Однако Костя не был мизантропом. Он всегда держался ровно, спокойно, не терял чувство юмора и самоиронии. В одном из писем он написал мне: "Все лето бездельничал. Ничего не создал, даже философскую систему".
Время от времени он давал себе зароки начать новую жизнь. И начинал. Но довольно скоро все возвращалось "на круги своя". Он снова собирался духом, скрупулезно хронометрировал в течение многих дней все затраты времени: на сон, на утренний туалет, на приготовление завтрака, на мытье посуды, на чистку одежды, на покупку шарфика, на звонки знакомым женщинам, на переговоры с портным, на починку протеза и т. д. и т. п.
Домашние дела, как и все иные, Костя выполнял тщательно, аккуратно, педантично. Еженедельно устраивал влажную уборку тряпкой и пылесосом. Нигде ни пылинки. Кухонный столик блестит. Стаканы сверкают. Стрелки на брюках безукоризненны. Обувь начищена... На все требуется время.
А время неумолимо таяло, уходило в песок, распылялось на нескончаемые житейские дела, на пустяки. Но ни от бытовых дел, ни от рецензий Костя избавиться не мог, и это приводило его в большое уныние.
- Других людей, - говорил он, - дисциплинирует работа, ежедневные служебные обязанности. Они задают ритм жизни. Инженер, врач, учитель приходят на работу в определенное время и успевают выполнить свои служебные дела. У меня другая ситуация. Если я вечером начинаю писать, то засиживаюсь и потом не могу уснуть. Начинается бессонница. Встаю поздно, с головной болью. А если у меня вечером свидание, то и половина следующего дня пропадает. Без сомнений, я сам виноват. Безвольный человек. Запутавшийся. Не могу выбраться из этого порочного круга...
Его переживания иногда бывали столь сильны, что я не раз советовал:
- Если ты считаешь, что неотвратимо становишься безвольным, то обратись к психологу или к психиатру. Может быть, они определят причину и дадут совет или рецепт.
- Я думал об этом. Дело не в психике. Просто у меня, действительно, много неизбежных, но никчемных дел. Они перегружают меня. Например, мои ежегодные хлопоты с продлением прописки. Это же кошмар. Отнимают у меня два месяца, а то и больше. Московская милиция хорошо знает меня. Я ей надоел, и она хочет выселить меня из города.
- Почему же она так жаждет избавиться от тебя?
- Прежде всего я не коренной москвич и еврей, но при этом много лет подряд добиваюсь прописки, не имея на это, по их мнению, никакого права. Они таких очень не любят. Считают, что после окончания института я должен был уехать на периферию. Здесь же, не имея прописки, не могу найти постоянную работу. Замкнутый круг. Я не могу, как известный конструктор или ученый-атомщик, положить им на стол ходатайство Совмина, что я незаменимый для Москвы специалист по ядерной или ракетной технике.
В Моссовете или в милиции, куда я обращаюсь за разрешением на продление прописки, мне резонно советуют: "Отправляйтесь куда-нибудь, ну, хоть в Омск или в Свердловск - тоже большие города. Работайте там, как другие литработники, в редакции газеты или в школе учителем литературы. И все будет у вас: и постоянная прописка, и работа. Как у любого нормального советского человека. А вы все хитрите, цепляетесь за Москву. Зря тратите время. И свое, и наше. От дела отрываете.
Для проживания в Москве у вас оснований нет! Москва не резиновая. Она и так переполнена такими, как вы, она засорена! Постоянную прописку вы не получите ни за что. Потому что сразу же начнете требовать жилье. А жилья нет. Даже коренные москвичи живут в непотребных условиях! Ничего, скоро поднимем саннорму до 15-ти метров, и вы не найдете себе временную жилплощадь. И не козыряйте своей инвалидностью. Вы не один такой. Тысячи таких есть - и не качают права".
- А нельзя ли, Костя, получить временную прописку, скажем, на два-три года?
- Что ты! Хорошо, что дают на год, а не на полгода или на месяц.
