Иногда мне в голову приходит мысль, что отчаяние и сомнения охватывают землян еще при рождении.

24 апреля. Сегодня я написал статью об алгоритмических счетных машинах. Когда я ее писал, мои мысли все время обращались к Памеле. Я даже вынужден был в какой-то момент начать все снова. Идиотизм! Может быть, все эти медицинские вмешательства повлияли на мою психическую дисциплину.

Сразу же после этого я проанализировал статью Вергильса и другие работы, которые приписывались ему. Но, очевидно, многие из них были созданы другим автором.

25 апреля. Мы встретились с Памелой без предварительной договоренности и вне семинара — обнадеживающий признак. Но, как оказалось, ее больше интересовали лунные обычаи. Это ей нужно было для проведения тестов по сравнительной социологии. Мы вошли в кафетерий и продолжили нашу беседу, в основном о том, как существенно она отличается от меня. Когда я покинул ее, я был в глубокой депрессии. Но все же мы условились с ней пойти на концерт, который должен состояться завтра.

26 апреля. На концерте исполняли пьесу под названием «Стеклянная гармония». Мелодия была интересна, но ритм прост, гармония произведения прослеживалась четко, тематическим обоснованием было движение.

На концерте я узнал об одном поразившем меня факте. Памела не мутантка. Вместе с другой парой мы посетили бар наркотиков, чтобы побеседовать там о разнице между Хомо Сапиенс и Хомо Мутантис. Памела обвинила меня в фальсификации информации и в покровительстве, которые уводили меня от обязанностей Хомо Сапиенс. Она защищала его и хвалила, хотя он должен был вымереть уже на протяжении следующего поколения. Она говорила, что у нее никогда не проводилось манипуляций с генами, и у ее детей, и у детей ее детей тоже никогда не будет ничего подобного. Одновременно она сообщила мне нечто, чего мне-никогда не рассказывали на Луне. Ее аргументация стала мне хорошо понятна. По ее мнению, нет никаких гарантий того, что генетические манипуляции будут успешными на протяжении длительного времени. Человечество же как вид Хомо Сапиенс существует уже многие тысячелетия, существует, несмотря на все свои промахи и эксперименты.

Втайне я соглашался с ее мнением, что вид Хомо Сапиенс должен остаться. Но одного — двух миллионов будет достаточно для восстановления расы в том случае, если мы, мутанты, перекрасимся в розовых и взорвемся. Вероятно, гнев ее был больше политического, чем биологического характера. Она беспокоилась о том, что мы представим собой голый разум, который будет оспаривать право на существование у Хомо Сапиенс, как только мы окажемся в большинстве.

Она считала, что эксперименты должны происходить на Луне. Я вынужден был терпеливо объяснять ей, почему мы не допустим Хомо Сапиенс туда в качестве колонистов: не из-за предубеждения, а из простой логики. Я не убедил ее.

Одним из объяснений, почему я догадался о том, что Памела не мутантка, было то, что все Сапиенсы на Луне были стары и непригодны для существенного исправления дефектов, приобретенных в молодости. Я бессознательно переносил свое отношение к этому меньшинству на Сапиенсов-землян.

То обстоятельство, что она не мутантка, конечно, не делало ее менее привлекательной для меня. Мое восхищение ее интеллектуальными способностями, должно быть, было огромным даже теперь, когда я знал, в каком невыгодном генетическом положении она находилась. Мгновенно охватившее меня чувство, которое я испытывал к ней, не ослаблялось ее эмоциональной самоуверенностью. Или это был дар провидения? Все так запуталось.

27 апреля. Сегодня экзамен по алгоритмическому анализу. Не особенно трудно, но подготовка заняла много времени.

28 апреля. Мы с Памелой пошли в зоопарк. Утомительный, но чрезвычайно ценный день. Звери великолепны. Мне показалось, что я стал взрослым, или, по крайней мере, почти взрослым. В первый раз в своей жизни я увидел живых существ, не являющихся людьми, наиболее уникальных из всех, которых я когда-либо видел. Сделав длинную запись в дневнике, я сегодня ночью написал эссе о своих переживаниях.

