Молясь, она поднесла спичку к порошку, маленькими кучками разложенному на тарелках. Неужели я приютил в своем доме сумасшедшую? Нет – мой отец сказал бы, что это просто человек, верующий в Бога. Dios mio, tu que eres grande, ti que eres ei todo, deja caer, sobre mi, pequefio, sobre mi quenoexisto...

Я несколько минут наблюдал за Долорес, думая, что она вот-вот закончит молитву. Но тут она полистала маленькую оранжевую книжку и начала читать новую молитву. Я не осмелился ей мешать. Пение началось снова, голос Долорес то усиливался, то затихал, почти срывался на плач. Она говорила то быстро, то медленно, потом останавливалась и снова заглядывала в книжку. Я чуть ли не целую вечность неподвижно стоял на лестнице под звуки ее молитвы. Ноги у меня одеревенели, пятки заболели. Было уже больше трех утра, но, похоже, Долорес провела свой обряд не до конца и была далеко от того берега усталого спасения, которого она пыталась достичь. Мои веки отяжелели от гипнотически мерцающего света, и я ощутил внезапное головокружение, словно должен был вот-вот рухнуть с лестницы головой вниз. Я белый человек. Меня страшит мистицизм, меня страшит в нем все. Я боюсь обрядов вуду, которые совершаются в Проспект-парке, обезглавленных кур и коз. Я не знал, как говорить с Долорес об этом, и понимал, что мне нельзя нарушать ее ритуал. Это было частью той, другой стороны ее личности, которой я не знал, и это было совершенно не похоже на аккуратные пресвитерианские церковные службы, куда водила меня мать, где были жесткие скамьи, а проповеди произносились со сдержанной эрудицией. В том, что окружало меня прежде, не было крови, перьев и мешочков земли. Я не способен был к такому пониманию мира, не способен был воспринимать заклинания, магию и возжигания благовоний. И я тихо поднялся по лестнице и лег в постель, которая уже успела остыть.

На следующее утро я проснулся рано. Воскресный день выдался теплым и облачным, Долорес крепко спала рядом со мной. Рот у нее был открыт, губы прижимались к подушке, темные спутанные волосы падали на глаза. От нее исходил теплый запах спящего человека. Я наклонился к ней, и мне показалось, что я уловил слабый запах горевших прошлой ночью свечей. Но я не был в этом уверен. Я даже начал думать, не приснилось ли мне все это. И пока я брился, принимал душ и одевался, я решил, что в гостиной должны остаться следы вчерашней церемонии Долорес. Однако комната выглядела как обычно, ни один листок бумаги не был сдвинут. «Возможно, – сказал я себе, – возможно, тебе на самом деле все это приснилось». Дом был проветрен, в мусорном ведре на кухне не было ни пепла, ни воска. Ничего.

Днем, когда я в саду показывал Марии, как надо обрезать отмершие за зиму ветки роз, Долорес окликнула меня из окна.

– Какой-то тип говорит, что тебе надо срочно зайти к нему в офис, – сказала она.

Я поднял голову, мне надоело, что меня бесконечно достают по телефону.

– Кто?

– Он не захотел назваться. Но у него сиплый голос.

Это был Ди Франческо.

– У меня много материала. Хотите посмотреть?

Я сказал Долорес, что уйду на пару часов.

– Куда ты пойдешь? – спросила она.

– Я должен встретиться с одним типом, которому мы платим уйму денег за то, что он нарушает федеральный закон о телефонной связи.

– Нарушает закон?

– Он знает, как украсть сведения с аппаратов факсимильной связи. Это незаконно.

Долорес задумалась над моими словами, но промолчала.

Я доехал на подземке до Кэнал-стрит и пошел к офису Ди Франческо мимо дохлой рыбы, жареных свиней и старушек китаянок, вышедших за покупками. Ди Франческо встретил меня у двери. Его голая грудь была в потеках меда, джема и арахисового масла, шевелюра – сальной и всклокоченной. Я всмотрелся в его лицо, оно напоминало бледную, огромную, гладкую дыню.

– Господи, вы сбрили бороду!

Ди Франческо пожал плечами.

– Я начал чувствовать ее запах, – признался он. – У меня не получалось привести ее в порядок.

