Прошла уже неделя со смерти Глории; Купидо вернулся в Бреду, ни на шаг не продвинувшись в расследовании, но он был спокоен, так как заранее знал, что, как всегда, ему понадобится терпение. Нервничали сейчас, по его мнению, те, кто знал Глорию, и он легко представлял себе, с какой тревогой они ожидают, что случится нечто и выведет их из числа подозреваемых.

В понедельник детектив встал поздно и без всякой спешки отправился в участок поговорить с лейтенантом. Здесь его уже знали, поэтому у входа надолго не задержали.

– Ну что Мадрид? – спросил его Гальярдо.

– Узнал много, но ясности никакой.

Лейтенант огорченно покачал головой:

– Ненавижу этот город. Вообще ненавижу большие города, где все куда-то спешат и никто никого не знает. Неудивительно, что все преступники скрываются именно в мегаполисах, а мы их никогда не находим.

Накануне Купидо прочитал в местной газете последние новости, касающиеся следствия по этому делу. Там опубликовали заявление губернатора; ничего определенного тот не говорил, зато был полон оптимизма. Но сыщик знал: если официальное лицо уверяет, что расследование продвигается и у полиции есть зацепки, в действительности все совсем наоборот – расследование буксует, а никаких зацепок нет и в помине. Это как с военными сводками: если генерал оптимистично и уверенно утверждает, что наступает на всех фронтах, на самом деле он не выиграл ни одной битвы.

– С кем вы говорили?

– Снова с Англадой. С Камилой. С этим скульптором, у которого здесь дом. Со странным учителем Арменголем – он был ее любовником. Твердое алиби, похоже, есть только у Англады.

– Да, мы это уже проверили, – сказал лейтенант.

– Про остальных никто ничего подтвердить не может. Камила говорит, что была все утро в галерее, одна. Сьерра, скульптор, был здесь, в Бреде, но уверяет, что не выходил из своего дома. Арменголь, кажется, спал, наверное напившись накануне. Он много пьет.

Лейтенант проверял слова Купидо, листая отпечатанные на машинке листки. На секунду он отвлекся, чтобы достать сигарету, предложив закурить и детективу. Рикардо отказался, обрадовавшись, что это стоило ему гораздо меньших усилий, чем пару дней назад.

– Нам они ответили то же самое, – сказал лейтенант, сложив бумаги и постучав ими по столу. – Эспосито тем утром тоже был в Мадриде: это подтвердили в лаборатории, где он сдавал кровь. А вот относительно тех, кто находился в Бреде, все неопределенно. Родственники жертвы, – объяснил он, используя безликий термин, скрывавший и возраст, и пол, которым Купидо не пользовался, подыскивая другие слова, – отец и сын, настаивают на одной версии, причем каждый до мелочей повторяет слова другого, так что, в принципе, оба могут врать. Также врать может егерь, Молина, утверждающий, что тем утром был совсем в другом месте. Видимо, дело будет нелегким. Нам еще предстоит ох сколько всего.

– Слишком рано. Пока все боятся, – сказал Купидо.

– Боятся?

– Страх – наш злейший враг. Он делает людей недоверчивыми и заставляет молчать. Мы всегда становимся осторожнее, когда видим кровь.

В отличие от лейтенанта Купидо вовсе не торопился с расследованием. Никаких сроков у него не было, родственники Глории на него не давили и не подгоняли, никто не вмешивался в работу – ни начальство, ни пресса, которая, говоря о деятельности должностных лиц, часто путает терпение с неэффективностью. Терпение всегда было преимуществом Купидо, и он всегда умел извлечь из него пользу.

– А значок? Вы что-нибудь выяснили?

– Кое-что. Здесь и в Мадриде.

Лейтенант немного приподнялся в кресле. С тех пор как значок нашли в кулаке девушки, тот, казалось, давал единственный важный след. Правда, пока этот след никуда не привел.

– Что именно? – спросил лейтенант нетерпеливо.

– Двоюродный брат Глории видел рисунок с этого значка в ее дневнике. Причин не верить ему я не вижу, потому что он точно воспроизвел его на моих глазах.

– Если только он не знал этот рисунок потому, что у него был значок, и это было бы куда интереснее.

– Да, если бы только у него одного...

– А у кого еще?

– У всех или почти у всех. Он был почти у всех художников, близких Глории, потому что она делала рисунок, а затем заставила друзей купить значок, чтобы поддержать кампанию протеста. Все о нем знали и имели по экземпляру, кроме Арменголя. Но они с Глорией тогда уже не встречались.