Ноги мои болят. Я рассказал Памеле анекдот о компьютере, который играл сам с собой в шахматы, и она рассмеялась. Кажется, это был первый случай, когда я видел ее смеющейся?

29 апреля. Памела прочла мое эссе и покинула меня со словами, которые я никогда бы не захотел услышать снова. Она заплакала.

30 апреля. Я задумался о сравнении между Хомо Сапиенс и животными, которых упомянул в своем эссе. Памела была настроена иронически, но я смог понять ее реакцию. Однако, такому аспекту невозможно найти точного определения. Вместо того, чтобы попытаться изложить свои затруднения в юмористической форме, понятной землянке, я уничтожил оригинал своего произведения, а копию отправил Памеле.

Оглянувшись назад, я увидел, что знаком с ней меньше недели.

1 мая. Экзамен по латыни.

2 мая. Сегодня Памела посетила меня вместе с одним парнем. Она не упомянула об эссе не единым словом.

Я понял, что недостаточно знаю Памелу, чтобы решиться на объяснение. Она захватила с собой этого парня, Хилла Бомонта, вероятно, для того, чтобы вызвать во мне чувство ревности. Я понимаю феномен ревности, читал о нем, но до сих пор я ревности никогда не испытывал и верил, что у меня к ней иммунитет.

Кроме того, Бомонт весьма глуп.

3 мая. Сегодня Бомонт пришел ко мне один и сказал, что он прочитал мое эссе и поздравляет меня с особой его содержательностью. Он действительно чудаковатый простачок, но в то мгновение я был дружески расположен к нему. Он хотел прийти еще раз и побеседовать со мной за рюмкой вина, однако я отказался, сославшись на недостаток времени. Это действительно так — завтра утром экзамен по греческому, а я давно уже запустил этот предмет. Очень много придется наверстывать. Я спросил его о Памеле, однако после их визита ко мне вчера вечером он ее больше не видел.

4 мая. Греческий. Я провел все время в своей комнате, изучая его, но после экзамена я согласился пойти пообедать вместе с Четемом и Бомонтом. Произошло очено много важного, и хотя сейчас уже больше двух часов ночи, я описываю события, пока память о них в моем сознании еще свежа.

Мы встретились у Луиджи за скромным ужином и рюмкой вина. Четем, как всегда, был интересным собеседником. Однако, вечер для меня был основательно испорчен, когда Бомонт с доверчивым пустословием заявил, что он тоже мутирует. Его на самом деле избрали председателем местного клуба, членство в котором он забронировал и за «нами». Этой ночью должно было состояться собрание членов клуба. Бомонт пригласил меня пойти с ним и там выступить со своим эссе о животных; Копия моей рукописи была у него с собой. У Четема были свои собственные планы, но меня он уговаривал пойти туда, потому что такое общение, по его мнению, должно быть весьма содержательным. Я не нашел никакой возможности вежливого отступления, а также рассчитывал на то, что на том забавном вечере не все будут такими, как Бомонт. Мы оставили Четема допивать остатки вина — деятельность, на которую у него был особый талант — и прошли по улице несколько кварталов, пока не достигли места собрания.

Некоторые из знакомых Бомонта имели странные представления о том, что называется мутацией. Это собрание было самым странным из всего, что я видел на Земле.

Сначала встал один мужчина, чтобы преподнести слушателям свое лучшее сочинение, стихотворение на латыни, написанное восьмистопным ямбом. Он объяснил, как семантические аналоги можно подвергнуть нормальному редуцированному преобразованию, чтобы получить различные, лежащие в центре стихотворения строки — в этом не было особого смысла — и как ему, наконец, удалась цеза с исключением внутренней рифмы и окончания на «сум» вдоль главной диагонали. Детское упражнение, плохая поэзия и наивная математика, но каждый, казалось, соглашался с ним.

Следующей была девица, представившая скульптуру, которую она; изготовила из обломков большого кубического пьезоэлектрического кристалла. Мелкие осколки она использовала для изготовления поверхности скульптуры. Это и было ее открытием в искусстве. То, что она достигла такого эффекта при помощи разбивания различных предметов об пол, ни в коей мере не уменьшало ценности ее скульптуры для публики.