– Интим оставь при себе, – снова сплюнув, ответил Витька. – Мне нужно знать… – и он отчетливо и медленно почти по буквам произнес, – мне нужно знать, ПОЧЕМУ ТЫ
ЕЕ БРОСИЛ? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ЖЕНИШЬСЯ НА НЕЙ?
– Во-первых, не хватай меня за руки, я тебе не барышня в беседке, – как-то ненатурально взвизгнул Игорь, – а во-вторых, я не обязан некоторым тут…
И тут он получил.
Смачно.
Хрясь!
С правой, крюком.
Прямо в глаз.
И, взмахнув в воздухе начищенными до блеска ботинками, рухнул спиной на траву Румянцевского садика, распугав и без того робких воробьев…
Потом они допили ту бутылку и еще за одной сходили.
И Игорь рассказал.
В первый раз за пять лет он был искренен.
Искренен и натурален, без этой своей наносной высокомерной иронии.
Оказывается, для того чтобы привести человека в адекватное истине состояние, надо слегка побить его. Потрясти, как грушевое дерево, надавать ему пощечин, врезать в глаз…
– Нельзя мне теперь жениться, нельзя, – сказал, будто выдавил из себя, Сохальский. – Мне карьеру делать надо, мне такую карьеру предложили, ты не представляешь, мне такой путь открылся, какой раз в сто лет открывается, но при условии, что я не буду связан…
Витька слушал и не перебивал. Игорь теперь сам был готов все без погонялы выложить. Он как очищался, как исповедовался, сбрасывал с себя груз.
– Мне в министерство предложили, в Москву. Представляешь? Другие по десять лет ради такого предложения на местах вынуждены были землю рылом, как бульдозером, а мне сразу предложили, сразу и в Москву.
Глаза его слезились от выпитого. А выпили они по бутылке коньяку на брата.
– А там меня же не министром берут, сам понимаешь, а как порученца. Как чиновника по особым поручениям берут, а такому человеку на таком месте семейность только вредит. На таком месте нужен человек свободный…
– Чтобы, если баба какая, бизнес-леди, нужная в деле, окажется, никто бы не связывал? – вставил Витька.
– Вроде того, – кивнул Сохальский, – вроде того.
– Это мне понятно, – кивнул Витька, – это понятно, что тебя иногда начальство бабам нужным из их бизнес-окружения подсовывать будет, навроде проститута, а вот ты еще одной вещи не договариваешь…
– Какой вещи? – переспросил Игорь и икнул.
– Такой, что ты решил, поди, что Ритка тебе теперь как бы и не подходит по твоему росту, так?
– Что?
– А то, что ты решил в Тулу со своим самоваром не ехать, – сказал Витька, сплевывая.
– Ну?
– Гну! Ты решил, что там, в Москау-сити, себе бабу лучше и богаче найдешь, да и еще с помощью выгодной женитьбы карьеру себе ускоришь… Разве не так?
Молчание повисло.
Только скрип железных колес выворачивающего с Первой линии на набережную трамвая противно резал уши.
– Ну что? Прав я? – спросил Витька, как бы даже торжествуя и радуясь тому, что докопался-таки до истины.
– Прав, прав, – тряс головой Игорь, – подлец я, подлец, прав ты…
Потом Игоря тошнило.
И Витька совсем не хотел больше валтузить его.
Игоря тошнило на траву Румянцевского садика, а Витька держал дружка-приятеля за талию, чтоб тот не упал.
А потом их забрала милиция.
И если бы не Витька, который был совсем трезвый и добился, чтобы в отделении ему позволили позвонить, неизвестно, как бы началась Игорькова карьера в Москве?
Витька догадался – позвонил отцу Игоря, Сохальскому-старшему, и их уже через час выпустили из милиции…
В общем, с фингалом под глазом Игорь на банкет не пошел.
Витька на банкет приехал, но с Риткой рядом не сел и танцевать ее не приглашал.
Был подчеркнуто галантен с другими дамами – приглашал в основном преподавательниц-доцентесс, что вели у них стратегию маркетинга, логистику и прочую ерунду…
Антоха ничего этого не знал.