В начале пятидесятых, в разгар борьбы с "безродными космополитами и врачами-убийцами", в Москве сложилась беспрецедентно мрачная ситуация. Казалось, прописки больше не будет. Костя был в ужасе. Отказаться от Москвы он не мог. Он не хотел даже обсуждать такой вариант, настолько все было очевидно.
Здесь были его друзья, подруги, какая-никакая работа по специальности, бытовые условия, культура. Только живя в Москве, Костя сохранял пусть неясную, даже призрачную, надежду как-то изменить свое положение к лучшему, не опуститься на дно. Периферия с ее ограниченностью, заброшенностью пугала его смертельно. Поэтому Костя изо всех сил держался и боролся за Москву.
Большую часть своих молодых лет, своих физических сил и нервной энергии он истратил на двадцатилетнюю изнурительную борьбу за прописку и жилье в Москве.
И все же он пробил казавшуюся незыблемой стену.
Только в самом конце жизни была достигнута высшая цель, предел мечтаний - отдельная однокомнатная квартира. В 1980 г. Костя получил наконец ордер на квартиру в новом доме на самой окраине Москвы, у окружной дороги, в Теплом Стане. Он долго не переезжал туда, пытаясь удержаться поближе к центру.
Его аргументы были очевидны: инвалидность, болезни, одиночество, удаленность от мест работы. Он пытался обменять квартиру через Моссовет, через обменное бюро у Рижского вокзала, через частных посредников - ничего не получалось. Пришлось переезжать в Теплый Стан. Однако обустроиться в своей первой собственной квартире Костя уже не успел. Не хватило жизни. Так эта первая квартира оказалась и последней.
Прожил Костя все отпущенные ему годы по углам да по комнатам в коммунальных квартирах. Общие кухни, общие ванные и уборные. Скандалы из-за визитов друзей и подруг, дрязги по поводу уборки "мест общего пользования" и оплаты счетов за свет...
Все это Косте пришлось испытать в избытке. В другой атмосфере пожить ему так и не довелось.
Была у Кости с молодых еще лет важная забота, отнимавшая немало времени и денег - забота об одежде и вообще - о внешнем виде. Он не носил ширпотребовские костюмы и пальто, а шил у более или менее известных московских портных, которых находил через знакомых.
Костя вдумчиво выбирал фасон и ткань, предпочитая в последние годы английскую шерсть серых оттенков, обращал внимание на отделку и разные аксессуары. Занимался этим серьезно и с видимым удовольствием.
Как-то мы совместили прогулку с Костиной примеркой. Он привел меня в маленькое невзрачное ателье в Лужниках. Оно занимало первый этаж стандартной "хрущевки". Закройщику, маленькому, худощавому седому еврею Якову Борисовичу, Костя был рекомендован старым клиентом как человек приличный и надежный.
Заказ на пошив костюма оформлялся, как положено, через кассу. Однако закройщик получал "на лапу" еще приличную сумму, которой делился с начальством. Это обеспечивало качественную работу и интеллигентное обращение. Попасть к такому мастеру, как Яков Борисович, законным путем было невозможно.
Костя интересовался модными журналами, следил за веяниями моды и хорошо в ней разбирался. Вообще, общая толковость позволяла Косте хорошо ориентироваться во многих областях: юриспруденции, политике, литературе и прикладном искусстве, особенно - в моде...
Костя обстоятельно, со знанием дела, сформулировал закройщику задачу: изложил свой взгляд на требуемый общий силуэт, на ширину лацканов и глубину шлицы... Маленький, молчаливый интеллигентный портной внимательно выслушал Костины пожелания, держа в одной руке кончик переброшенного через шею "сантиметра", а в другой - блокнотик.
- Константин Ильич, я с Вами в основном согласен. Да. Все же шлица должна быть глубже на три сантиметра, а карманы обработаны "в рамку". О следующей примерке я сообщу Вам заранее. Желаю здоровья!
Покупка туфель или зимней шапки становилась серьезным и трудоемким мероприятием, в которое вовлекались не только знакомые продавцы и знающие приятели, но и специалисты-товароведы. Приличную одежду или обувь даже в Москве найти было не так просто. Все охотились за "импортом", ибо только "импорт" был на уровне текущей моды, красив и добротен.
