Я же тем временем пытался сложить разрозненные обрывки информации в единое целое, да еще так, чтоб они не изменили уже создавшуюся у меня картину, — задача сложная и практически невыполнимая, все равно что получить новый рисунок в калейдоскопе, не двигая его, не нарушая равновесия. Передвигать все равно приходилось. Я начал вставлять эти фрагменты информации в мою модель. Элизабет постепенно становилась похожа на саму себя, прежнюю, ела с аппетитом крестьянки, щеки у нее порозовели, силы постепенно возвращались, и я не мог не любоваться ею. Сейчас она походила на ту девушку, в которую я влюбился в Принстоне, но я старался сдерживать свои чувства. Не сметь даже намеком показывать, как я к ней отношусь, твердил я себе. Следует помнить, что она монахиня, а потому принадлежит прежде всего Церкви.
Рассказ ее я мысленно выстроил в хронологическом порядке. Начался он с того момента, когда она обнаружила имена пяти жертв в списке Вэл. Клод Жильбер, Себастьян Арройо, Ганс Людвиг Мюллер, Прайс Бейдел-Фаулер, Джеффри Стрейчен. Все они были мертвы, все тем или иным образом были связаны с Парижем во время и после войны, все так или иначе имели отношение к Церкви. И все по какой-то пока неясной причине были важны для Вэл.
Элизабет пошла по ее следам и, как и Вэл, узнала о существовании ассасинов. Проследила всю их многовековую историю, вплоть до появления на политической сцене Муссолини в 20-е годы. Сумела привязать пятерых жертв из списка и их убийства к событиям Второй мировой войны. Здесь все совпадало — и сами убийства, и их обстоятельства, и документы. Все логично, но имелась одна весьма существенная неясность: какой мотив двигал убийцами по прошествии стольких лет?
Элизабет кивнула, когда я задал ей этот вопрос, потом сказала, что именно это возражение выдвинули и Санданато с Д'Амбрицци.
— Ну и что же ты им ответила?
— Но ведь это же очевидно, разве нет? Что могло подвигнуть представителей Церкви на убийства? Какова цена?... Выборы нового Папы, преемника Каллистия...
— Но при чем здесь эти пятеро и выборы нового Папы? — с добродушной улыбкой спросил ее Данн.
— Послушайте, я же не говорила, что у меня есть ответы на все вопросы. — В голосе ее звучало плохо скрываемое нетерпение. — Я просто задала вопросы, требующие ответов. Вы ни к чему не придете, если не сумеете правильно задать вопрос. Вэл часто это говорила. Все дело в вопросах, говорила она. А теперь я хотела бы вернуться к списку Вэл. Там было еще и шестое имя. И, похоже, человека под таким именем не существует вовсе. Мы ничего не смогли о нем узнать. К тому же после этого имени нет даты смерти. Считала ли Вэл, что он уже мертв? Или думала, что настал его черед умереть? Эрих Кесслер. Его имя Эрих Кесслер...
— Быть того не может! — возбужденно воскликнул я и взглянул на Данна. — Но как, черт побери, Вэл о нем узнала?
— Главное, что узнала, — ответил Данн. — Думаю, это понятно, почему они хотят убить и его тоже. Черт, Бен, он наверняка знает все!...
— Погодите минутку! Вы что же, знаете, кто он такой? — Элизабет явно воспарила духом. И выжидательно смотрела на нас. — Ну? Так кто он?
В таком духе и продолжался этот вечер, истории переплетались, накладывались одна на другую, развивались, потом вдруг вмешивался Данн и возвращал все к началу. И вскоре перед нами начала вырисовываться весьма тревожная картина.
Я сказал Элизабет, что, прежде чем приступить к моей истории, мы должны разобраться с известными ей сведениями и фактами, и она, поворчав немного, согласилась. Сейчас она была в точности такой же, как тогда, поздно вечером, в Принстоне, за кухонным столом, оживленная, возбужденная, полная решимости разобраться во всем. Тогда, несмотря на все трагические обстоятельства, предшествующие этим нашим посиделкам, мы на удивление славно провели вечер.
