– Можно заглянуть в ваш бумажник, мистер Уитмен?

Они нашли мой адрес и отправили меня домой. Какой-то молодой человек с мальчишеской шеей в крахмальном белом воротничке получил указание вывести меня из вестибюля на улицу.

– Проследи, чтобы он сел в такси, – было сказано ему.

В такси я откинулся на сиденье и смотрел, как мелькают дома. Водитель взглянул в зеркало.

– Не вздумай блевать в моей машине, – сказал он.

Фасады домов пролетали надо мной, и я снова услышал голос Саманты, подзывающей охрану: «Вы, сэр». Теперь я превратился в человека, который прервал самую важную пресс-конференцию в истории Корпорации, человеком в окровавленном костюме. Саманта приказала меня вывести. С легкостью. Не особо задумываясь, я понял, что только Саманта могла подсказать Моррисону, чтобы он приставил меня к Президенту. Кто еще это мог сделать? Вот откуда пришел холод в ее голосе, ее жестокая решимость. Она считала, что операция Моррисона пройдет удачно. Отправив меня обхаживать Президента, она отодвинула меня в сторону и заняла позицию, позволившую бы ей получить выгоду от продвижения Моррисона. Теперь Моррисон исчез, а она осталась. Саманта очень хороша, она умеет выживать, она ведет игру на более высоком уровне. Я не думаю, что она меня ненавидела: я потрясенно понял, что всего может хотеть только тот, у кого нет ничего.

Приехав домой, я вышел из такси и посмотрел на ступени своего дома. Я открыл дверь и прислушался. А потом я увидел Долорес, стоявшую у окна со своей дочерью.

– Мария, – велела Долорес спокойным голосом, – я хочу, чтобы ты ненадолго ушла наверх.

Девочка пробежала мимо меня, поднялась на несколько ступенек, а потом обернулась. Я увидел ужас на ее лице, и мне захотелось обнять ее и защитить.

– Иди. Ты меня слышала.

Мария с серьезным видом поднялась наверх. Ее коленки поднимали край юбочки. Долорес повернулась ко мне:

– Мы сейчас уйдем.

– Обратно в больницу?

– Он умер. Я уже с ним попрощалась.

Ее лицо было отчужденным.

– Тогда куда же? – спросил я.

– Отсюда.

Я был не в состоянии думать.

– В вашу старую квартиру?

Она не хотела отвечать и крепко сжала губы.

– Не знаю, – сказала она в конце концов. – Нет, не туда. Куда угодно, но не туда.

– Тогда почему бы просто не остаться ненадолго, подумать...

– Мы не можем здесь оставаться.

– Но ты и я, мы ведь...

Мария спускалась по лестнице, и Долорес посмотрела на нее.

– Я хочу, чтобы вы остались, Долорес. Ты и Мария. У меня больше никого нет, вот в чем дело. Мы могли бы все как-то уладить, мы могли бы...

– Гектор сказал правду?

– О чем?

– О том, как он пытался со мной поговорить? Он сказал, что звонил...

– Да.

Казалось, это бесконечно опечалило Долорес.

– Тебе следовало просто дать мне с ним поговорить. Я могла бы с ним поговорить. И все было бы по-другому.

– Я не думал, что он...

– Нет, конечно! – воскликнула Долорес. – Как ты мог бы? Ты ведь его не знал!

– Но я просто...

– Он злился, думая обо всем этом. С Гектором так нельзя, он начинает звереть.

– Господи, Долорес, мне очень жаль. Но он явился сюда с пистолетом в кармане, он...

– Он сделал глупость! – с горечью воскликнула Долорес. – Глупо было так сильно меня любить!

Мы стояли молча. Мария перебирала игрушки на журнальном столике. Она понимала что-то из того, о чем говорила ее мать. Никто не включил свет в гостиной. По растерянному лицу Долорес я видел, что она снова вспоминает о случившемся: решении уйти от Гектора, поселиться у меня.

– Пойдем, Мария, – сказала Долорес наконец.

– Можно мне вызвать вам такси?

– Нет. Мне не нужно такси.

Она надела плащ поверх окровавленного платья.

– Ты не знаешь, куда пойдешь?

– Нет.

– Для Марии было бы лучше остаться здесь. Сохранить стабильность.

