Каждое утро она вставала рано, чтобы открыть галерею вовремя, но этим утром ей было на все наплевать. Она зашевелилась под простыней, потягиваясь, как кошка, наслаждаясь теплом, которое еще сохранила постель. На подушке, совсем рядом со своим лицом, она заметила короткий темный волос и улыбнулась, вспоминая, кому он принадлежал. Они провели вместе считанные часы, но Камиле казалось, что образ Рикардо накрепко отпечатался у нее в памяти и что забыть его будет очень непросто. Закрыв глаза, она могла восстановить этот образ: мужчина около тридцати пяти, очень высокий, с правильными чертами лица, хотя сам Купидо вряд ли умел извлечь выгоду из своей привлекательности. Улыбался он сдержанно, немного таинственно, а будучи озабоченным чем-то, не выказывал особого волнения. Спокойный человек, но не бесстрастный; скептичный, но не отчаявшийся; одет слишком спортивно, на ее вкус, но держится так уверенно, что мог бы носить фрак с большей элегантностью, чем какой-нибудь принц. Она редко встречала таких людей и знала, какие чувства он пробуждает в других: в мужчинах – желание подражать, в женщинах – ощущение того, что их способности обольщать брошен вызов. Всю ночь она целовала его и теперь провела языком по губам, ощутив вкус вина, но не табака. Он был хорошим любовником, великолепным любовником, сочетавшим нежную точность пальцев миниатюриста с первобытной силой каменотеса. Своими ласками он заставил Камилу поверить, что ее бедра и ягодицы все еще гладкие, крепкие и упругие, словно яблоки. Хотя с первых поцелуев она поняла, что находится в руках человека опытного и энергичного, ей доставило удовольствие открыть, что в нем есть и искорки нежности, такие маленькие и едва различимые, но вспыхивающие в самые нужные моменты, которые необходимы в постели такой женщине, как она, чтобы понять: это был не просто секс. И кроме того, он был красивым, очень красивым. Она бы очень хотела увидеть его снова, но он жил так далеко и казался таким независимым! Довольная, Камила снова потянулась, нежась под одеялом, и, вытянув ноги, ощутила, как все тело приятно ноет. Она улыбнулась при мысли, что в течение дня это чувство будет напоминать ей о волшебной ночи. Затем приподнялась, подложила еще одну подушку и села, облокотившись на спинку кровати. Потом оглядела спальню: покрывало сползло на пол, абажур ночника скособочился и нависал над упаковкой снотворного, которое так и не понадобилось; ее туфли лежали рядом с кроватью, где и всегда, но одна из них указывала в потолок острым каблуком, поблескивавшим стальным наконечником; блузка и бюстгальтер валялись на полу с другой стороны, мятая юбка покоилась на кресле, куда он ее швырнул через всю комнату. Где-то должны быть и трусики. А вот от него не осталось и следа, лишь приятное ощущение во всем теле и короткий темный волос на подушке, – она снова принялась разглядывать его с удовольствием, будто девчонка, которая не может наглядеться на локоны любимого. Она ненавидела беспорядок – и дома, и в галерее, что иногда становилось причиной трений с Глорией, – но этот хаос в спальне доставлял ей истинное наслаждение. Несмотря на ее элегантность и ухоженность, в сексе ей доставляли удовольствие ненасытность и пожар страсти. Если она так заботилась о своей внешности – эксклюзивные модели одежды, тщательный макияж, каштановая краска для волос, часто обновляемые духи, – то лишь для того, чтобы не походить на многих разведенных женщин, от которых, как она замечала, веяло какой-то покинутостью и беззащитностью. Камила и мысли не могла допустить, что кто-нибудь подумает так про нее, хотя она была не просто разведенной женщиной, а женщиной, которую бросали несколько раз. Ее отношения с мужчинами никогда не бывали гладкими, ни до, ни после замужества. «Они такие эгоисты, что предпочитают уходить, пока еще не привыкли к тебе», – говорила она. Тем не менее у Глории судьба складывалась совсем иначе. Камила не соврала, сказав детективу, что все мужчины влюблялись в нее. Даже он сам пытался разузнать, да еще как настойчиво, что было в Глории такого особенного, – можно подумать, она и его заочно соблазнила, ведь вместо того, чтобы спрашивать Камилу, где она была в тот день, в тот час, с кем и так далее, он главным образом хотел узнать побольше о самой Глории, будто его интересовала она, а не убийца. Камила снова раскинулась на кровати; на ее губах появилась торжествующая и одновременно чуть стыдливая улыбка: вчера вечером взгляды привлекательных мужчин, заходивших в галерею, приковывала она, а не Глория. Камила очень давно ждала этого момента и даже начала думать, что он так никогда и не настанет. В течение двух последних лет Глория была центром внимания, а она сама оставалась на втором плане. Было невыносимо видеть, как все букеты роз, что приносили в галерею, попадали именно на стол Глории, как все звонившие по личному делу спрашивали именно ее. Камиле всегда приходилось прилагать дополнительные усилия, чтобы казаться привлекательной, а у Глории это получалось само собой; Камила была вынуждена многому учиться, причем наука давалась ей непросто. Зато теперь, когда Глории не стало, у нее все выходило неожиданно легко. Она даже начала перенимать кое-что из манер и привычек подруги – легкое кокетство, непринужденную улыбку и даже цвет одежды, – которые она никогда бы не осмелилась использовать, пока Глория была жива, из страха, что ее уличат в подражании. Даже ее отношения с художниками и клиентами сделались более легкими и естественными. Камила много раз слышала: женщине негоже самой бросаться на шею мужчине, с которым только что познакомилась, ведь ничто не пугает больше, чем напористость, но она не была способна скрывать свои чувства. А может, мужчины сами замечали это ее свойство, видя искорки беспокойства в глазах Камилы, а затем в постели делались пассивными или, наоборот, позволяли себе торопиться, но никто не пытался подарить ей ту полноту ощущений, какую подарил предыдущей ночью Рикардо.