Она сообщила, что поделилась своими открытиями с Д'Амбрицци и его преданным теневым министром Санданато. Она доверилась им потому, что из всех служителей Церкви больше всего любила кардинала, бесконечно уважала его. И — тут зеленые кошачьи ее глаза блеснули гневом — они не приняли ее всерьез, напрочь отказались поверить в существование ассасинов, назвали их легендой, эдаким старым антикатолическим пугалом. Элизабет заходила к кардиналу дважды, и во второй раз Д'Амбрицци потерял терпение. Она рассердилась и решила ехать в Париж. Как и мы, вспомнила, что Вэл могла останавливаться в квартире у Локхарта... но несколько дней тому назад все круто изменилось. И после этого Д'Амбрицци начал принимать ее всерьез.
— И что же такое произошло несколько дней тому назад? — спросил я.
Но тут вмешался Данн. Призвал к терпению. Ему хотелось побольше узнать о том, что говорил Д'Амбрицци по поводу этого мистического зверя, ассасинов.
По словам Элизабет, кардинал считал все это старинной легендой, в основу которой легли какие-то жалкие крохи истины. А Бейдел-Фаулера назвал старым сумасшедшим. Он ни во что не верил, ни в пятерых убитых из списка Вэл, ни в то, что загадочные убийцы ставили своей целью уничтожить труды Бейдел-Фаулера. Мало ли что происходит на белом свете, люди гибнут каждый день. Между этими событиями нет никакой связи, никакого подтекста. Никаких ассасинов. И он никогда не слышал о человеке по имени Эрих Кесслер.
Данн вздохнул, отодвинул тарелку с тушеной говядиной, вытер уголки губ льняной салфеткой.
— Прискорбно слышать все это, — произнес он. — Нет, мне правда очень жаль. Но вы ведь вроде бы только что говорили, он наконец принял вас всерьез?
Элизабет кивнула.
— Да, именно. А уж что касается Вэл, то к ней он всегда прислушивался. И еще он знает, что я продолжаю исследования Вэл...
— Может, он тем самым просто пытался уберечь тебя от несчастья? — предположил я.
Она пожала плечами.
— Не знаю. Возможно, так оно и есть. Но я слишком хорошо знаю этого человека. Думаю, он говорил искренне и действительно пытался убедить меня бросить все это дело. Он бы не стал лгать, он слишком для этого меня уважает, уважает мою работу и все, что...
— Сестра, — решительно перебил ее отец Данн, — ни в коем случае не хочу вас обидеть, но вы заблуждаетесь. Д'Амбрицци — кардинал. И мы сейчас говорим о римской католической Церкви. — Он улыбнулся, на розовощеком лице появились лукавые морщинки. — Я говорю как священник и как исследователь Церкви. Возможно, Д'Амбрицци действительно вас любит. Охотно верю, что это именно так. Да и как вас не любить?... Но он ничуть не уважает ни вас, ни вашу работу. Вы женщина, это уже плохо. Вы монахиня, а это еще хуже. К тому же еще вы журналистка, обожающая задавать вопросы, совать свой нос в чужие дела, человек со своими принципами и нравственными стандартами... которым, увы, отвечают далеко не все люди на этом свете. И тут загорается красный свет, сестра. К тому же вы американка, еще хуже для вас, поскольку американцы не слишком прислушиваются к голосу разума. И его ложь вам была вполне естественной мерой предосторожности, он лгал вам чисто инстинктивно. Поверьте, вы враг таким людям, как Д'Амбрицци. Впрочем, сам я всегда любил этого старого негодяя... Она, не мигая, смотрела ему прямо в глаза.
— Да, я все понимаю. Но... лгать мне?...
— Сестра, он уже солгал.
— Докажите.
— Вам где-нибудь попадалось такое имя — Саймон? Саймон Виргиний?
— Да. У Бейдел-Фаулера.
— Д'Амбрицци знает об ассасинах куда как больше. Он знал, был близко знаком с Саймоном Виргинием, еще в Париже, во время войны... Саймон Виргиний — вымышленное имя священника, которого Папа Пий прислал в Париж...
— "Заговор Пия", — пробормотала она.
— Пий послал его в Париж к епископу Торричелли, организовать группу наемных убийц, которые должны были сотрудничать с нацистами и Церковью одновременно. Сделать все, чтобы оккупанты не узнали о связях Церкви с движением Сопротивления, делить награбленные у французских евреев сокровища, предметы искусства. И Саймон, кем бы он там ни был на самом деле, пытался помешать гестапо и эсэсовцам убивать людей, и...
