И вот наконец, перекинув мою руку через плечо, Санданато поднял меня, и мы медленно побрели к дому. До него было всего ярдов сто, но показалось, что путь этот занял несколько часов. Человек Тернера помог мне снять коньки, он же позвонил в больницу. Я лежал на диване, а рядом, прямо на полу, сидел Санданато и все о чем-то болтал, болтал, и это было последнее, что я помнил. Я потерял сознание и пришел в себя только назавтра днем.
Следующие несколько дней прошли, точно в тумане. Было больно, кругом мелькали и мельтешились какие-то люди, их лица тоже были в тумане, и все они дружно убеждали меня в том, чтоб я выбросил эту идею с поездкой в Египет из головы. И мне казалось странным, что они совсем меня не понимают.
Седовласый священник, убивавший людей, убивший моюсестру, когда она молилась, явился ниоткуда, из тьмы и холода, и пытался убить меня. Он вонзил в меня нож, и, не промахнись на какой-то дюйм или два, все было бы кончено. Врачи не уставали твердить, какой я счастливчик. Счастье, я полагаю, понятие весьма относительное.
Персик навешал меня каждый день. И всегда одно и то же выражение лица, радостно-удивленное, точно он избежал сокрушительного несчастья. Его вера подверглась испытанию. Нападение на меня убедило, что оба мы находимся в некой сумеречной зоне, блуждаем по ней без карты, и надеяться можно только на Бога. Когда я поднялся с постели и сделал первые шаги, он смотрел с таким видом, точно я вот-вот рассыплюсь на куски. Он сказал, что старается не остаться без дела, все время находит себе какое-то новое занятие, чтоб хоть как-то отвлечься от того, что случилось со мной и Вэл. Он хотел, чтобы я, когда выйду из больницы, пожил хотя бы немного у него. Сказал, что впервые после переезда в Пруденс стал разбирать чердак и кладовки в доме пастора, где много чего накопилось лет за пятьдесят-шестьдесят. Сказал, что я должен просмотреть с ним кое-какие найденные там вещи и вообще вдвоем нам будет веселей. Я сказал, что не смогу.
Несколько раз меня навещал отец Данн. Последний раз забежал по дороге в аэропорт. Он летел в Лос-Анджелес на встречу с каким-то продюсером, собравшимся снять фильм по одному из его романов.
— При виде меня Клэммер бесится, как дикая кошка. Будет рад хотя бы на время избавиться от меня, — сообщил он. — Что же касается вас, Дрискил, что тут можно сказать? — Он зачерпнул ложкой каши из тапиоки, которую мне принесли на обед. — Думаю, вам следует проще смотреть на вещи. Не принимать ничего близко к сердцу. Просто чудо, что вы остались живы. Расценивайте это как предупреждение. Вы же не какой-нибудь отчаянный коп. Не Джеймс Бонд и не супермен. Поезжайте куда-нибудь на курорт, в Антигуа, Сент-Томас или Хоуб Саунд, повеселитесь там с такими же, как вы, богачами. Они научат вас любить мелкие радости жизни. Вас не убили... так что с вашей стороны будет просто глупо нарываться на новые неприятности. А вы обязательно нарветесь, если продолжите эту затею. Вы поняли меня, Дрискил? Происходит нечто ужасное, нечто гораздо худшее, чем в моих книгах... так оставьте все это властям. Пусть они себе копают. Ну и Церковь тоже, разумеется, этим займется. Поймите наконец, это дело Церкви! — Блеклые глаза его возбужденно сверкали. — Не суйтесь в это, Бен. Потому как, если умрете, пользы от этого никому не будет. А Вэл уже все равно не вернуть.
Я улыбнулся.
— Хочу, чтобы он заплатил мне за все. Со мной и моей семьей так поступать нельзя, я этого не прощу. Вот и все. Все очень просто.
— Знаете, вы меня утомляете, Бен. Никакой вы не герой. Поверьте.
— Ах, Арти! Помните закон Дрискилов? Отчаянные времена превращают в героев отчаявшихся людей.
Фраза не произвела на отца Данна ни малейшего впечатления.
— Вы сделаете ошибку, если продолжите расследование. Монсеньер Санданато придерживается того же мнения.
— И сестра Элизабет — тоже, не забывайте. Только вообразите, я пренебрегаю предупреждениями двух священников и монахини!
Он громко расхохотался.
