— Кто чем занят?

Я сел на кровать по другую сторону от заклинательной книги.

— Джейсон с Тэннети пошли в город осмотреться. Ахира в порту, ищет, кто бы увез Баста и Кеиду. Эту парочку надо отправить до заката. А чем занята ты?

Перевод: много ли ты занималась магией и как себя после этого чувствуешь?

Губы ее покривились в усмешке:

— Пыталась разобраться в заклятиях, которые мне пока недоступны. Без толку.

Наверное, тревога моя отразилась у меня на лице — она махнула рукой, будто хотела ее прогнать. Это не помогло.

— Да нет, не те, что опасны, — это тонкая магия. Магия познания, не боя. — Она коснулась ногтем расплывчатой строчки. — Вот, например, это. Сотвори я его — в комнате чуть-чуть повысится температура. И только.

— И зачем это?

— Для составления карт. Поисковая магия. В Эвеноре она может нам пригодиться. Мы приближаемся к Эвенору. Когда будем — завтра вечером?

Я кивнул:

— В худшем случае — послезавтра утром.

А может, это будет лучший случай. Сейчас у меня уже холодок по коже не бежал. Инстинктивно я потянулся к ножу — мне спокойнее ощущать в руках оружие, — но отдернул руку. Трогать аксессуары мага лучше не стоит.

— Порой нож — это просто нож, — сказала Андреа. — Бери, ничего страшного.

Я взвесил нож на ладони: серебряное лезвие холодило кожу, костяная рукоятка была слишком теплой, точно Энди крепко сжимала ее — слишком долго.

Она смотрела на меня, глаза поблескивали в полумраке. Полосы света и тени косо пересекали ее лицо.

— Порой я тревожусь за тебя.

В голосе ее была какая-то особая нотка, какое-то напряжение. Мне это не понравилось.

— Я и сам тревожусь. — Я провел пальцем по кромке ножа. Видали мы и острее. — Я слишком стар становлюсь.

Уголок ее рта попал в лучик света: она улыбнулась.

— Слишком стар для чего?

— Для скитаний. Для того, чтобы вляпываться в истории и выбираться из них.

— Пока что тебе это вполне удается.

Она откинулась назад. Я пожал плечами.

— Беда этой работенки в том, что совершенно не важно, насколько хорошо ты это умеешь, коли тебе перестало везти. Это как...

В том-то и дело. Сравнения тут не подобрать.

— Ладно, попробуем так. В прежние дни мы с Карлом часто устраивали тренировочные схватки. Тогда, в расцвете сил, он имел передо мной преимущество в силе, а я перед ним — в скорости, но у него реакция была чуть получше. Он не мог так быстро двигаться, но реагировал быстрее и начинал двигаться на миг раньше меня.

Она кивнула — бесстрастно.

— Итак, учитывая, что в рукопашном бою он меня превосходил, он должен был бы побеждать всегда. Но он побеждал не всегда, а в большинстве схваток. Разница огромна. Мы действовали почти на грани человеческих возможностей и порой приходилось, скажем, ставить блок до того, как твой соперник решит ударить — если дожидаться его движения, нервным импульсам просто не хватит времени добежать до мозга и вернуться прежде, чем удар будет нанесен.

— И что? — спросила она. — К чему ты клонишь?

— Я клоню к тому, что мы живем в мире, где действуют и мастерство, и случай. Поставь себя в ситуацию, в которой действует случайный фактор, — и как бы тщательно ты ее ни проанализировала, как бы хорошо ты ни знала свое дело, есть возможность, что ты выберешь путь, на котором тебя раздавит.

— Или размолотит в котлету, — сказала она. Голос ее был тих и неестественно ровен. Она говорила не обо мне. — В фарш. — Пальцы ее впились в мою руку. — Разбросает по грязному берегу, и чайки будут пикировать на обрывки мышц и лоскутья кожи, хватать ошметки мяса и обломки костей, и один глаз, чудом уцелевший, станет слепо пялиться на острые клювы...

— Энди!

