Ганев поднял руку, прося своего собеседника помолчать, затем развернул перед ним досье.

— Ваши документы сделаны превосходно, — спокойно проговорил он. — Абсолютно уверен, фирма «Ромерсон» подтвердит, что вы действительно ее сотрудник, если мы ее об этом запросим. Но вы проявили крайнюю неосторожность, считая, что нам ничего не известно об этой фирме. И слишком понадеялись на свою легенду. Вы известны как Колин Холбрук, гражданин США, занимающий важный административный пост в южноамериканском филиале британской фирмы «Ромерсон». Но вы же занимаете важный административный пост и в международной организации торговцев наркотиками. Это нам тоже известно. Вот, ознакомьтесь. — И Ганев показал на раскрытое досье. — Вы наследили и в Таиланде, и в Бирме, и в Италии, правительство которой разыскивает вас по обвинению в уголовных преступлениях и преднамеренном убийстве.

— Это всЁ не доказательства, — так же хладнокровно ответил арестованный. — Суд присяжных — это вам не народный суд в вашей Восточной Европе, инспектор Ганев.

— Вы меня знаете? — искренне удивился болгарин.

— Еще бы! Не удивляйтесь, что я так откровенен. Ваших данных достаточно лишь для того, чтобы вам самим быть уверенным в моей истинной сущности, но для суда недостаточно даже той видеопленки, на которой записывается наш разговор. Я всегда могу заявить, что вы меня принуждали и воздействовали на меня наркотиками.

— Ну-ну, не учите меня. Достаточно прожил в Западной Европе, — не удержался Ганев. — Удивляюсь я лишь тому, что вас не смущает моя откровенность по поводу информации, имеющейся у нас о фирме «Ромерсон». Это ведь одна из тщательно охраняемых тайн вашей организации. С чего бы мне проговариваться?

— Действительно, с чего бы? — засмеялся Холбрук.

— А с того, что суда над вами не будет. Вы абсолютно правы — нет у нас достаточного материала, чтобы добиться обвинительного приговора. И арестовали мы вас незаконно, за что я смиренно прошу прощения. — Холбрук поднял голову. — Выпустим мы вас, Холбрук.

Арестованный молчал.

— Вы можете даже подать на нас в суд за незаконный арест, а?

— Что у вас на руках? — выдавил наконец Холбрук.

— Вот это уже другой разговор, — хмыкнул Ганев. — Уважаю деловых людей.

Его душило отвращение, но он сдерживал себя: с такими типами можно говорить только их собственным языком, иного они просто не понимают. А Холбрук почувствовал, что ему будет худо.

— Убийство, совершенное вами в Италии, шло вразрез с инструкциями, которые вы получили от вашей организации. Вы убрали человека, который должен был передать вам крупную сумму, вырученную от продажи картин, похищенных в национальном музее. Обвинили его в том, что он деньги эти присвоил. А на самом-то деле деньги у вас. И вы прикончили его, заметая следы.

Для суда над вами доказательств у нас не хватит. А если и хватит, ваши адвокаты смогут растянуть дело на много лет. Но наших данных вполне достаточно для ваших же собственных хозяев. И у нас есть возможности их с этими доказательствами ознакомить. Прекрасно, я приношу свои извинения и выпускаю вас. Но вы даже не успеете подать на меня в суд, так как вас убьют свои же. Итак, будете говорить?

И Холбрук начал говорить. После того как с его показаниями ознакомили второго «конвоира», развязался язык и у того. Молчал только «подконвойный».

Но самую большую загадку этот «подконвойный» задал Ганеву четыре дня спустя после своего ареста, неожиданно скончавшись. Экспертиза установила, что он был отравлен за… десять дней до ареста очень медленно действующим ядом. Вывод напрашивался сам собой: он должен был выполнить задание и умереть.

«Но какое задание? Чье? Что вообще, черт побери, происходит?» — спрашивал сам себя Ганев, теряясь в догадках.

Холбрук охотно выкладывал все, что знал о торговле наркотиками, но замолкал как рыба, стоило только Ганеву завести речь о том, что же привело его в Нюрнберг и кто такой «подконвойный».

