Долорес смотрела на меня с огромной, хрупкой надеждой, и я подумал про себя: «Бог сделал тебе подарок, так что не будь мерзавцем и идиотом». Я крепко обнял Долорес.

– Договорились, – прошептал я, зажмуриваясь и ощущая давно потерянное чувство облегчения, возвращения к самому себе, возрождение надежды на будущее.

Я был во власти этих чувств, потому что мои родители развелись. Я не мог вспомнить, когда находился в одной комнате с отцом и матерью одновременно, и, как сказал мне Президент, я всегда мечтал о настоящей семье. Потребность в ней была пугающе сильной, как потребность дышать.

Когда я открыл глаза, на нас смотрела Мария. Она стояла, держа пластмассовое ведерко и лопатку, и не знала, что ей делать. Я опустился на колени, подхватил ее на руки и крепко прижал к себе их обеих, целуя то Долорес, то Марию, прижимаясь к ним губами и благоговейно радуясь их присутствию во вселенной. И в этом тихом танце были даны все обещания, какие только люди могут дать друг другу...

В студенческие годы я прочитал фразу, написанную великим немецким философом Шопенгауэром: «В ранней молодости, размышляя о своей будущей жизни, мы подобны детям в театре, когда занавес еще не поднялся: они сидят, полные радости, и нетерпеливо ждут начала спектакля. И какая это благодать, что нам неизвестно, что на самом деле должно случиться». Эти слова заставляют меня думать о Марии. Однажды она поймет, что не могла предвидеть муки взрослой жизни. Но я бы кое-что добавил к словам Шопенгауэра. Я бы сказал, что, даже будучи взрослыми, изучая мир, стараясь как можно точнее оценить шансы, действуя, как правило, с лучшими намерениями и милосердно, мы все же не знаем, какие мучения нас ожидают. Мы не знаем.

Я счастливо кружился под ночным небом с прекрасной женщиной и ребенком, не помня, что я здоров, не помня, что я получаю $ 395000 в год. Этой суммы было достаточно, как я уже говорил, чтобы заставить моего отца содрогнуться. Но я не знал, какие терзания меня ждут и, что важнее, – надо вонзить жесткую стальную иглу истины в мягкий зефир счастья, – я не знал, что буду терзать других. Наши души сильнее всего обжигают наши преступления против других, год за годом. В одно мгновение маленькую девочку подхватывает на руки тридцатипятилетний мужчина, который успел полюбить ее как собственную дочь, которую у него отняли. Спустя годы, когда Мария вырастет и будет рассказывать про свою жизнь какому-то юноше, она вспомнит этого мужчину. Я надеюсь, этот юноша будет любить Марию со всей той слабой рассудочностью, на какую способны молодые мужчины. И когда Мария расскажет о том, что последовало за этим мгновением надежды, как ей запомнится случившееся, как она будет смутно его вспоминать, поскольку присутствовала при том, что происходило, и слушала объяснения, которые ей давали потом или которые она сама себе выдумала, она вспомнит богатого мужчину по имени Джек Уитмен, в доме которого она жила со своей матерью. Мария в восемнадцать лет, или в двадцать, или в двадцать четыре, много тысяч раз будет думать о том, что случилось. Возможно, она поймет все так, как не сможет понять больше никто. Но когда она будет рассказывать свою историю этому молодому человеку, наклоняясь к нему и встречаясь с ним взглядом своих дивных темных глаз, ее голос, голос молодой женщины, будет спокойным. Время слез давно минует. Если она будет любить этого молодого человека и захочет, чтобы он понял ее сердце, тогда ей придется, пусть очень коротко, объяснить то странное стечение обстоятельств – ей придется рассказать про меня. Она вызовет меня из сумрачного склепа воспоминаний, чтобы найти любовь, и когда она это сделает, когда появится то привидение, которое она называла Джеком Уитменом, то она будет испытывать какую-то неразрешимую муку.