– Вы сказали, что девушка вела дневник.

– Да. Он мог бы многое прояснить. Вы его не нашли?

– Нет. Никто нам о нем и не говорил. Но такого рода вещи – это первое, что надо искать. В Мадриде нас заверили, что они все перерыли у нее в квартире. Будь дневник там, вряд ли они бы его не нашли.

Оба помолчали: больше говорить было не о чем, оба понимали, что расследование застопорилось. Возможно, убийцы не было даже среди главных подозреваемых. Лишь значок наталкивал на мысль, что убийство – дело рук не случайного безумца, а кого-то из знакомых Глории.

– Мы получили результаты вскрытия. Больше ничего нет. Ни одного следа, ни кусочка ткани на ногтях жертвы. Ничего, – заключил лейтенант.

Однако в его словах звучало скорее не признание собственного бессилия, а доверие к собеседнику. Кто знает, может, он – человек, облаченный в форму и любящий ее и привычно ожидающий неприятностей от тех, кто форму не носит, – сам удивлялся, что вот так запросто разговаривает с частным детективом, к тому же привлекавшимся к уголовной ответственности за контрабанду. Обстоятельства толкнули их к союзу, и он если и не мог привести к дружбе, то сильно на нее походил. Никто из них не стремился обойти другого или проявить больше проницательности в анализе скудных данных, которыми они располагали. И это равновесие, без сомнения, способствовало тому, что оба решили играть в открытую.

– Надо сходить к судье, – добавил Гальярдо после нескольких мгновений молчания. – Надеюсь, нам позволят поставить на прослушку все необходимые телефоны. Хотя, боюсь, ничего это не даст. Все указывает на то, что преступление – дело рук сумасшедшего одиночки.

– Одной мне здесь страшно, – сказала девушка. На вид ей можно было дать двадцать два – двадцать три года, у нее был нежный голос и красивая фигура. Ей очень шел облегающий свитер и тесные джинсы, старые, почти рваные, – их нижний край превратился в бахрому. Черные волосы обрамляли гладкое и изящное личико с веснушками, которые, казалось, радовались солнцу, когда ребята наконец вылезли из джипа и разбили небольшой лагерь.

Высокий и коренастый молодой человек того же возраста, в шортах и горных ботинках, крепко сжал ее в объятиях и почувствовал дрожь, которую ощущал весь тот месяц, что встречался с девушкой. Его влекло к ее чувственному телу. Парень положил руки на ее обтянутые джинсами округлые ягодицы и притянул их к себе.

– Ну хватит, не будь дурочкой. Я тоже не хочу уходить, – сказал он, отрывисто целуя ее в губы и еще сильнее прижимая к себе. – На машине я обернусь меньше чем за полчаса. Мы ведь не можем оставить палатку со всем барахлом и уехать вместе. Нас обкрадут.

– Но здесь же никого нет, – запротестовала она.

– Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет, – возразил он с уверенностью бывалого человека.

– Мы проживем и без батареек, – настаивала девушка капризным и в то же время обольстительным тоном, пытаясь дотянуться до его губ и нежно гладя его затылок. – Мы ведь рано ложимся, к тому же иногда свет не очень-то и нужен.

Парень почувствовал, как ее пальцы щекочут ему затылок. Он самодовольно улыбнулся, но, сделав резкий шаг назад, отстранился от девушки и быстро сел в джип, который мог проехать по любой дороге заповедника.

– Я вернусь меньше чем через полчаса, – пообещал он.

