был забрать Дину Ланн с площадки шестнадцатого этажа вертолетного аэровокзала ровно в восемнадцать ноль-ноль. Сколько сейчас? О, куда так стремительно летит время? Ни секунды не мешкая. Дина набрала номер адвокатской конторы и попросила господина Портиша как можно скорее приехать к ней домой. Таким же телефонным образом она решила вызвать к себе двух подруг, чтобы, как говорится, одним выстрелом убить сразу двух зайцев, и задумалась на какое-то мгновение о судьбе пуделя, доверчиво лежащего у ее ног с вытянутым розовым языком и преданно глядящего в глаза хозяйке.