Может, и да.

Куин протянула руку. Питер взял ее в свою. Ее ладошка казалась такой маленькой!

– Счастливого Рождества, Питер, – сказала она. Голос ее потеплел. – И спасибо за все, что ты сделал для тети.

– Не за что.

– И тем не менее. – Она отняла руку, вытащила из кармана перчатки и надела их.

Желание обнять ее было таким сильным, что Питер едва сдерживал себя. В горле пересохло, когда он выпалил:

– Удачи, Куин. Надеюсь, ты устроишь свою жизнь. Пришли мне приглашение на свадьбу.

И, пока он не сделал того, о чем потом будет жалеть, Питер повернулся и ушел.

Куин вцепилась в поручни моста. Невидящим взглядом смотрела она на бурлящую внизу воду. Слезы жгли глаза. В горле стоял комок. Она не могла в это поверить. Питер уезжает. Завтра. Она увидится с ним, только когда он вернется из Чикаго, да и то на несколько часов, потому что на следующее утро сама уедет в Европу.

Все кончено.

Кончено, так и не начавшись.

«Но я люблю его!» – хотелось крикнуть ей. И она знала, что это правда. Если бы она не любила Кимбла, то не чувствовала бы себя такой несчастной.

«Я не хочу, чтобы он уезжал. Я хочу, чтобы он меня любил».

Но он не любил ее. По крайней мере не так, как она. Да что с ней не так? Почему она не может удержать мужчину, которого любит?

Куин стояла на мосту до тех пор, пока не замерзла. Ей хотелось пойти домой, но как она могла вернуться, не купив подарки? Тетя спросит, почему она вернулась, и что ей ответить?

«Я вернулась домой, потому что у меня сердце разрывается от боли».

Она безрадостно засмеялась и моргнула, чтобы прогнать слезы.

Куин потихоньку пошла к книжному магазину. Она собиралась купить книгу об аманитах в Огайо для коллеги в Стокгольме. В магазине было непривычно тихо. Она заставила себя купить еще несколько вещей и только около пяти решила, что пора домой. Уже стемнело. Сумерки сгустились вокруг нее, и в темноте зимнего вечера Куин почувствовала себя ужасно одинокой. Слезы, которые она сдерживала весь день, снова подступили к глазам, и ей понадобилось все самообладание, чтобы не дать им пролиться. Ей нельзя плакать. Через несколько минут придется встретиться с тетей, а та слишком наблюдательна. В квартире Питера горел свет. Он был дома. Она вошла через парадную дверь, потому что не хотела проходить мимо его окон.

– Куин? – раздался из кухни тетин голос. – Это ты?

– Да, я.

Куин повесила куртку в шкаф для верхней одежды, положила покупки на ступеньки, ведущие на второй этаж, перевела дыхание и, изобразив на лице бодрую улыбку, вошла в кухню.

Тетя стояла и улыбалась племяннице.

– Ты уже пользуешься ходунком!

Теперь Куин улыбалась совершенно искренне. Лечащий врач Фионы сказал, что она может начать пользоваться ходун-ком, но сегодня тетушка отважилась на это в первый раз.

– Скорее всего на следующей неделе мне уже снимут гипс, – сказала Фиона, сияя от счастья. – Я уже начала думать, что буду ходить в нем вечно.

Тут улыбка исчезла с ее лица, и она спросила:

– Ты встретила Питера в городе?

Куин кивнула.

– Он сказал тебе, что уезжает домой на праздники?

– Да. Здорово, правда? Готова поспорить, его родные будут счастливы.

– Да уж, представляю, – задумчиво проговорила Фиона.

Она медленно обошла вокруг стола и осторожно опустилась на стул, отмахнувшись от предложенной Куин помощи.

– Час назад он принес нам рождественские подарки. Я положила их вон туда.

Фиона показала на холодильник в углу. Две красочно упакованные коробки, одна большая, другая поменьше, стояли сверху.

Куин сглотнула. Ему она ничего не купила.

– Я вышила наши имена на свитере, который связала для него, – сказала Фиона, словно прочитала мысли Куин.

– О, спасибо!

Она взглянула на свертки. Ей хотелось подойти и посмотреть, который из них для нее. Куин заставила себя отвести взгляд.

