Мотя старался. Он уже заканчивал свой первый летательный аппарат, когда в Назарьино вернулась блудная младшая дочь рябого Мефодия Арбатова - Надька с годовалой Зинкой на руках и уже снова на сносях. Когда Мотя пришел доложить Острополеру о готовности аппарата, если, конечно, кому жизни не жалко, к летным испытаниям, то наткнулся в правлении на тараторившую Надьку Арбатову:

- ...Ой, да Григорий Самуилович, вы уж не откажите... Без отца ведь... Так хоть вы крестным будьте...

- Не говори глупостей, Надя, - отбивался Острополер, - я атеист, поняла? Я в небе летал и сам видел, что бога нет.

- Дак ждут же все вас! Все наши собрались, все, почитай, правление, только вас и нет. А не хотите крестным быть, так пусть... Имечко вот только дадите - и все. Как скажете, так и назову. Народ уж уважьте... Посидите с нами маленько.

- Ну начисто не понимаешь! Я - член ВКП(б), как же я на крестины пойду?

- Ну ладно, пусть не крестины, - согласилась Надька. - Потом окрестим. На октябрины-то придете?!

- Какие Октябрины, черт тебя подери! - заорал Острополер, вспомнив юную артистку балета. - Никаких Октябрин в моем колхозе! Никаких Кристин!

- Дак ведь народ ждет... - испугалась Надька. - И имени нет... Сколько уж дней...

- Я бы своего сына Осоавиахимом назвал, - смягчился вдруг Пропеллер.

- Так и я назову, - обрадовалась Надька. - Вы только людей не обижайте, придите, а?

- Ну, что ты будешь делать?! - досадливо сказал Острополер Матвею Дерибасову. - Нельзя отрываться от народа, тем более от актива. Переношу испытания. Начнем часа через два, не позже...

О дальнейшем все назарьинцы уже полвека говорят совершенно одинаково, будто заученным текстом, кем бы ни был собеседник - хоть следователь из области, хоть собственный внук:

«Прогулял, значит, председатель всю ноченьку у Надьки, окрестил ее сыночка Осоавиахимом, а как солнышко взошло, пошел на Назаров луг. По дороге все песни пел. Подошел к летательному аппарату, который по его указаниям Матвей собрал, да и влез в него. А небо было - чистое да синее... Жаворонки пели... А поодаль все село стояло... Кроме, конечно, Арбатовых, которые все, и бабы и мужики, на Надькином дворе пьяными лежали. Один Софрон по лугу шатался да «Калинушку» горланил... Ну и детишек, конечно, не было - спали еще детишки-то. У детишек-то сон долог, а ложились накануне из-за Надькиного шума поздненько...

Вот, значит, председатель пристегнулся, шлем свой черный поправил, сказал: «Поехали!», - рукой всем махнул. А тут как громыхнет, ветер над землей пронесся вдоль реки. Враз оборвалась «Калинушка», а с нею и Софронова горемычная жизнь. Сделал председатель над головами нашими несколько кругов и улетел прямо к солнцу!.. С той поры его никто и не видел...»

Следствие, однако, такая версия не удовлетворила. Еще бы - тело найти не удалось. После нападения быка комиссия установила, что самолет восстановлению не подлежит, и все мало-мальски пригодное было с него снято и возвращено в часть. Однополчане показывали, что самогон Острополер не пил, только легкие вина. А если без фиглей-миглей, то ясно же, что в период обострения классовой борьбы председатели колхозов, не снявшись с партийного учета, к солнцу не улетают, а вот чтобы нарывались на кулацкие пули - это бывало, и не раз.

Короче, приезжала-таки известная в районе черная тачанка, запряженная черным, старым и злым Воронком. Только Мотя, предупрежденный земляками, всякий раз успевал скрыться, а те объясняли, что деревенский дурачок, как улетел председатель, окончательно тронулся умом и бродит в глубине Лукового леса.