— Что ж, раз мне не удалось вас переубедить, могу пожелать вам только удачи. И скорейшего выздоровления. — Уже на выходе из палаты он вдруг обернулся и окинул меня каким-то странным взглядом. — Вообще-то за последние несколько дней я не раз заезжал навестить вашего отца. Ему сейчас очень трудно, Бен. Он не вечен и...
— Да, знаю.
— Я занес ему пару своих книг и очень настойчиво просил, чтобы он их прочел. Они поднимут ему настроение, прибавят адреналина. — Затем он еще раз попросил меня отказаться от опасной затеи, надел шляпу, махнул на прощание рукой и вышел.
Санданато просто умолял меня выйти из этой игры.
— Вы же сами убедились, на что они способны. Готовы нанести удар из-за угла в любой момент. — Темные глаза мрачно смотрели из-под красноватых век, он курил одну сигарету за другой. — Господь дал вам сестру...
— Дал, а кто-то другой отнял ее у меня...
— Состояние вашего отца почти критическое. А вы подставляетесь, выскакиваете на поляну под пулю, точно кролик. Баста! Это не ваше сражение. Вы даже не католик.
В конце концов он улетел в Париж, где похоронили Кёртиса Локхарта, там у него жили какие-то родственники. Санданато так был потрясен этим убийством и нападением на меня, что, казалось, вот-вот сломается. Но я не слишком за него волновался. Мне доводилось видеть таких людей и прежде, могущих переносить самые страшные стрессы и невзгоды. Они жили этим. На прощание он просил меня хотя бы немного повременить, предполагал прежде выяснить, что собираются предпринять в Риме. На что я ответил, что лично мне все равно, чем они там займутся в Риме. Проблема была в самом Риме.
Отец не уставал меня удивлять. Врачи говорили, что ему стало хуже, когда он узнал о случившемся со мной несчастье, точно оно было последней соломинкой. И еще они сказали, что это подорвало в нем всякое желание бороться с болезнью.
Подобная реакция меня удивила. Ну ладно бы, если б он так убивался из-за Вэл. Но чтобы из-за меня?... К тому же я остался жив.
Но, едва увидев его, я понял, что врачи не врали. Лицо пергаментно-бледное, лежит совершенно неподвижно, к книжкам отца Данна, что валялись рядом на тумбочке, даже не прикоснулся. Я почти пожалел, что зашел к нему.
— Знаешь, порой мне кажется, я скоро умру, Бен. И оно к лучшему. Вдруг почувствовал себя таким одиноким...
— Но, папа, это просто смешно, сам знаешь! Мало того, что твоего звонка и слова ждет целая армия друзей, ты ведь у нас человек верующий. Разве в таких случаях вера не приходит на помощь?
Похоже, он меня не слышал.
— Ошибаешься. При чем здесь одиночество и люди?... Люди ничего не значат. Я устал, я потерял контроль над собой и окружающим миром, я не понимаю, что происходит... о, я даже толком не понимаю, что хочу сейчас сказать. Хотел сказать что-то очень важное и забыл. Прежде со мной такого не бывало. — Он ни словом не обмолвился о вере. Возможно, просто не хотел обсуждать это с неверующим сыном.
— Послушай, ты перенес несколько тяжелых потрясений подряд. Но я верю, ты обязательно выкарабкаешься и...
— Надеюсь, ты прав, Бен. Надеюсь, что смогу. И вообще я рад, что ты рядом. Вместе мы как-нибудь справимся. Знаешь, я хочу, чтобы ты пока не уезжал из дома. Приятно сознавать, что там меня ждешь ты. Дополнительный стимул. Фирма может предоставить тебе отпуск на полгода... Возможно, мы вместе съездим куда-нибудь, ну, скажем, в Лондон. Побудем там, пока я окончательно не оправлюсь... — Он даже оживился немного при мысли об этом. Остальная часть беседы прошла не столь гладко.
Он категорически не хотел, чтобы я продолжил поиски убийцы Вэл, он не хотел, чтоб я узнал, чем занималась Вэл, почему ее убили. Он назвал меня безответственным болваном, сказал, что я не только трачу время даром, но и рискую головой. Неужели мне не хватает ума понять, что это было предупреждение? Неужели я до сих пор не понял, как мне сказочно повезло? Неужели я не осознаю, что отворачиваюсь от отца в том момент, когда больше всего ему нужен?...