— Это страшная тайна, господин Ганев, — бормотал тот. — Я расскажу, я все расскажу, но сперва отправьте меня в Нью-Йорк. Я знаю, там есть специальная федеральная тюрьма с особым режимом безопасности, которой пользуется и СОБН. Только там меня не достанут. А здесь… Боюсь, господин Ганев, боюсь… Я и так уже наговорил вам много. Но это все пустяки по сравнению с тем, что вы от меня добиваетесь… Я буду говорить только там…

От страха Холбрук был не вполне в себе.

Второй же бандит — его напарник — просто ничего не знал. Ему лишь было приказано сопровождать Холбрука и «подконвойного» и не задавать вопросов.

Делать нечего, решил Ганев, надо ехать в Нью-Йорк. Тем более что оттуда поступили данные, еще больше запутывающие и без того туманную картину. Косвенным путем были установлены личности троих людей, арестованных при разгроме нацистской типографии и убитых снарядом из базуки в той стране, где исчез почти две недели назад Джеральд Финчли. Все трое оказались «пушерами», проходившими в прошлом по делам СОБН.

«Круг замкнулся? — еще и еще раз возвращался к одной и той же мысли Ганев. — Но что это был за круг? И какие еще круги идут от него? Нет, надо срочно этапировать заключенных в Нью-Йорк и лететь туда вместе с ними».

Ганева спасла от смерти обыкновенная бюрократия. Не задержись он в Лондоне всего лишь на один день из-за подробного доклада о нюрнбергском деле, затребованного региональным директором СОБН по Западной Европе, Ганев рухнул бы в Атлантический океан вместе с обломками ракетоплана, на борту которого отправили в Штаты его подопечных. Ракетоплан взорвали управляемой по радио миной, не пощадив четыре сотни пассажиров, находившихся на борту.

Видели бы меня сейчас мои былые коллеги по нашей тихой уютной обсерватории! Физиономия заляпана грязью так, что через нее с трудом пробивается многодневная щетина. От рубахи остались одни лохмотья, джинсы располосованы. За последнее время я не ел ничего, кроме представителей местной флоры, потому что рюкзак с продуктами и питательными таблетками остался на месте моей позавчерашней встречи с одним из представителей местной фауны — ягуаром. Честно говоря, в кино это все выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Он бросился на меня так неожиданно, что я еле успел достать нож и, катаясь с хищником в обнимку по земле, всадить ему в горло.

Потом я из последних сил бежал с того места, боясь, что шум и запах схватки привлечет еще кого-нибудь из хищных зверей.

Первое, что я услышал, придя в себя, было журчание воды. Губы мои слиплись от жажды, и я прильнул к маленькому ручейку, благо что вода в нем была относительно чистой. Но важнее было другое.. Я заблудился, а ручеек должен был вывести меня на главную тропу — к реке. Превозмогая боль, я через несколько часов добрался до реки. Шорохи и шелесты слышались со всех сторон. Быть может, это были змеи, но у меня уже не было сил реагировать на них. Я свалился у самой воды, теряя сознание. Что-то ползло по моим ногам, быть может какой-нибудь ядовитый паук, но в тот момент все уже было безразлично.

Судя по всему, я пролежал без сознания довольно долго. Однако за ночь я выспался, и с утра мне даже показалось, что силы мои прибывают. Я постепенно стал привыкать даже к комарам и оводам и боялся не хищников и не змей, а мух, которые могли отложить яички мне прямо под кожу.

Не помню, на каком дне пути дорогу мне преградили лютые муравьи-переселенцы. И хотя мозг работал с трудом, я понял, что единственное мое спасение — вода. Я влез в полужидкую грязь больше чем по пояс и просидел там часа два или три, пока опасность не миновала.

Потом меня обуяла неукротимая жажда жизни. Я должен был бороться с ней, ибо понимал, что стоит мне только уступить — и ради самосохранения я пойду на самые безрассудные поступки. И не доберусь до цели своего путешествия — угодий фирмы «Ромерсон».

Река становилась все шире и шире. Эти проклятые мухи, одолевшие меня, сколько я ни отбивался от них, все-таки населили меня своими личинками. Слава богу, что сохранившиеся остатки одежды не позволили им это сделать по всему телу. Но руки и ноги болели невыносимо. Сознаюсь честно, у меня даже мелькнула мысль: не ампутируют ли мне их?