Ритка тоже приглашала на дамский белый танец то декана, то профессора Молочаева, у которого диплом писала…
А Антоха тем временем сидел в своем углу, пил официально дозволенный коньяк и пялился на Ритку.
***
Каждая девушка должна всегда иметь запасной вариант.
Это циничное правило Антон услыхал от своей Аньки, когда они с ней еще только невестились-женихались, и потому оба придерживались в отношениях тона некой бравады, которая и допускала подобные откровения. Анька, в силу своего воспитания, а вернее – в силу отсутствия какого бы то ни было воспитания, по дикой своей киришской игнорантности – наивно полагала, что показная грубость – это признак некой цивилизованности. Ведь в американских киношках, которые и были для Аньки образцом эталонного модус вивендис, крутые гарлемские девчонки курили, пили виски, могли врезать в нос и не лезли в карман за соленым словечком.
А Антон?
Что Антон?
Антон принял эти навязанные ему правила игры и даже был рад понизить орбиту своей культуры в обмен на то, что его пустят под одеяло.
Ведь до встречи с Анькой у Антона никогда не было постоянной девушки, от которой можно было бы набраться необходимых для жизни знаний о женском мире.
Ах…
Антошка был так рад, когда в его жизни появилась Анька. Да, он не был слепцом и видел, что она не его уровня культуры. Но другой девчонки себе он найти не мог.
Мечтал о журавле в небе, но, имея короткие и неловкие ручонки, мог рассчитывать только на синичку. И когда эта синичка стала для него некими воротами в женский мир, он сознательно решил отринуть мечты об умной и образованной жене.
Антошка попросту сдался, как, однажды разомлев на теплой подушке, подле теплой и уютной, а главное – удобной в своей доступности подруги, сдается добрая половина безвольного мужского населения. Сдался и принял эту провинциалку с ее показным цинизмом, принял ее… И был рад, как может быть рад дурак яичнице по утрам и бутылке пива после работы…
Но, тем не менее, Анька была его единственной школой, учившей его правилам жизни рядом с женщиной.
Ведь никогда не было у него постоянной девушки. И сестры не было. А мать? А что мать? Чему она может научить? Ах, не забыл Антон тех обидных слов, что как-то сказал ему Витька Семин. Там, в раздевалке спортзала, куда по пятницам они всей их группой ходили на баскетбол, для зачета по физкультуре.
Витька с Игорьком тогда стали говорить о женщинах. То есть о чем-то для Антохи недоступном. Парни хвастались друг перед дружкой какими-то своими победами… У них из-за Ритки всегда такое вот соперничество перманентное было. Причем причину соперничества, саму Ритку, никто при этом не называл. О ней как бы по молчаливому уговору не упоминалось никогда. И вот в тот раз в раздевалке Игорь с Витькой болтали о каких-то старшекурсницах или даже аспирантках с юридического факультета, к которым они на седьмое ноября ходили в общагу, что на углу Малого и Весельной.
Игорь как всегда поджимал губки в своей иронично-презрительной улыбочке, обращенной ко всему миру. А Витька, бывший отчего-то не в духе, заметив вдруг, что Антоха более горазд подхихикивать обожаемому им Игорьку и поддерживать его в их постоянной пикировке, раздраженно вдруг прикрикнул на раздухарившегося Антошку: "А ты че лыбишься и поддакиваешь? Тебе вообще неизвестно, что девочки вперед снимают, трусики или колготки, ты это только у мамы у своей и мог видеть…" Ах, как его обидели эти слова! Как обидели!
И кто знает, может, именно вспоминая эту обиду и решился Антоха жениться на удобной Аньке? На удобной, потому что в какой-то момент она признала в нем мужчину. Какого-никакого, а все же человека в штанах.
Слабые оттого и спариваются, что в какой-то момент, отчаявшись приобрести что-либо лучшее в жизни, отчаявшись поймать журавля в небе, соглашаются и на синицу.
Анька ведь, поди, тоже мечтала о своем Брюсе Уиллисе из их девятого класса Киришского ПТУ номер пять… А заполучила вот Антоху-недотепу.
