А смерть, как бы пристреливаясь к Дерибасову, постигла Елисеича. К концу лета задождило, стирая границы между днем и ночью. Поля стояли по-тифозному обстриженные. Самолюбивое Назарьино переживало смерть Елисеича и непослушание Саньки Дерибасова, назарьинского принца Уэльского.

Дело в том, что Назарьино председателей со стороны не терпело. А все из-за Григория Самуиловича Острополера, опустившегося на Назаровом лугу после того, как ночью на тачанке увезли основателя и первого председателя колхоза Кира Дерибасова. Пока персональный пастух - придурковатый и диковатый переросток Мотя Дерибасов переживал священный трепет, достояние Назарьино, лучший экспонат районной сельскохозяйственной выставки бугай Дрыгва взял на рога фанерную птицу. И тут же один из трех геройского вида мужчин в черных шлемах рванул маузер и разрядил всю обойму в крушившего аэроплан Дрыгву.

- Да ты что ж, мать твою, Острополер, делаешь?! - заорал секретарь Благодатненского райкома и тоже вытащил маузер. - Ты кого, гад, ликвидировал?! Ты ж наше светлое будущее ликвидировал! - И он начал лезть дулом в острополеровский живот.

Острополер отбивал ствол своим разряженным маузером и брезгливо кривил губы. Фехтование огнестрельным оружием прервал зычный окрик:

- Отставить! - от штурвала оторвался комбриг и, размахивая наганом, соскочил на траву.

Секретарь остервенело разрядил маузер в покореженный фюзеляж. После чего все трое, спрятав оружие, дружно и уверенно зашагали к селу, где по рекомендации секретаря райкома растерявшиеся назарьинцы единогласно избрали Григория Острополера своим новым председателем.

- Как же я теперь, Леня, без неба буду? - растерянно спрашивал новоиспеченный председатель своего прежнего командира и настороженно поглядывал на новообретенного партийного руководителя.

- Да ладно, - сказал комбриг любимому командиру эскадрильи. - Дальше Кушки не послали, меньше взвода не дали. И вообще... Колхоз богатый. ...Накопишь на самолет и летай - хоть поля опрыскивай, хоть к Томке за шампанским.

И сказал он так неспроста. Именно шампанское вытолкнуло Острополера, как пробку, из авиации. Несколько дней назад приехали в бригаду артисты Ташлореченского театра музкомедии. Выступили, ну и все прочее, как водится. К утру юной артистке балета Октябрине Аловой, вернее, уже просто Риночке, после «нет уж, как хотите, соколики, но последнего танца», захотелось освежиться шампанским. И тут летчик-ас, комэск один, смуглый темпераментный Острополер, по кличке Пропеллер, поднялся из-за стола.

- Сейчас слетаю, - бросил он, неестественно прямо пошел к выходу и приземлился на Ташлореченской площади. Там Острополер взял у Томки ящик шампанского и даже благополучно вернулся, выпив в полете бутылку и разбив при посадке всего пол-ящика.

И не миновать бы Острополеру трибунала, не успей комбриг до семнадцатого года поносить кивер, эполеты и гусарский ментик. Всю ночь комбриг вслушивался в темноту и мысленно сочинял горькое, мудрое и ироничное письмо о смысле бытия с французскими и латинскими цитатами, а сочинив, не стал предавать мысли бумаге, ибо слать письмо было уже некому. Точно так же безвозвратно некому, как ничем нельзя было помочь Острополеру. А наутро пришел в бригаду призыв, который можно было принять и за разнарядку, «О дальнейшем укреплении руководства сельским хозяйством на местах». И комбриг на радостях сам доставил будущего председателя прямо к морде Дрыгвы.

Надо сказать, случайная, в общем-то, смерть последнего настолько глубоко потрясла назарьинцев, что эти самостоятельные хозяева подчинялись Острополеру беспрекословно.

- Ежели он Дрыгву, как пса... То уж человека ему в расход пустить... Смурной. Два раза такой, видать, повторять не станет.

