Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Сильвестр Петрович ничего не ответил.

— Молчишь? Ну, оно, может, и верно, что молчишь…

— Похоронил Саньку? — спросил Иевлев.

— Похоронил, господин, в логу, камнями заложил тело новопреставленного раба божия и пошел странником до самого до Сумского острова. Монаху Соловецкой обители открылся — откудова иду и что грамоту имею тайную. Игумен меня благословил со всем поспешанием идти к Архангельску. Дали мне карбас монастырский и сюда привезли…

Никифор замолчал. Семисадов встал со своего поленца, спросил, думая о другом:

— Чего же с воском будем делать, Сильвестр Петрович?

Капитан-командор тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли, тоже поднялся. Вышли из избы вместе. Сидя на крыльце, инженер Резен полдничал.

— Шел бы к Маше! — сказал Иевлев. — Она накормит. Какая еда — сухоядение…

Резен усмехнулся, сказал, что и так хорошо.

— Пушки-то с Москвы пришли?

— Фузеи пригнаны да мушкеты, гранат две подводы добрых. Пушек еще мало.

— Фузеи хороши ли?

Резен ответил, что хороши — на удивление. Раньше таких не делывали. И мушкеты славные, легкие, прикладистые, не хуже люттихских.

Семисадов покуривал в стороне. Иевлев негромко спросил Резена:

— Что венецианец?

— А все то же! — ответил Резен. — С утра закричал мне, что непременно надо быть ему в городе…

Несмотря на то, что они говорили по-немецки, Сильвестр Петрович еще понизил голос:

— Не пускай, пусть хоть как шумит…

— Не пускаю! Только так долго продолжаться не может. Раз не пустил, еще не пустил, потом тоже не пущу…

— Ко мне вели идти, ежели крик поднимет… Пошли, боцман!

Семисадов улыбнулся — один опирается на палку, другой на деревянной ноге…

— Чего больно весел? — спросил Сильвестр Петрович.

— Посмотрел на вас да на себя. Вот и вы с палкой…

— Ништо! — сказал Сильвестр Петрович. — Шведа одолеем, тогда и палку брошу…

На крепостных стенах скрипели немазаные блоки, пушкари цепями втаскивали наверх коробы с ядрами для пушек, чугуны с пороховыми зарядами, лафеты. Стрельцы меняли караулы на угловых крепостных башнях, по двору грохотали телеги с камнем, с бревнами, с досками. Бородатые каменщики из Соли-Вычегодской, плотники и столяры из Мезени, кузнецы из Вятки, землекопы из Устюга, Тотьмы, из деревень и погостов, рыбаки и промышленники-зверовщики били сваи, выводили бойницы, ставили надолбы, мазали печи под крепостными стенами, чтобы на тех печах варить смолу, жечь ею неприятеля. Мастеровые люди из Архангельска здесь же, в крепостном дворе, чинили и ковали наново крюки для абордажного бою, копья, шестоперы, точили матросские ножи, сабли, палаши. Из Пушечного двора на лодьях и карбасах без конца везли все, что там было: старое и новое, ломаное и целое. Все приводили в порядок, — сгодится в грядущем сражении…

В известковой пыли, в скрежете пил, в грохоте, здесь же, под крепостными стенами, поблизости от своих мужиков, женки укачивали ребятишек, кормили их похлебкой, сваренной на тех же кострах, на которых мастеровые лили свинец и олово, пели младенцам невеселые песни:

Бай-бай, да еще бог дай,
Дай поскорее, чтоб жить веселее,
Бай да люли, хоть сегодня помри,
Завтра похороны…
Хоть какой недосуг,
На погост понесут;
Матери опроска,
И тебе упокой,
Ножечкам тепло,
И головочке добро.

Семисадов покачал головою, прикрикнул:

— Чего поешь, дурья голова!

— А ты меня не учи! — злобно ответила женка.