После развода ее преследовали неудачи, и Камила стала подозревать, что ошибается, – видно, ей нужны вовсе не мужчины. Жаль, что всего несколько месяцев назад не случилось то, что произошло нынешней ночью, тогда она не попала бы в неловкую ситуацию с Глорией! С тех пор у нее остался неприятный осадок, исчезнувший только со смертью подруги. Почти всегда, открывая новую выставку, они ужинали с авторами. В тот раз это были два очень молодых художника, еще мало успевших сделать, но тем не менее небезынтересных. Их работы были очень разными, поэтому могли выставляться в одном зале, не конкурируя друг с другом, однако в них легко было заметить некую общность сюжетов и настроения. Кроме того, художники сами захотели устроить общую выставку. Глория была очарована их стилем. Кстати, именно после этой выставки у нее возникла идея сотрудничать с Эмилио Сьеррой – создать ряд рисунков и скульптур, посвященных одной теме – наскальной живописи, о которой она всегда говорила с энтузиазмом. Поначалу у Камилы возникли кое-какие возражения: работы двух молодых людей не казались ей блестящими, и продать их будет непросто. Но потом, за неимением лучшего варианта, она дала свое согласие. Даже если покупать будут вяло, они, по крайней мере, заимеют еще одну картину – всякий, кто желал выставляться в галерее, должен был подарить ей свое произведение. Все-таки два юных художника, возможно с большим будущим, способствовали таким образом расширению их пинакотеки, в которой уже фигурировали Бархола и Гордильо. Хватило всего нескольких минут, чтобы понять: они гомосексуалисты, а еще через несколько минут те пафосно сообщили о своей связи, словно выставляя напоказ то, что, как Камила всегда считала, следовало бы скрывать. Ее всегда нервировали такие пары. Она наблюдала за ними, пытаясь разобраться в их ролях. Спрашивала себя, может ли тот, кто родился мужчиной, вести себя как женщина и комфортно себя при этом чувствовать. Но оба художника выглядели не только довольными, но даже счастливыми. Они жили вместе и уверяли подруг в серьезности своих отношений, вопреки теории Камилы о том, что в основе подобных союзов лежат незрелость и сиюминутные порывы. Художники много пили и вскоре так разошлись, что начали сыпать скабрезными анекдотами, которые в других устах и в другое время показались бы непристойными и вульгарными. Глория смеялась вместе с ними и шутила, словно знала их обоих всю жизнь, словно они были лучшими друзьями, которые давно не виделись. Выпив виски в баре «Кастельяна», почти совсем пьяные, за шутками молодые люди раскрыли свой главный секрет: на самом деле не было двух художников, каждый со своим творчеством, – они вместе работали над одной и той же картиной. И с самого начала решалось, кто выберет тему и стиль. Камила сперва подумала, что это шутка, вызов их с Глорией знаниям и опыту, но потом почувствовала себя одураченной и хотела даже встать и уйти, оставив их, таких гордых своей шалостью, но Глорию, казалось, ситуация привела в восторг. После очередной порции виски до Камилы вдруг дошел намек одного из художников – как известно, гомосексуалисты привыкли видеть во всех остальных себе подобных и, вместо того чтобы считать себя исключением, думают, будто весь мир – это Содом. Короче, художники решили, что они с Глорией тоже пара. Она было вновь ощутила растущий изнутри гнев, но это продолжалось лишь несколько секунд – никогда не знаешь, чего ждать от Глории. Наконец Камила приняла их игру и даже наслаждалась двусмысленностью и провокационностью ситуации: два мужчины и две женщины образуют пары, но, как ни странно, однополые. Это была неизведанная, запретная территория, где Глория чувствовала себя уютно и куда с необычной для себя отвагой решилась ступить в тот вечер Камила. Она даже не отказалась нюхнуть кокаина, который один из художников разделил на четыре равных полоски своей кредиткой «Виза» на блестящей поверхности стола. Они зашли на дискотеку и в зал мужского стриптиза – куда позволили войти и художникам, несмотря на то, что обычно допускались только женщины, – и закончили вечер в клубе для геев и лесбиянок, в котором оживление достигает своего пика перед рассветом, когда ночь уже отсеяла всех уставших, сонных и тех, кому, как и ей самой, надо рано вставать. Удивительно, но она не почувствовала себя неуютно, не почувствовала себя здесь чужой, крики и хохот не действовали на нервы. Она смеялась, как все, а может, даже громче, непринужденно клала голову на плечо то одному, то другому художнику, а в