Мими терпела надругательства еще пять лет. Ей некому было довериться. Мими не осмеливалась обратиться ни к кому из взрослых. Раз господь уготовил ей такое жестокое наказание, значит, она это заслужила. Следовательно, она очень плохая девочка, хотя сама не понимает, чем она так провинилась. Сексуальное насилие поселило в ней чувство недоумения, тревоги, постоянного страха и непроходящей вины.

Стоило Мими подумать о том, что с ней проделывает отец, как она немедленно гнала прочь кошмарные видения и приказывала себе забыть, забыть, забыть. Она знала, что когда-нибудь сможет сделать вид, что с ней никогда ничего подобного не случалось. И никто не узнает. Так оно в конечном счете и вышло.

Теперь Мими была в безопасности. Она уносилась прочь в поезде, и отец никогда больше не сможет дотронуться до нее.

После того самого первого раза Мими ни разу больше не плакала. Никогда не плакала. Ее чувства застыли, как у Снежной королевы. Она ни с кем не делилась своими переживаниями. Ее боль, страх, отчаяние и недоумение ушли в подсознание, соединившись там с сексуальным опытом.

Мими была еще слишком мала, чтобы понять, что с нею сделали, – отныне она не будет способна на сострадание, она никогда уже не сможет думать и чувствовать, как обычная молодая девушка.

А поезд мчался вперед к Карлайлу. Джолли Джо открыл глаза, зевнул и достал из кармана смятый бумажный пакет.

– Развеселись, Мими, а то у тебя лицо как у лошади. Попробуй-ка сливочную помадку.

Мими даже подскочила на месте от неожиданности. Ее мысли снова вернулись в настоящее. Она помнила то обещание, которое дала себе, сидя на империале омнибуса, уезжая из дома. Она приложит все силы, чтобы забыть. Что бы ни сулило ей неизвестное будущее, хуже не будет. Она заработает денег, выступая на сцене, потом вернется и спасет мамочку и малышей. Как-нибудь вечером ее отец вернется домой с работы и найдет дом пустым. Он это заслужил.

И вдруг эта ее вновь обретенная уверенность в себе растаяла как утренний туман. А почему, собственно, Джолли Джо и Бейз так уверены, что она сможет успешно выступать на сцене перед публикой?

Четверг, 30 мая 1901 года

– Девки, признавайтесь, кто из вас стащил мои лучшие розовые подвязки? – с досадой воскликнула миссис Потс. В ответ раздались возмущенные возгласы остальных артисток, втиснувшихся в маленькую, душную гримуборную королевского театра в Уигане.

– Проклятье! Я порвала мое новое трико, – выругалась акробатка Мэй, тоненькая словно тростинка, – настоящий шелк, я заплатила тридцать шиллингов за пару!

– Кто стянул мою красную блузку для канкана? – выкрикнула Мими.

– Я штопаю твою красную блузку, Мими, – отозвалась Дэйзи, не выпуская изо рта дешевой сигареты.

Здоровенный, похожий на работягу с фермы парень, вызывающий актеров на сцену, только что постучал в дверь и объявил, что до начала представления осталось полчаса. В женской гримерной царила привычная суматоха.

Бетси, сидевшая перед зеркалом, подмигнула отражению Мими и чуть приподняла чистенькую розовую юбочку. Мелькнули шелковые розочки на розовых подвязках. Мими расхохоталась. Бетси никогда бы не осмелилась так подшутить над миссис Потс, если бы ее мать была здесь. Миссис Бриджес вела себя как горничная особы королевских кровей. Когда возбужденная Бетси влетала со сцены за кулисы, мать сразу же укутывала ее в теплую шаль и вручала чашку с теплым молоком, тем самым опуская дочь с небес на грешную землю. Бетси терпеть этого не могла, предпочитая магию сцены. Но она всегда слушалась мать. Миссис Бриджес постоянно учила ее, что говорить, что думать, что делать и чего не делать. Порой миссис Бриджес запирала Бетси на целый день в спальне, как только та возвращалась из театра. И так могло продолжаться по нескольку дней, пока Бетси, заливаясь слезами, не давала торжественного обещания в будущем вести себя как подобает юной леди.