– Ну, дни становятся жаркими...

– Но я ее у себя оставил, – прервал он меня.

– Оставили?

Он ткнул пальцем в сторону. Я повернул голову и увидел в пластмассовой коробочке что-то волосатое, – казалось, в нее запихнули какого-то зверька.

– Вы странный тип. Вам кто-нибудь это говорил?

– Конечно.

Я осторожно прошел к компьютерам по усеянному всякой всячиной полу, и он вручил мне пару бумаг. Сверху был факс на немецком языке, отправленный из штаб-квартиры «Ф.-С.» в Бонне группе Вальдхаузена в отель «Плаза». Я быстро просмотрел его и понял, что речь идет о структуре управления слившимися корпорациями. Вторым был факс, отправленный в кабинет Президента о покупке недвижимости на Багамах, стоимостью тридцать пять миллионов долларов. Судя по всему, недурное местечко. Надеюсь, там можно нормально припарковаться. Дальше шел факс из «Плазы» в Бонн о покупке новой польской поп-группы. Видимо, кто-то из группы «Ф.-С.» принимал участие в переговорах об этом. Следующим факсом было послание с аппарата Президента, адресованное в Бонн. В качестве адресата был назван У. Фрикер. Это меня озадачило. Фрикер, тот тип, который до меня работал помощником Президента, был якобы выведен из строя таинственными головными болями и на неопределенный срок ушел в отпуск по болезни. А здесь оказалась записка от Президента, напечатанная миссис Марш. «Мы не успели связаться с вами по телефону и будем рассчитывать на то, что вы получите это сразу по возвращении. Нам нужно, чтобы из Бонна в «Плазу» был отправлен факс с запросом о предлагаемой структуре управления при новой, совместной работе, – говорилось в записке. – Главные десять или пятнадцать позиций со стороны Корпорации. Их вы немедленно отправите по факсу мне».

Я перебрал бумаги, возвращаясь к первой из тех, что мне дал Ди Франческо.

– Они все посланы сегодня?

Он кивнул.

– Вы дали их мне по порядку или как попало? – спросил я.

– Не знаю. У меня просто была стопка бумаг.

Я растерянно смотрел на факсы.

– Вы имели в виду нумерацию страниц или порядок получения? – спросил он.

Но я успел его опередить. По мелким цифрам на верхней части распечатки я определил, что факс Президента был отправлен из Нью-Йорка в Бонн в 11:02 утра, а факс из Бонна в «Плазу», который выполнял его указания, ушел в Нью-Йорк примерно в час дня – в Бонне был ранний вечер. Этот второй факс, на немецком, рекомендовал Вальдхаузену обговорить с Моррисоном структуру управления новой, объединенной компанией. Я знал, что в планируемой структуре Моррисон поднимет себя над Президентом и поставит своих людей – Билза, Саманту и еще не менее полудюжины других – на ключевые посты. Практически Президент просил, чтобы «Фолкман-Сакура» предоставила документальные свидетельства того, что Моррисон намеревается сместить Президента, а также список высших администраторов Корпорации, преданных Моррисону. Список предателей, который сами эти предатели предоставят Президенту. Надо было отдать ему должное.

День был субботний, так что коммутатор Корпорации был отключен. Мне необходимо было разыскать Моррисона, сообщить ему о том, что происходит. Дожидаясь, когда кто-нибудь подойдет к телефону, я смотрел в окно. Старик китаец вынимал помидоры из огромного ящика и раскладывал их по двухфунтовым пакетам.

Трубку сняла жена Моррисона, и я попросил позвать его к телефону.

– Боюсь, его нет, – спокойно ответила она.

– Он в бассейне или еще где-то, куда я мог бы позвонить?

– Да нет, – сказала она. – Он в Манхэттене.

– Он скоро вернется домой?

– Да нет.

– Он в офисе?

– Нет... не думаю.

– Вы знаете?

Она сделала паузу. Да, конечно, она знала. Жены администраторов, получающих четыре миллиона долларов в год, всегда знают, где находятся их мужья.

– Он в Манхэттене, это все, что я могу сказать.

– Это важно, – вежливо объяснил я ей. – Это говорит Джек Уитмен, мы с вами пару раз встречались.