– Нет.

У нее ничего не было.

– Разреши мне дать тебе немного денег или еще что-то. Просто чтобы...

– Мне ничего не нужно. Пошли, Мария.

Долорес собрала немного игрушек и одежды для Марии – столько, сколько смогла унести, – а потом протянула мне свой дубликат ключей от дома. Она открыла входную дверь и поманила за собой Марию.

– Долорес, не уходи. Вы нужны мне здесь, мне нужно, чтобы вы остались.

Она повернулась ко мне, и я понял: если уж она ушла от Гектора, то, конечно, сможет уйти от меня. Ее темные глаза на секунду наполнились слезами воспоминаний. Губы у нее распухли. А потом она смахнула слезы, и ее лицо снова стало жестким. Она взяла Марию за руку, и они вдвоем сошли по вытертым ступенькам моего крыльца. Мария закапризничала, ей хотелось закрыть чугунную калитку моего дома, и Долорес позволила ей это сделать.

– Я не хочу уходить! – заплакала Мария, еле тащась.

– Пошли, Мария, – строго прошептала Долорес дочери, не глядя на меня.

– Пока, Джек! – печально крикнула мне девочка.

Они пошли по улице в сторону подземки. Особняки, высокие и немые, вздымались по обеим сторонам. Мария пару раз посмотрела на мать, но Долорес решительно шла вперед. Ветерок шевелил молодую листву деревьев над их головами. Мне хотелось верить, что все у них будет хорошо.

Я одинок. В последнее время во время моих скитаний по городу у меня выработалась странная привычка. Возможно, это вполне предсказуемо: ведь теперь я – человек, который много времени проводит на скамейках и в дешевых закусочных. Человек, который задерживается на тротуарах и заводит разговоры с уличными торговцами. Иногда я часами стою в книжных магазинах, перелистывая том за томом. Порой я сижу в публичной библиотеке в центре Манхэттена и читаю журналы. Да, наверное, это вполне предсказуемо. Моя новая странная привычка заключается вот в чем: каждое утро, когда я одеваюсь, я кладу в нагрудный карман маленькую карточку для заметок, три на четыре дюйма. Каждый день это одна и та же карточка, с потрепанными краями, и она высовывается из кармана примерно на полдюйма. К карточке приклеен прямоугольник со смазанным газетным текстом – с небольшим абзацем из первого длинного отчета о слиянии Корпорации, который появился в «Уолл-стрит джорнал». Статья была совершенно исчерпывающей: там излагались доводы в пользу слияния «Фолкман-Сакуры» и Корпорации и говорилось, как финансовым аналитикам нравится эти сделка. В статье упоминалось о долгом пребывании Президента на его посту, о «внезапном устранении» Моррисона, о «новом выдвижении» Саманты, о возрастающей роли Вальдхаузена в «Фолкман-Сакуре» и так далее. Ожидаемое, обычное. Тот короткий абзац, который я вырезал, находился ближе в конце статьи, и его вполне можно было бы выкинуть, если бы редактору понадобилось лишнее место. В абзаце говорилось: «Пресс-конференция была ненадолго прервана, когда один из администраторов компании, Джон Уитмен, вызвал переполох. По словам представителя компании, Уитмен, вице-президент по корпоративному развитию и планированию, оказался свидетелем самоубийства, произошедшего в его доме за час до объявления, и приехал на пресс-конференцию в состоянии полной дезориентации. «Это было просто странное совпадение, которое предсказать нельзя, – сказала Джессика Макгиллис, представитель компании. – Оно не имело никакого отношения к нашим необычайно важным и приятным новостям».

Утром после ухода Долорес и Марии, утром, когда статья появилась в газете, мне позвонила Хелен.

– Я здесь, – сказал я. – Все еще здесь.

– Меня вроде как попросили вам позвонить, – начала Хелен.

– Настолько плохо, да?

– Я не понимаю! – запротестовала Хелен.

Хелен проявляла доброту. Я смотрел из окна в сад. Черный плащ Гектора по-прежнему лежал на кирпичах. Я все еще не осмеливался к нему прикоснуться.

– Я имею в виду, – сказал я, – что после того, что произошло вчера, никто не хочет мне звонить.