Тогда мы просто вышли вместе с ним, чтобы присмотреть себе средство транспорта.

Сидя на парапете набережной и болтая ногами, мы разглядывали корабли. Пасечник, надев сетку на голову, закурил трубку с длинным мундштуком. Потом, засунув трубку в карман, он принялся окуривать там своих пчёл. Лоцман Егоров мерил глубину шельфа лыжной палкой, а мы с Кондратием Рылеевым разглядывали в бинокль суда у причала. Выбрав, наконец, понравившееся, мы решили, что за Золотым Сруном нужно отправиться именно на нём.

Это был кофейный клипер. Он стоял у стенки как комод, блистал иллюминаторами как сервант, и хлопал парусами, как банщик простынями. Клипер был огромен и похож на тот титановый корабль, который так часто теперь показывают в кинематографической хронике. На нём могло поместиться целых двадцать человек, а двое из них, обнявшись на носу, кажется, тренировались, кто дальше плюнет.

На нём даже было зенитное орудие — так что это был настоящий пушечный корабль.

Прежде, чем сообщить о нашем намерении сторожу, мирно спавшему на кнехте рядом со сходнями, мы задумались о том, как назвать корабль. (Пользоваться прежним названием нам не приходило в голову).

Собственно, кофейный клипер, стоявший перед нами, назывался "Победа".

— Назовем наш корабль «Марго», — предложил я.

— Это неудобно, — заявил капитан. — Тогда нас станут называть маргонафтами.

— Если мы назовем наш корабль «Садко», будет ещё неудобнее, — возразил я, и все со мной согласились.

И, хотя подумав, мы решили, что неудобно делать другие вещи — спать на потолке и совать зонтики куда не попадя, мы отвергли гордое имя «Садко», как подходящее для подводной лодки. В результате общее мнение остановилось на гордом имени "Алко".

Тогда мы хором запели отрядную песню:

После этого мы перекрасили часть корабля, вписали новое название, а сторож по случайности упал в воду. Мы были душой с ним, но он куда-то подевался.

К сожалению, у нас было недостаточно времени, чтобы выяснить, чей это корабль, и мы просто оставили записку на причале, придавив её пустой бутылкой.

На следующее утро мы отправились в наше путешествие. Нас провожал весь город. Голосили бабы, мужики сурово пили водку на причале. Большую часть команды мы оставили прежней, потому что не могли запомнить матросов в лицо. Ценным приобретением оказался Носоглоточный Храповицкий, по совместительству служивший зенитным стрелком. Поскольку Храповицкий проводил большую часть времени за плеванием в зенит, он так и не заметил смены руководства.

Мы погрузили в трюм несколько ящиков Земфиры и коробку из-под Маточного Молока, что вручил нам Пасечник.

Шли дни и годы. Лоцман у нас оказался неважный. Он путался в картах, сдавал не в такт, иногда передёргивал и от обиды лез в гору. Однажды он запутался в параллелях и пришлось долго его выпутывать.

Зато он знал красивое слово альмукантарант, которое он прочитал в книге итальянского монаха Томаса Компанейского "Profanus in Civitas Solis" — звучное, похожее на заклинание, слово альмукантарант.

Альмукантарарат был именем злобного гнома, что дополнял высоту градусами. Впрочем, гномы, по слухам, любят градусы безо всяких дополнений. Рылеев делал вид, что слышал о гноме раньше, пытаясь подкрепить свою учёность цитатами, тёмными для понимания. Чаще всего он ссылался на Фому Компанейского.

Мы мало что поняли из этих объяснений. Я лично не очень доверял писаниям Компанейского. "Незнайка в Солнечногорске", написанный Кампанейским давным-давно, сначала на итальянском языке, был просто учебником по астрологии.

Точно так же я несколько передёргивался от упоминаний Маразма Амстердамского, что писал о путешествии слабоумных на брандере «Себастьян». Все эти старинные повествователи только запутывали путешествие, заставляя нас отклоняться от извилистого маршрута в поисках гуингмов и прочих нецивилизованных аборигенов.