Неудивительно, что Бетси терпеть не могла одиночества, которое всегда ассоциировалось у нее с наказанием, и никогда не признавалась даже в самом мелком проступке, пусть даже и ненамеренном. Добросердечная Мими, которой было глубоко наплевать на миссис Бриджес, часто брала на себя вину Бетси. С ее языка легко слетали извинения:

– Простите, миссис Бриджес, это я рассыпала пудру, у меня руки тряслись, так я волновалась… Простите, это я оборвала рюшку на юбке Бетси…

Мими уже поняла, что она сама принадлежит к тому сияющему миру, к которому так мечтала принадлежать мать Бетси.

– Поторопись с блузкой, Дэйзи, – попросила Мими, покрывая руки и плечи жидкой белой пудрой. На босоногой, обнаженной по пояс Мими была только пара длинных панталон с вызывающим разрезом. Именно из-за этого кружевного предмета сходила с ума парижская публика. Исполняя канкан, танцовщицы, обхватив себя за щиколотку, высоко поднимали ногу и так кружились на одном месте. Нечего и говорить, что в респектабельных британских мюзик-холлах такие вольности не позволялись.

Мими начала наносить белила на плечи и верхнюю часть маленьких грудей. Она с удовольствием втянула носом ставший уже привычным запах пота, горячего грима и душистой пудры. После шести недель турне Мими узнала подлинные тяготы закулисной жизни. Она поняла и то, что все артисты действительно принадлежат к одной большой семье, поэтому точно так же ссорятся и орут друг на друга, как в любом другом большом семействе.

И все-таки каждое утро Мими просыпалась с ощущением радостного возбуждения и ожидания. Теперь она ела три раза в день, к тому же время от времени перехватывая то яблоко, то шоколадку. К огромной зависти Бетси, она от этого ничуть не поправлялась. Несчастную Бетси с двенадцати лет затягивали в жесткие корсеты на китовом усе, морили голодом. Она была расположена к полноте.

Мими переживала головокружительное ощущение от потрясающих нарядов, когда она каждый вечер стояла на сцене в теплом свете ламп под пристальными взглядами сотен глаз. Адреналин бушевал у нее в крови, когда она уходила со сцены. Она понравилась зрителям.

Каждое утро Бейз учил ее танцевать. У Мими оказалось хорошее чувство ритма, она была гибкой и уже могла выполнять многие па. Конечно, ей никогда не сравняться с Бетси Бриджес. Такие отточенные фуэте и жете приобретались в школе драматического искусства Ады Джаррет. Но, по мнению Бейза, Мими нужны были только настойчивость и терпение, чтобы дождаться своего звездного часа. Впрочем, так думали все актеры.

Мими покосилась на Бетси. Та отклонилась как можно дальше от зеркала, чтобы оценить наложенный ею грим.

– Хочешь после представления пойдем поедим рыбы с лотка? – предложила Мими. Бетси обожала омары, устрицы и креветки. К счастью, ее мать их тоже любила.

– Погоди минутку… – Полностью поглощенная собой, Бетси накладывала румяна.

– Черт побери, Бетси, ты меня не слушаешь! – Мими топнула босой ногой. – Слушаю, слушаю, – бормотнула Бетси, наклоняясь к зеркалу и приглаживая бровь. Она разглядывала свое лицо с таким видом, с каким Фаберже рассматривал только что законченное пасхальное яйцо для русской царицы.

– Бетси! – Мими стукнула кулачком по ручке кресла. – Что я сейчас сказала?!

Бетси подпрыгнула от изумления и какое-то мгновение выглядела растерянной.

– Черт побери, Бетси, ты меня не слушаешь! – вдруг победоносно повторила она.

Мими расхохоталась:

– С тобой бесполезно разговаривать, когда ты сидишь перед зеркалом. Ты тщеславна, как павлин!

– Уж тогда как павлиниха! – Бетси хихикнула.

Мими подвинула свое кресло обратно к зеркалу и нетерпеливо крикнула:

– Дэйзи, мне немедленно нужна блузка, а не то я устрою скандал!

Дэйзи пристроила свою сигарету на краешке туалетного столика, перекусила красную нитку и бросила блузку Мими.

– Скажи Дэйзи, что здесь курить опасно, – прошептала Бетси, обращаясь к Мими.

Опасность пожара и вправду была велика. Недаром в каждом английском театре были штатные пожарные, дежурившие двадцать четыре часа в сутки.