Это описание осады города Бянь, столицы страны Нючжень. Переводчик этого Бичурин прибавляет от себя так:
«Положение Нючженского двора час от часу становилось хуже. Тщетно просил он мира у монголов. Олень, попавший в яму, может ли он убежать? Так как твердые полководцы и храбрые войска погибли, то уже не возможно стало помышлять об обратных завоеваниях… Хотя и так, но каждый, что делает, то и получает в возмездие. Таково есть взаимное соответствие небесного порядка. Нючженцы притесняли Срединное государство; хищнически овладели землями дома Сун. Точь в точь таким же образом и монголы поступали с ними».
Таково наивное объяснение китаеведа Бичурина к переводимой им «Всеобщей китайской истории». Но это и хорошо. Мы сразу видим, что имеем право, во-первых, доверять искренности таких простодушных людей, а во-вторых, критиковать их книги, зная, что простодушные люди легко поддаются обману и переводят подлинник как он есть, не замазывая словесной штукатуркой его щелей и трещин.
Европейцы принесли в Китай и компас, и порох, и пушки. Отвергать то, что в Европе огнестрельный порох был изобретен впервые немецким францисканским монахом Бертольдом Шварцем и применен к огнестрельному оружию впервые только в 1319 году, нет решительно никаких оснований, — хотя, возможно, в Византии он появился несколько раньше. А что же мы видим во «Всеобщей китайской истории»? Почти за сто лет до изобретения пороха Шварцем Угедей осаждает несуществующую теперь в Китае нючженскую крепость Бянь (в которой зонтик назывался по-французски paraplui), и осажденные нючженцы применяют массу пушек-мортир и ракет, начиненных порохом, и бомбы, перебрасываемые туда-сюда.
Всё в этом описании так ярко, что сомнений быть не может: во дворце Нючженского короля делали в 1232 году, за сто лет до европейцев, круглые каменные ядра для пушек и мортир. И к тому же монголы употребляли для своих огнестрельных орудий даже каменную картечь, разбивая жерновые камни-валуны на два и на три куска.
И если верить всему этому, то, очевидно, порох и пушки были известны обеим воюющим сторонам уже давно, так как иначе одна из армий убежала бы моментально в паническом страхе (как оно бывало в Европе при первых применениях пушек).
Мы видим вполне разработанный артиллерийский бой, из тех, какие происходили впервые в Европе в конце феодального периода, когда дисциплинированные и хорошо вооруженные королевские войска (а не скопища кочующих скотоводов) осаждали неприятельский укрепленный город, каким тут обрисован Нючженский Бянь.
Так почему же не употребили свою военную технику монгольские полководцы в битве на реке Калке в 1224 году, положившей начало «монгольскому игу» за восемь лет до только что описанной замечательной осады? Почему не употреблял их Батый в знаменитом сражении при реке Сити даже и через шесть лет после Нючженской осады, в 1238 году?
Почему не научились у монголов этому искусству их соседи, азиатские магометане, хоть это было так им нужно в их борьбе с крестоносцами? Ведь пушки не иголки, чтоб их утаить, и порох слишком громкое средство для того, чтоб его «замолчать» после только что описанной осады столичного города Бяня, осады, при которой погибло уж никак не меньше двух миллионов человек — что немыслимо даже при применении атомного оружия.
Почему, во имя святых всех религий, после колоссальной артиллерийской битвы за Нючженский Бянь вся Евразия дожидалась изобретения пороха Шварцем и литья пушек в Европе?
И вот еще вопрос: откуда брали кочующие монголы селитру и серу для приготовления пороха в таком огромном количестве? Хорошо, положим, селитру они могли покупать в Индии, где ее вплоть до XX века выщелачивали из селитроносных скоплений органических отложений. Но где же брали они серу? Ведь современное техническое получение ее из серного колчедана стало возможным только в новейшее время, а вплоть до возникновения научно обоснованной технологии и появления оборудованных техникой заводов ее получали только из богатейших залежей самородной серы в Сицилии, как результата деятельности ее вулканов. Так что подвиги кочующих монголов не выдерживают ни малейшей критики не только с технологической точки зрения, но и с точки зрения материальной культуры.