Когда лоцман Егоров рассказал нам о своих поисках забытых путевых терминов, которые он вёл всю свою жизнь, я проникся смыслом жизни этого человека. Собственно, он объяснил нам, что поиски Золотого Сруна его самого интересуют мало, а вот поискам камбузов и нактоузов он мог отдаться за так. В смысле — за умеренную плату.

Вот что говорил наш лоцман:

— Наши путешествия обрастают словами, как наши долги процентами — никто не помнит, что было на самом деле и не знает, было ли что-то на самом деле. А опыт путешественника говорит нам, что самые бредовые россказни предваряются словами "на самом деле"…

Все имена перевраны, и неизвестно, как называют селениты море Дождей. Для нас оно — море Вождей, а для них — море Дождей, для нас Большие Пески для них — Холмы Тоски…

Мы не знаем, зачем пустились в путь и даже не уверены в том, как нас зовут. Меня вот зовут…

В этот момент Егоров застеснялся и прекратил дозволенные речи.

Мы даже прослезились от такого поэтичного рассказа и не заметили, как оказались в одном неловком и опасном месте.

Очнулись мы от страшного крика Носоглоточного Храповицкого:

— Вилы! Вилы! Нам — вилы! — кричал он.

И, правда — перед нами были подводные Вилы.

Жители Вил злобно смотрели на нас из-под воды. Они были увешаны золотыми цепями, снятыми с погибших пиратских кораблей. Эти подводные обитатели, как известно, весьма мобильны и в случае раздражения принимают малиновую окраску. И, действительно, море вокруг нас приняло интенсивный бурый цвет.

Кондратий Рылеев хватил себя в грудь и затрясся, лоцман Егоров сжался, капитан — побелел, но держался мужественно.

Один Наливайко не растерялся и сразу предпринял активные действия.

Он вывернул карманы и начал прохаживаться по палубе. Жители Вил высовывались из воды и тщательно рассматривали карманы Боцмана. Поняв в чём дело, мы тоже присоединились к Боцману и принялись показывать их содержимое карманов и закромов. Содержимого, впрочем, не было.

— Держи карман шире! — скомандовал Капитан остальным матросам. Что те и выполнили моментально.

Внезапно море очистилось и снова приняло загадочный цвет морской волны.

И мы поняли, что путь свободен.

К нам на рею сел Буревестник. Он был длинный и тонкий, похожий на кнут Гамсуна или на критика Баритонского.

— Добра не жди, — сказал Рылеев и, хватив себя за волосы, побелел.

— Никогда не любил эти хламиды-монады, — сказал я.

— Чую, скоро грянет буря, — сказал капитан.

— Я знаю, в чём тут дело, — сказал лоцман Егоров. — Глядите!

Там куда он показывал, в дохлой зыби вод, виднелась маленькая лодочка с каким-то уродом.

— Это — кадавр Клебанов, — пояснил наш лоцман, — одно из самых страшных созданий Просперо Мериме, который заманивает путешественников в свой Замок Нравственных Иллюзий.

Оказалось, неподалёку находится остров, на котором живёт великий волшебник Просперо Мериме, который при помощи волшебных книг населил свой остров диковинными существами, а сам, пользуясь магическими заклинаниями, взял в жёны работницу табачной фабрики.

— И что теперь, — спросили мы хором. — Что мы должны делать?

— Сам не знаю, — отвечал Егоров. — Просперо Мериме любит зазывать на свой остров путешественников и душить их своими трагедиями в углах своего дома, похожего на лабиринт. Он считает, что его комнаты чрезвычайно оживляют мумии путешественников, красиво — как дети — расставленные по этим углам.

— Пожалуй, у нас крупные неприятности, — заметил капитан. — Я вижу только один выход. Нужно отдать ему наш жребий.

— Но у нас нет другого жребия! — возмутилась команда.

— Да и хер с ним! — отвечал капитан. — Я ни разу не кидал жребий, нужно же когда-то попробовать.