День, когда мне предстояло стать богачом. Ясное майское утро обещало жару и тень деревьев. Я рано проснулся и лежал рядом с Долорес на постели, положив руки под голову и наслаждаясь медленным течением времени. Каждая минута неумолимо приближала меня к назначенному на девять часов совещанию с советом директоров и последующей пресс-конференцией, где будет объявлено о слиянии с «Фолкман-Сакурой». Я буду сидеть рядом с Президентом, достаточно близко, чтобы видеть, как движется минутная стрелка на его часах. А Билз будет сидеть за своим кухонным столом – человек, которому нечего делать. Ха! Я откинул с Долорес простыню, чтобы полюбоваться четкой линией ее позвоночника, нежными волосками на шее, лопатками и спелой ложбинкой ее попы. Она пошевелилась... «А теперь я попрошу Джека Уитмена – некоторые из вас уже с ним знакомы – изложить кое-какие детали. Джек?» Я провел пальцами по темно-кремовой коже и стал репетировать свой доклад, шепча цифры и доводы, вторгаясь в сны Долорес. «Возможно, следует начать с заявления, джентльмены, и это заявление таково: мы находимся в такой точке, когда можем либо сами определять свою судьбу, либо позволить, чтобы ее определяли наши конкуренты. Наступило время смелых действий. Мы живем в эпоху, когда огромные слои населения во всем мире получают возможность заказывать и оплачивать продукты, которые мы создаем. И в этот же момент новые технологии расширяют рамки того, что мы называем развлечениями...» Я вошел в Долорес. Я буду говорить отведенные мне двадцать минут, буду следить за тем, чтобы мои жесты были медленными и уверенными, буду останавливать взгляд на каждом лице по очереди – новое поколение, рисующее будущее старому. И я закончу энергичным, но покорным кивком в сторону Президента. «Спасибо, Джек, это направило нас в нужное русло. Итак, мы действительно считаем, что возможности, особенно те, что открываются в Восточной Европе и России, впечатляющи...» Долорес проснулась настолько, чтобы понять, что я делаю. Мы ничего не говорили – ни звука, и этот безупречный момент продолжался. Я сяду рядом с Президентом с серьезным лицом, но в душе я буду торжествовать. Как все изменится! «Джек, - скажет мне Президент через пару недель, – комитет по вопросам компенсации решил, что ваша новая роль в организации заслуживает иного подхода к вашему заработку...» А сейчас, поскольку жадность легко превращается в похоть, последовало несколько прекрасных, энергичных минут. Я жарко дышал Долорес в ухо, и каждый выдох был полон порнографии, и первый сладкий утренний пот покрыл нас, трудившихся под ярким ковром солнечного света: Джек Уитмен, старший вице-президент по корпоративному планированию и развитию трахался и прорывался в уверенное будущее с миллионным заработком и опциями на покупку двенадцатипроцентных конвертируемых привилегированных обмениваемых акций серии D. Темные волосы Долорес падали ей на глаза и щеку, она крепко стиснула зубами уголок белой наволочки. Она, как и я, о чем-то мечтала, но я не знаю, о чем.

Потом мы услышали, как Мария в соседней комнате разговаривает со своими куклами: нежным, мелодичным голоском она говорила им, что пора просыпаться и завтракать.

– Вы будете яичницу? Будете хлопья? Будете бананы?

Щелкнул замок, и Мария вошла к нам в крошечной розовой ночной рубашке и трусиках. Она принесла пять или шесть мягких игрушек и вывалила их на кровать.

– О, доброе утро!

– Привет, лапочка, – сказал я.

– Привет, лапочка, – ответила она.

– Спасибо.

– Я готовлю завтрак, – объявила Мария.

– Отлично, – откликнулась Долорес, – значит, мне можно не готовить.

– Нет, я бреюсь! – Мария прошлепала в ванну и вернулась к кровати с электробритвой на аккумуляторах. – Я брею Джека, – сказала она, поднося к моему лицу черный приборчик. Ее темные глаза весело блестели. – Я сама побрею.

Я подставил ей заросшую щеку:

– Ладно, только води бритвой медленно.

Мария включила бритву, взяла ее в обе ручонки и потащила по моей коже.

– Получается!