– Ты купила все, что хотела? – спросила Фиона.

– Э-э. Да. Теперь осталось только все упаковать. Куин подошла к холодильнику и открыла его, вынув оттуда упаковку куриных грудок.

– Я умираю с голоду. Думаю, пора начать готовить ужин. Казалось, время остановилось. Куин изо всех сил старалась вести себя так, будто ничего не случилось, но все ее усилия были напрасны. Несколько раз она ловила на себе задумчивый взгляд тети. Где-то в девять часов Фиона наконец спросила:

– Ты в порядке?

Куин закрыла книгу – она не могла вспомнить ни слова из того, что прочитала.

– У меня немного болит голова. Не возражаешь, если я пойду прилягу?

Тетя отложила в сторону вязанье.

– Нет. Я сама устала. Думаю, мне тоже нужно поспать. – Она улыбнулась. – Эта ходьба вконец меня утомила.

После того как тетя улеглась, Куин выключила свет, посмотрела, достаточно ли воды в миске у Дейзи, и медленно пошла наверх.

Лежа в кровати, она продолжала думать, как Питер вел себя во время футбольного матча. Может, какое-то время они и притворялись, но, когда он целовал ее, все было по-настоящему. Куин чувствовала, что нравится ему. И все же завтра он уезжает. Если у них и был какой-то шанс, то он исчезнет, когда Питер уедет. От охватившего Куин отчаяния ей стало трудно дышать. Но почему? Почему он убегает от нее?

«Он боится. Боится, что все испортит, поэтому не будет даже пытаться».

Она зажмурила глаза. О Боже, неужели это так? Неужели это правда? И как она переживет его отсутствие? Она не собиралась провести остаток жизни в одиночестве.

Но как она может выйти замуж за Джима или за кого-то еще, когда все ее мысли только о Питере?

«Тогда не сдавайся. Борись».

Но что она могла сделать?

Сегодня, когда он сказал, что уезжает, Куин сделала над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы показать, что ей все равно. Она призвала на помощь всю свою гордость.

«Гордость – плохое утешение в печали. Гордость не согреет тебя холодным зимним вечером. От гордости не родишь детей и не создашь с ней семью».

Через двадцать минут, накинув халат на ночную рубашку и сунув ноги в тапочки, Куин на цыпочках спустилась вниз. На пятой ступеньке сверху, которая постоянно скрипела, она затаила дыхание и постаралась перенести всю тяжесть на перила. В благодарность деревянная ступенька под ногами не выдала ее.

Когда она наконец спустилась, сердце ее бешено билось. И хотя ночник слегка освещал холл, Куин не решилась открыть шкаф и достать куртку. Дверь шкафа постоянно заедала, и Куин знала, что если откроет ее, то разбудит тетю.

По-прежнему на цыпочках она шла через холл. Остановилась у двери в тетину спальню и прислушалась. Из комнаты не доносилось ни звука, и Куин, стараясь не шуметь, прокралась на кухню.

Она долго стояла там, ждала и прислушивалась. Все было тихо, раздавались только привычные звуки. Тикали часы на кухне. Жужжал холодильник. Гудел котел парового отопления. Старый дом скрипел и стонал.

Решив, что опасность миновала, Куин на цыпочках подошла к кухонной двери. Она потянулась к засову. Что-то мягкое скользнуло по ее ноге, и Куин чуть не закричала, но потом поняла, что это Дейзи.

– Извини, Дейзи, – прошептала она, нагнувшись, чтобы погладить кошку. Та позволила себя немного поласкать и вернулась на свое место у камина.

Куин тихо открыла дверь, благословив Питера за то, что он на днях смазал дверные петли, и вышла.

Она сразу продрогла на холодном ветру, но не решилась ускорить шаг. Доски на крыльце тоже скрипели.

К тому времени как она крадучись подошла к той стороне дома, где жил Питер, ее начала бить дрожь, а сердце стучало в груди, как отбойный молоток. Только вера в то, что все ее будущее зависело от этого поступка, придала ей смелости. Она тихо постучалась в окно спальни, обхватила себя руками и замерла в ожидании.

Тишина. Никаких признаков движения. Из спальни не раздавалось ни звука. Небо цвета индиго было усыпано звездами. Крыльцо купалось в лунном свете.