Девушка так и осталась стоять перед ярко-голубой палаткой, словно зеркало выделявшейся на фоне сухой коричневой земли. Она осмотрелась по сторонам, как прекрасное испуганное животное, отбившееся от стада, глянула вслед машине, которая удалялась, поднимая облако пыли, а когда та совсем скрылась из виду, постояла еще немного, слушая далекий шум мотора. Потом девушка достала пачку сигарет и села покурить на большой камень, что лежал перед палаткой. Взглянув на часы, она с обреченным выражением приготовилась ждать полчаса. Она чувствовала себя брошенной и, подумав о парне, пообещала себе, что это их последняя встреча. Ей совершенно не хотелось торчать одной посреди леса, в котором они с самого утра – как покинули город – не встретили ни души. Она не собиралась бросать курить из-за того, что ему не нравится дым. Раз от нее пахнет табаком, пусть целуется с другой! Она не собиралась есть консервы и бутерброды и пить одну только теплую кока-колу. И уж конечно она не собиралась шагать двенадцать или пятнадцать километров, как сегодня, по козьей тропе, с впивающимися в подошвы камнями, и все ради того, чтобы увидеть эти странные наскальные рисунки, до которых ей не было дела. Когда они вернулись, ноги у нее распухли, и единственное, чего ей хотелось, – это повалиться отдыхать и чтобы он сделал ей массаж от головы до пят; а в результате она должна в одиночестве сторожить палатку в лесу, в котором чувствуется что-то угрожающее, особенно сегодня, в первый день ноября, в День поминовения усопших. Она уже тысячу раз пожалела, что согласилась на этот идиотский поход! Девушка опустила голову и увидела жирного черного муравья, ползающего у нее под ногами. Она обрушила на него ботинок и яростно втоптала в землю, а подняв голову, поймала себя на мысли, что вокруг опустилась странная тишина, будто сама природа замерла, изумленная яростной и совершенно ненужной маленькой казнью, и немо упрекает ее. Девушке вдруг стало страшно, но она постаралась отвлечься, поняв, что если сейчас даст волю страху, то уже не сможет его подавить. По крайней мере, пока снова не окажется среди людей или пока ее парень не вернется и не обнимет ее. Она осмотрелась вокруг – удостовериться, что это не та тишина из страшных фильмов, обычно предшествующая появлению маньяка. Но лес вокруг был не только молчаливым, но и почему-то совершенно неподвижным. Девушка не смогла сдержать внезапного озноба, зубы ее застучали. Она поспешно бросила на землю тлеющий окурок, не глядя по сторонам, влезла в палатку и судорожным движением закрыла молнию. Но так и осталась сидеть на коленях перед входом, с широко открытыми от страха глазами. Ее охватила паника, унять которую она была не в силах; сердце превратилось в мощный насос, заработавший в два раза быстрее, гоня кровь по телу. Что-то давило внизу живота, и девушка чувствовала, что ее кишечник вполне может не выдержать такого напора. Низкое вечернее солнце расплющило тени веток на голубой крыше палатки, а на внутренней стороне стенок рисовало неясные и сумрачные антропоморфные образы. Внезапно в памяти всплыла газетная статья об убийстве девушки, в одиночестве бродившей по лесу. Она не помнила точно, где все произошло, но подумала: то место, наверное, не очень-то отличалось от этого. Если на нее захотят напасть, на многие километры вокруг не окажется никого, кто услышал бы ее крики и пришел на помощь. Она подумала о словах ее спутника, произнесенных несколькими минутами раньше: «Мы просто не видим, но наверняка по лесу кто-нибудь рыщет», – и теперь они показались ей вовсе не глупыми, а действительно угрожающими. Девушка еще раз выругала себя за то, что была такой дурой и согласилась на этот идиотский поход, когда, по идее, должна была потребовать пятизвездный отель. Она ненавидела землю, затвердевшую от засухи и теперь впивающуюся ей в колени, ненавидела запах разогретого пластика и тяжелые рюкзаки, которые им приходилось тащить на себе, ненавидела окутавший окрестности смрад осеннего тлена, ботинки, которые, как бинты мумию, сдавливали ей ступни, ненавидела слизняков, так и норовивших упасть на голову с каждого дерева, и прочую мелкую живность – с ней надо было бороться целый день, хотя букашкам все равно удавалось пролезть под одежду, ненавидела хищных насекомых, от которых потом в течение всей недели зудела кожа. Если это и есть те прелести походов, что ей так нахваливали, то ее абсолютно не тянуло ими наслаждаться. Девушка предпочитала более спокойный отдых. А в лес отправилась только ради того, ради чего идут в лес и все любовники, – спрятаться в укромном местечке, где никто не помешает им упиваться своей любовью. Но все вышло совсем не так, как она себе воображала. Когда парень вернется, она потребует немедленно сложить палатку и отправиться в тот прекрасный отель с видом на замок, который они видели, проезжая через маленький городок, и куда он сейчас отправился за батарейками. Пока они не окажутся в номере, она не позволит ему даже притронуться к себе. Девушка почувствовала инстинктивную неприязнь к своему телу – оно вспотело после долгой ходьбы, волосы слиплись от грязи, а губы пересохли от ветра и солнца.