Больше «улетать к солнцу» желающих не было, поэтому третьим председателем назарьинцам разрешили избрать Африкана Скуратова, и они вменили ему в обязанность, поскольку времена смутные, на всякий случай назначить себе преемника и натаскивать его на будущую должность. С тех пор так и повелось. И «институт принцев Уэльских» полностью себя оправдывал, пока нынешний председатель Дерибас Анисимович Назаров не избрал Саньку Дерибасова.. Решено было, что башковитый Санька поступит в «Тимирязевку» и, помимо колхозной стипендии, собирать ему с каждого двора в месяц по пятьдесят копеек, чтоб, значит, квартиру снял, а не разлагался в общежитии, где заниматься не дадут и известно чему научат; питался чтоб хорошо, а не язву наживал - кому нужен язвительный начальник, одевался чтоб прилично - пусть не думают в столице, что в селе Назарьино Благодатненского района Ташлореченской области оборванцы собрались; ну и чтоб по театрам и музеям ходил, чтоб как выступать будет, мог при случае чего-нибудь интересное загнуть.

Но Санька оказался пустым человеком и, укатив в Москву, нахально поступил в институт электроники.

И некому было порадоваться за Саньку, разве что Елисеичу. Но тот не дожил до его возвращения.

Глава 16. Трудовые резервы

Когда одного из двух подпиравших «Деликатес» столпов не стало, оставшемуся пришлось демонстрировать чудеса эквилибристики, чтобы это хрупкое предприятие не рухнуло под ударами судьбы. Тут уже было не до сантиментов и условностей.

Дерибасов облизал усики и начал действовать. Ах, как некстати помер Елисеич! Мишель как раз был близок к решению проблемы сбыта. Поуспокоившиеся ташлореченцы начали покупать шампиньоны, правда, пока еще только природные. А природа уже сворачивала их производство. Дерибасов тут же подбил нескольких грибников приторговывать и его продукцией. Сейчас бы и гнать шампиньонницу по максимуму! Пока сезон не закончился. Нет, ну до чего некстати умер старик! Вчера «Волга» сломалась. Кто ее теперь починит? В кармане последний полтинник звенел о предпоследний. И даже не подлевачить. Хотя смерть Елисеича открывала и определенную перспективу: ДЕНЬГИ. И даже большие. И кто, как не компаньон и законный пока еще муж законной наследницы, имеет полное право перевернуть пресловутые «колготки» и засыпать тусклый взгляд двух пятидесятикопеечных зрачков зеленой, желтой, красной и прочей листвой сезона удач!

Пока село поминало Елисеича в Дунином доме, Дерибасов шарил по избе, населенной механизмами, как замок привидениями.

Уже затянули у Дуни протяжные песни, а Дерибасов только и нашел, что пустой конверт с надписью: «200 руб. На смерть». Уже потянулись односельчане с поминок по домам, а весь улов был сорок один рубль с мелочью - сумма из трех непустых карманов разносезонной одежды. Мишель сидел в темноте на краешке огромного елисеичевского табурета, едва доставая пола ногами. Вот уж не думал Дерибасов, что старик прячет деньги так хитро. А за окнами все шли нескончаемые умиротворенные односельчане и, горячась, громко славили Елисеича:

- ...такой простой и доверчивый был...

- ...жил, как на ладони...

Саркастическая ухмылка кривила лицо Михаила Дерибасова, кооператора. Ухмылка становилась все шире и кривее, а назарьинцы все блуждали и блуждали, и не давали зажечь свет, чтобы продолжить поиски. Хотя искать было уже, вроде, и негде.

Нахохлившийся Дерибасов смотрел в темное окно и представлял, как Елисеич каждую ночь фрахтует самолет и улетает в Москву, чтобы спустить выручку в подпольном казино. Или контрабандными тропами переправляет деньги в бронированное чрево швейцарского банка...

Дерибасов начинал сваливаться с табурета, вздрагивал, и когда механическая кукушка посулила ему двенадцать лет жизни, собрался было от безнадеги завалиться на полутораспальную по длине Елисеичеву кровать, когда до него донеслось очередное:

- А в войну он знаешь что удумал?.. Слушай, а может, у него в избе это... Ну да, наверняка изобретений полно, хоть одно и будет иметь о-бо-рон-но-е зна-че-ни-е!

Дерибасов узнал заплетающийся голос колхозного председателя.

- Значит так!.. Избу опечатываю... И телеграмму министру обороны. Молнию. «Шлите военспецов. В избе изобретений, как грибов...»

- Да-а-а, грибов, - протянул председатель сельсовета. - Эх, Елисеич!..