Товарищ рабочего был вполне с ним согласен и добавил, что как бы ни была обманчива вечность фальшивых растений, а ничто не заменит впечатления от живого цветка. Словно семя, попав внутрь созерцателя, оно прорастает и цветёт там. Да, ответил ему мечтающий стать садовником рабочий, только у живого цветка есть аромат, а у впечатления — радость, и нужно лишь немного терпения, чтобы семя дало всходы и расцвело, но кто же сейчас согласится ждать, тем более, ни разу не испытав чувства цветения.

Король докурил свою папиросу и, переполненный услышанным, поспешил ко дворцу, чтобы сделать соответствующие распоряжения. Во-первых, все бумажные цветы собрать и отдать истопникам, строго-настрого наказав их сжечь, с тем, чтобы более никогда, ни единого бумажного цветка, нигде, в общем — понятно. Во-вторых, сады, клумбы, оранжереи — обязательно и повсеместно, а также вазы для срезанных цветов: по три на комнату и по тридцать три на зал. В-третьих, бутоньерки: у кавалеров в петлицах, у дам — где пожелают. В-четвёртых, вот это вот таинственное чувство цветения: подготовить преподавателей, создать учебники, ввести школьный предмет, назначить учёные степени. В-пятых, фестивали, конкурсы, состязания цветоводов; определить необходимое число призов и наград.

Король не заметил, как прошёл мимо дворца — не меньше, чем трамвайную остановку — и остановился лишь услышав уличных музыкантов, которые пели его любимую песню про город Истанбул, турецкую столицу. Это он сейчас Истанбул, а раньше это был город Константинополь и если ты, скажем назначил своей девушке свидание в Константинополе, то и думать забудь её в этом городе встретить, и такое обстоятельство разве лишь одним только туркам и на руку. Istanbul var, Konstantinopol yok, говоря по-турецки и по такой схеме: Konstantinopol — Stinopol — Stinpol — Istanbul, размышлял король, расхаживая перед музыкантами туда-сюда и помахивая своей тросточкой, которая была в общем-то дудочкой, но годилась и для того, чтобы опираться на неё во время ходьбы, или вот так помахивать в воздухе, прохаживаясь под звуки любимой песенки. Ещё кстати припомнилась королю и другая песенка, про то, как некто со своим другом Алёшей попал, было дело, в Турцию, где они чистили туркам карманы. Те, наконец, пожаловались своему шаху, а шах им отвечал, мол, запирайте турки вы карманы на висячие замки. Воровская, что и говорить, песня, а король не очень жаловал подобный жанр в современном исполнении, но старинные песни, вроде этой, подкупали своим простодушием, да и про Турцию как то приходилось к слову…

Тут королевский взгляд упал на корзину бумажных цветов; стоявшая перед ним торговка затрещала: "Цветочки, цветы бумажные, вечные. Украсят свадьбу, скрасят похороны".

Король тотчас же вспомнил о своих планах и, решив начать выполнение их немедля, купил у торговки всю корзину и понёс её подальше от людских глаз, чтобы сжечь. Он выбрал для этой цели задворки магазина "Царство прохладительных вод" и достал свою зажигалку. Как на грех, в ней закончился газ, и король, бесплодно почиркав колёсиком и попутно полюбовавшись фонтанчиком искр, отбросил её в сторону. Он пошарил вкруг себя взглядом и заметил пробегавший мимо спичечный коробок на тонюсеньких ножках, который, видать, удирал что есть ног от своего курильщика.

Король вежливо попросил беглеца помочь в добром деле, сжечь всю эту дрянь. Коробок счёл за честь выполнить высочайшую просьбу, а заодно пожаловался повелителю на неопрятность своего бывшего владельца, обмочившего брюки и чуть не приведшего в негодность все спички. Король пообещал издать соответствующее распоряжение о приличествующей всем подданным аккуратности. Взыграло пламя, вскоре искусственные цветы превратились в пепел. Так было положено достойное начало реформ.