Тимур-крестоносец[59]
Если XIII век начался с подчинения Руси западноевропейскому крестоносному Ордену, то очень вероятно, что конец XIV века ознаменовался переходом власти на Руси от крестоносцев западного толка к византийцам, и переход этот начался с битвы на Куликовом поле.
Кто такой Тимур?..
Чтобы понять историю Тимура (1336–1405), стоило бы вспомнить Гражданскую войну в России в начале XX века. Один из ее участников, барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг (1886–1921) с небольшим своим отрядом захватил Монголию, объявил себя императором, принял буддизм. Используя территорию Монголии как плацдарм, он совершал набеги на слабосильных соседей. Необходимость набегов была вызвана тем, что вояки хотели есть, а ресурсы Монголии никак не позволяли удовлетворять аппетиты чужой армии, по сути дела, нахлебников.
Живи барон тихо и спокойно, продержался бы он достаточно долго. Может быть, дал бы начало новой династии. Но на свою беду решил он пограбить на территории России, а она обладает существенно большим потенциалом, чем Монголия. Естественно, его армия была разгромлена, а сам он в конце концов расстрелян.
Точно так задолго до неудачливого барона военачальники византийского императора, а также и крестоносцы, прорвавшиеся на просторы Азии и соединившиеся с местными кочевниками, превратились тут в «ханов» XIV–XV веков: Мамая, Тохтамыша, Едигея, Тимура… Много примеров, что эти правители не были безграмотными кочевниками, безбожниками или дикими, нецивилизованными людьми. Среди них особо ярко горит звезда Тимура, известного и под именем Тамерлан.
Рассмотрим его историю. Во введении к книге де Клавихо «Дневник путешествия в Самарканд ко двору Тимура», которая является неким итогом его официальной истории, читаем:
«На рубеже 14–15 веков в Европу стали доходить известия о могуществе правителя Средней Азии Тимура, подчинившего своей власти также огромные пространства Среднего Востока и Северной Индии. В начале 15 века, в канун решающей битвы Тимура с султаном Баязидом I под Анкарой (1402), к ставке Тимура в Малой Азии потянулись посольства европейских государств, рассчитывающих при поддержке столь могущественного государя повести борьбу против турок».
Европейцы не иначе, как сошли с ума! Если Тимур сумеет разгромить турок и присоединит к своему могущественному государству еще и их ресурсы, кто остановит его при походе на Европу? Другое дело, если он христианин, а то и вчерашний крестоносец, или византиец, союзник Европы в борьбе с сарацинами. Тогда он, конечно, будет ей помогать.
«В борьбе с Турцией Тимур рассчитывал на помощь европейских стран, располагавших значительным флотом».
Интересно: откуда бы жителю пустынь иметь столько сведений о европейских делах, тем более о боевом значении флота? Опять выходит, что Тимур не безграмотный кочевник.
«Иоанн VII, наместник императора Мануила II Палеолога в Константинополе, совместно с главой Генуэзской республики в предместье Пера, при посредничестве трапезундского императора, побуждали Тимура выступить против (турецкого султана) Баязида, взамен помощи в войне и уплату податей, ранее вносимых туркам. Этим, видимо, объясняется посылка Тимуром посольства с подарками и письмами в Геную и Венецию, которую возглавил Иоанн Галонифонтибус, архиепископ всего Востока».
А вот это уже прямое свидетельство того, что Тимур действительно идеологически и политически связан с двором Палеологов.
«В 1402 году Тимур отправил письмо к Иоанну VII Палеологу (оно сохранилось в итальянском переводе; подлинника нет и неясно, на каком языке было написано), в котором говорится, что константинопольские и трапезундские греки должны выделить по 20 галер для блокады турецкого побережья.