Тоскующий Острополер начал вникать в хозяйственные вопросы и ужаснулся. Его предшественник оказался матерым саботажником, врагом и вредителем. За вывеской колхоза скрывался какой-то кулацкий синдикат. В колхозный коровник коровы вступали только в день приезда комиссий и уполномоченных, а также приезжавших за передовым опытом. И уже через два часа после заточения поднимали мычание на всю округу, бодали и лягали перегородки. В казарменных условиях эти рогатые твари объявляли голодовку и принципиально не доились. В общем, весь колхозный скот выдаивался на обнесенных добротными заборами частных дворах. Было определено, сколько кому чего и когда сдавать, но невозможно было определить, сколько чего у кого при этом остается!

Кулацкая стихия бушевала и на полях. Каждая семья имела свой участок, работала на нем как и когда хотела, лишь бы сдала в срок сколько положено. Но ведь все оставшееся народное добро ею разворовывалось! Вникнувший в назарьинские дела Острополер горько жалел, что улизнул от трибунала. Теперь высшая мера дышала ему в затылок.

После того как товарищ И. В. Сталин выступил с докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников», а Марфа Скуратова выявила в Луковом лесу своего второго диверсанта, Острополер решил действовать, чтобы жить.

Теория учила опираться на беднейшее крестьянство. И все ответственные колхозные должности оказались у Арбатовых, которые не знали, что с ними делать, и поэтому не делали ничего. Один Юхан Арбатов, муж Пелагиады, закупил в Благодатном на колхозные деньги партию шляп шестидесятого размера из зеленого велюра, как раз на весь начальствующий состав. После чего непреклонная чернота острополеровского шлема потонула в зеленом омуте нависавших со всех сторон Арбатовых.

Рим спасли гуси. Назарьино спасли Арбатовы. Невольно они оказались буфером между острополеровской идейностью и назарьинской хозяйственностью. Отдавай Пропеллер указания непосредственно непосредственным исполнителям - смертельно уважавшим его хозяевам - те бы мгновенно и четко их выполняли. Но он действовал через Арбатовых. А они либо забывали, либо ленились передавать. Так как глаза Острополера были устремлены к небу, то замечал он неповиновение слишком поздно. От бессильной злобы на судьбу он хватался за маузер, за голову и божился, что всех пустит в расход! Ничего не понимавшие назарьинцы не перечили и уважали Острополера еще смертельнее.

Решились было назарьинцы один раз послать в Ташлореченск ходоков, жаловаться героическому земляку Макару Назарову на лютого председателя, да не поспели - Макар уже был там, где его тезка телят не пас.

А тем временем Пропеллер понемногу разваливал хозяйство и продолжал прислушиваться к уже удаляющемуся дыханию Высшей меры. А с удалением последней начала шевелиться и бить ножками скрючившаяся от страха совесть. Но небо для Пропеллера было выше совести, хотя и ниже Высшей меры. И он твердо решил успеть накопить на самолет, пока колхоз не перестал приносить доходы. В конце концов почему, если вся страна ради светлого будущего затянула пояса, Назарьино должно быть исключением?

Первым новую дырку в ремне просверлил Мотя Дерибасов - бывший персональный пастух великого Дрыгвы. А вскоре шесть дыр в Дрыгвиной шкуре многократно удесятерились в ремнях из шкур его сородичей. Мотя же, оказавшись без работы, приходил на место кровавой драмы и подолгу ковырялся в авиаруинах. Так, по каким-то законам неведомой технической экологии, на обагренных бычьей кровью останках самолета из придурка Моти начал прорастать Елисеич.

Вскоре Мотя подарил Марфе Скуратовой действующую модель планера. Марфа отгоняла ею ворон, что сразу же заметил обозревавший небосклон Пропеллер. Подивившись дюжей сметке дюжего парня, он решил сделать из него авиамеханика на будущей самолето-тракторной станции и отводил душу в долгих авиамонологах.

Назарьинцы же из действующей модели планера сделали иной вывод: «Раз Мотька все одно без дела сидит, пущай всамделишний ероплан мастерит, ежели председателю и на бричке ездить зазорно. А то ведь по миру пойдем, с фабричным еропланом-то...» Хотя, конечно, ох как не хотели назарьинцы и доморощенного аэроплана, на котором Острополер будет летать над селом, сужая круги, и видеть, как на ладони, все, что за высокими заборами.