какой-то момент обняла свою подругу за талию и не убирала руку слишком долго – явно не тот жест, каким обычно выказывают радость или доверие. Ведь это была игра, которую они сами выбрали, и Камила согласилась в нее играть. Она чувствовала себя бодрой, несмотря на поздний час, ноги не болели, хотя она много танцевала, причем сил еще было хоть отбавляй, а голова оставалась ясной после вина и виски, будто полоска, которую она вынюхала, чудесным образом свела на нет негативное влияние алкоголя. Давно она так не веселилась. Когда они выходили из клуба, уже светало, и ее это очень удивило, она готова была поклясться, что они пробыли здесь не так уж и долго. Оба художника совсем опьянели, держались за руки и теперь казались им с Глорией чужими. Так как дом Камилы находился поблизости, а таксисты не останавливались, спеша закончить смену, она сказала Глории: «Пойдем спать ко мне. Завтра воскресенье, и не надо рано вставать». Та тотчас согласилась – ей было лень ловить такси и, возможно, не хотелось быть разбуженной ранним звонком нетерпеливого Маркоса. В доме солнечный свет, льющийся сквозь высокие окна, ослепил их, и они закрыли жалюзи. В сумраке Камила почувствовала себя немного пьяной, словно темнота обладала каким-то наркотическим эффектом, блокирующим ясность восприятия. Усталые, со смехом вспоминая веселую ночь, они упали на широкую кровать, не желая искать простыни и стелить отдельную постель в другой комнате. Когда она оказалась в горизонтальном положении, все вокруг закрутилось. И чтобы остановить карусель световых пятен и образов, ей пришлось открыть глаза. Камила была ошеломлена – у нее не получалось уловить все звуки, цвета и очертания окружающих предметов. Только один образ прочно засел в голове с абсолютной ясностью: Глория, лежащая на кровати подле нее, спящая, беззащитная, дышащая ровно, как обычно дышат во сне. Подруга лежала к ней лицом, волосы рассыпались по подушке, на ней было только белье, нижняя часть тела прикрыта простыней. Камила опустила веки, чтобы отогнать смущающее искушение, пробужденное алкоголем и кокаином, компанией двух художников, стриптизом и атмосферой клуба, который они посетили: она хотела ласкать Глорию, жаждала, чтобы Глория ласкала ее. Но, закрыв глаза, снова почувствовала тошноту и головокружение, будто с дикой скоростью мчалась в поезде и мимо проносились пустынные предрассветные улицы, обнимающиеся влюбленные, парки, поля, леса, по которым Глория так любила гулять... И поезд летел к единственной цели, которую можно было легко различить: к прекрасному телу спящей рядом Глории. Камила нежно положила руку на бедро подруги. Спать не хотелось, она совсем потеряла голову от выпитого и влажной пульсации между ног и, увидев, что Глория не реагирует, скользнула рукой к ней под простыню. Та открыла глаза, полные не столько усталости, сколько равнодушия. Она не сказала Камиле ни единого слова, не оттолкнула ее руку и не отстранилась. Она лишь смотрела на нее пару секунд, скорее удивленная, чем недовольная, снова закрыла глаза, натянула простыню до подмышек и повернулась к ней спиной с выражением безразличия на лице. Не было ни презрения, ни негодования, которые могли бы заставить ее подняться с постели и уйти, а лишь желание спокойно поспать. Камила же окончательно лишилась сна, слушая шум машин, в это воскресное утро уже выезжающих за город, и приглушенные голоса благонравных прихожан, спешащих к утренней мессе; им наверняка было неведомо обжигающее чувство стыда, которое мучило ее сейчас. Несколько раз ей тоже удалось задремать, повернувшись спиной к Глории, которая, не двигаясь, спала спокойным и глубоким сном. В десять часов она встала, пошла в ванную, опустилась на колени перед унитазом, и ее вырвало, при этом она старалась не шуметь, хотя и находилась в собственном доме. У нее словно лежал кусок льда на языке, а щеки пылали. Она приняла душ и вышла на улицу, не зная, куда идти, перед этим оставив Глории записку, которую прикрепила магнитом к ручке двери: «Ключи на столе. Закрой дверь. Я обещала пообедать с братьями». Это была ложь, но она не понимала, как смотреть в глаза Глории, когда та проснется, как разговаривать с ней, делая вид, что на рассвете ничего не произошло. Больше всего она боялась, что Глория коснется этой темы и решит поговорить без обиняков, не принимая пакта о молчании и не желая забывать то, чему способствовала хмельная ночь. Потому что Камила не была готова ни раскаиваться, ни оправдываться. Все это было похоже на сон, именно на сон.