За ужином король был оживлён, ел охотно и пил в меру, иногда принимал вид загадочный и многообещающий. Обратил внимание на отсутствие эстрагона, но едва повар заторопился на кухню, остановил его словами: "Эй, стой, я уже не хочу, просто решил поделиться наблюдениями, а сейчас лучше буду свистеть в ключ на луну полный джаз, и если вы уже тоже отужинали, то можете стучать ножом или вилкой о край тарелки в затакт. В нужный момент я прекращу своё соло, его перехватите вы, Министр Чердаков и Мансард, на, скажем… вот этом свистке от чайника, а остальные пусть продолжают стучать, понемногу снижая темп, до тех пор, пока я не подниму над головой бумажный цветок, чтобы затем объявить свою волю".

Дело пошло. Мелодия была всем известна настолько хорошо и была так всем по душе, что некоторые из придворных едва удерживались, чтобы не вплести в неё какой-нибудь свой оборот, но, помня королевский приказ, лишь вытягивали трубочкой губы и вращали глазами, выдерживая указанные темп и ритм. Наконец король отнял ключ от губ и уже Министр повёл тему, а король только вскрикивал в такт, как заправский джазмен, настолько ловко выходило у Министра, и трудно было поверить что это обыкновенная свистулька от чайника.

Когда все вышли на неторопливый, но оттого не менее напряжённый и энергичный ритм, король, подняв вверх бумажный цветок, заговорил, сначала как-то по-тарабарски: "А-бу-б-а-ба-бу-ба-эй-йе-хоп-ха мои дорогие подданные, случаем оказавшись возле проходной "Фабрики Бумажных Цветов 16-Т", я услышал, как двое старых рабочих говорили друг другу, что не видят смысла плести венки для свадеб и похорон из бумаги и тряпок, и что лишь живые цветы расцветают в душах людей. Я же от себя добавлю, что бумажные цветы — это как искусственный поцелуй, это как связанный по рукам и ногам танцор, это как чучело короля, это как душный сырой подвал вместо объятий, вздохов и слёз, и мы не можем более терпеть это и принимаем безотлагательно решение искоренить неукоренённое и насадить укореняющееся. А потому все фальшивые, поддельные, прочие эрзац, псевдо, вроде и как бы, отныне и во веки вечные отменены и подлежат забвению в небытии. Начинается время новых веяний, и пусть свежий ветер выметет вчистую весь сор уподоблений и маскировок, освободит место живому, растущему и цветущему".

На этом месте король так растрогался, что более не мог продолжать речь, ограничился всхлипыванием и даже высморкался в платок с зелёным вензелем, вышитым в правом углу. Махнув рукой, чтоб наконец прекратили стучать, он сказал, что благодарит всех за добрую службу, и чтобы все пока шли спать, а он за ночь подготовит проекты соответствующих указов и распоряжений.

Написал за ночь указ император, что раз по всем учёным соображениям больше всего живых цветов в тепле на юге растёт, то значит и отправляться всем туда с экспедицией опыта набираться.

Вот и поплыл император по морю на трёх кораблях, на самый юг — к полюсу. На одном — сам со свитой. На втором — собаки для дальних походов. Третий — с подарками.

Он уже месяц плывёт. Появились первые айсберги, велел играть музыку. Берег увидел, приказал шутихи пускать, фейерверки жечь, хлопушки хлопать.

Ступил на лёд — видит огромную страну. Свечение над ней белое и на вид — пустая. Пока собак на берег выпускали и подарки сгружали, пингвины подошли. Важные и молчаливые, но смотрят с любопытством. Сказал тогда король: "Вот ведь, простой народ, а с каким достоинством себя держит", и велел одному из придворных с посольством в здешнюю столицу ехать.

Запрягли сани собаками, рядом пингвина усадили дорогу показывать. Сани тронулись и помчались. Император обратно на корабль ушёл вестей дожидаться.

Но нет никого. День прождали, видят, посланник пешком обратно идёт, в снегу вязнет. Отогрели, расспросили, но толком ничего не узнали. Послали другого. Два дня ждали. Назад пришёл, но тоже ничего сказать не может; смотрит задумчиво и улыбается. А третьего посланного и ждать устали.

Приказал император корабли на берег вытягивать, потому что их уже льды давить начали. А потом на псах волоком вглубь страны тащить велел: в одном сам сидит, подарки в другом, а третий из-под собак пустой (его по дороге для тепла жгли).