— Я вижу его перед тем, как это случилось, — выдохнула она. Речь ее делалась все быстрее и быстрее. — Я его вижу, я это чувствую — но только не когда мой разум пылает, не когда сила щекочет кончики моих пальцев. Я вижу, как он улыбается, не потому, что ему не страшно — он никогда не боялся выказывать страх, — а потому что знает: так он напугает их чуть больше. А еще я вижу, как он поджигает фитиль, — слова вырывались у нее бешеной скороговоркой, — как он валит их здоровой рукой, пока фитиль догорает, и смеется над ними, и улыбается, потому, быть может, что если он не может бежать, то не позволит бежать и им, потому что решил, что коли это конец — они уйдут вместе с ним.

Она вскинула на меня взгляд.

— Но порой у него не его лицо. Порой это лицо Джейсона, порой — Ахиры, иногда это Пиелл, а иногда... Боже мой, Уолтер, порой у него твое лицо, порой он даже выглядит, как ты, порой это ты, Уолтер...

— Тс-с-с... — Я приложил палец к ее губам. — Тише, Энди. Чуть медленнее.

Она умолкла, но я видел, чего ей это стоило. Дрожащие пальцы коснулись моего лица — невесомо, нежно, словно осенняя паутинка.

— Порой это ты, — повторила она. — Порой у него твое лицо.

Она дышала неровно и часто, голос был низким, дрожащим. — И все это тем больше перепутано, — сказала она, — чем ближе мы к Эвенору.

Она коснулась моего лба двумя пальцами и выдохнула заклинание — словно вытолкнула воздушный шарик.

Яркая вспышка полыхнула позади моих глаз — у меня в мозгу, и я увидел дальние огни, уходящие к горизонту и за него. Оранжевые, алые, они горели чересчур ярко, так, что вполне могли выжечь мне глаза.

Вдали, за горизонтом, Киррик волнами накатывался на берег Фэйри, где-то бурлил, где-то тихо плескался, а в глубине огромные темные тени ждали освобождения.

Где-то тоже вдали, но ближе, вскрылась багряная вена магии: чуждые твари и чужеродность изливались из нее в холодный воздух, обретая вещественность, реальную, несмотря на всю ее чуждость. Саблезубая тень с крыльями летучей мыши стала тварью и с шумом унеслась в ночь; расплывчатый, неуклюжий морок обретал четкость и плоть, пока барахтался на земле, почесывая шерстистые бока.

А далеко-далеко, на грани зримого, едва различимая, однако кристально ясная, ждала земля, и яркие огни пульсировали вдоль ее берегов в странно знакомом, однако неузнаваемом танце.

— Фэйри, — произнесла Энди. — Вот ты — человек, со всеми проблемами и печалями, какие только могут у человека быть. Ты можешь все их выложить обитателям Фэйри — и они отошлют тебя назад либо исцеленным и счастливым, либо разбитым и несчастным: счастливей, чем ты мог мечтать, либо несчастнее, чем может присниться в кошмаре.

— А вероятность?

Она засмеялась и повела передо мной руками, пальцы ее шевелились, будто тасуя колоду карт.

— Представь себе бесконечную колоду, Уолтер. На каждой карте — номер, от единицы до бесконечности. Одна единица, две двойки, три тройки и так далее. — Она сделала вид, что разворачивает колоду. — Выбери карту — любую, Уолтер, от единицы до бесконечности, и я тоже выберу, и какова будет вероятность, что мой номер больше твоего?

— Это как посмотреть: с одной стороны — 50/50, с другой — 100 процентов, с третьей — вообще ноль.

— И все ответы верны, — сказала она, бросая невидимую колоду.

Мое видение ушло от воды к суше. Мы привыкли думать, что предметы большой волшебной силы редки и запрятаны за тридевять земель — но даже в пределах Артивена я видел пламя почти полудюжины зачарованых вещиц и колец. И не просто огонек там заговоренного камушка или кусочка стекла. Обернутая полуистлевшей кожей, лежала в потаенном месте железная перчатка с пальцами, похожими на толстых червей, каждый палец оканчивался зазубренным лезвием, подобным акульему зубу. Она таилась в ожидании под песками на берегу, похороненная среди развалин старого порта.

— Перчатка смерти, — сказала Андреа. — Она убивает чисто, убивает легко — но всякий раз убивает и частицу того, кто ею пользуется. Погребена много лет назад кем-то, у кого достало мудрости не пользоваться ею — и не оставлять ее у себя. Наверняка найдутся те, кто отдал бы за нее что угодно.

Тогда как могла она пролежать там так долго? Я не задал вопроса вслух — но Энди все равно ответила.