Семисадов сказал Иевлеву негромко:

— Намучился народишко, Сильвестр Петрович. Покормить бы получше, что ли?

— А где взять харчей-то? — спросил Иевлев. — В море рыбари не ходят, народ весь на работы согнан, во всей округе не пахано, не сеяно…

— Помирают много, — опять сказал Семисадов. — Лихорадка бьет, цынга тож. Кто занемог — на корье не больно поправится…

Сильвестр Петрович сжал зубы, шел, не оглядываясь на Семисадова. У амбара с воинскими припасами сказал:

— Зайдешь ко мне в избу попозже, я денег дам, в Архангельске на торжище купишь требухи. Посвежее ищи. Щей наварят трудникам…

Семисадов угрюмо ответил:

— Разве сим поможешь, Сильвестр Петрович? Ну день, ну два, а далее что? Опять голодуха? Вор на воре сидит, вором подпирается…

— Вешать будем! — сказал Иевлев. — Головы ворам рубить. Нам нынче не до шуток! Ежели человек такой нашелся, что работных людей обворовывает, петлю ему на шею, и весь сказ…

Он вынул из кармана большой ключ, велел караульщику отойти, отворил тяжелую дверь. Семисадов свистнул в два пальца, по свистку прибежал амбарный приказчик. Стали мерять оставшийся воск. Покуда меряли, Семисадов сказал:

— Всякого-то не вздернешь на сук, Сильвестр Петрович. Который поплоше да грошами ворует — того вздернуть дело нехитрое. А вот который на каменные палаты золотом гребет — как его ухватить? Скользкий, небось…

— Ты про что? — спросил Иевлев.

— Сами знаете…

— Больно разговорчив стал, боцман! — сказал Сильвестр Петрович. — Язык долог…

— Народ говорит, не я один! — усмехнулся Семисадов.

— Хватит! — приказал Иевлев.

Семисадов замолчал. Лицо его стало замкнутым. Когда Иевлев ушел из амбара и шаги его затихли вдалеке, приказчик сказал шепотом:

— Как бы воеводу нашего, прости господи, не зашибли ненароком. Лютует народишко повсюду…

3. Еще шпион!

Крепостные караулы стояли вверх и вниз по Двине на протяжении всего острова Лапоминского, на котором строилась цитадель. В тылу крепости, там, где раскинулись топкие болота, в гнилых низинах, Иевлев распорядился выстроить две караульные вышки. Там круглосуточно дежурили солдаты, с которыми проходил учение Афанасий Петрович Крыков. Он же ведал всей охраной постройки цитадели и на Лапоминском острове и на Двине, где наряжен был постоянный караул из матросов, имевших четыре удобные для такого дела ходкие лодьи. Чужих к крепости не подпускали никого. Ежели кто шел на веслах водою, приказывали поднять весла, если парусом — издали давали предупредительный выстрел — стой! На крепостных карбасах, что возили из города кирпич, бутовый и тесаный камень, железо, известь, глину, гвозди, боевые припасы, были малые опознавательные прапорцы, но и прапорцам не слишком верили, опрашивали кормщиков поименно, обыскивали груз, отбирали бирку. Только тогда судно допускалось к берегу. Здесь тоже стояли матросы-караульщики в вязаных шапках, при палашах, строгие и неразговорчивые.

Карбас воеводы подошел к Лапоминскому острову незадолго до вечера, когда барабаны в крепости уже пробили смену работным людишкам. Издали лекарь Лофтус ничего особого не приметил: цитадель большая, с выносными бастионами, с боевыми башнями, на одной из которых уже развевался, щелкая на ветру, морской флаг. Далее за березками виднелся подъемный мост, по которому сновали плотники с топорами и откуда доносились удары молотов — кузнецы натягивали железные цепи. Более ничего Лофтус увидеть не успел, потому что матрос-караульщик без всякой вежливости взял его грубыми пальцами за нос и повернул ему голову в другую сторону.

— Туды гляди, — велел он со смешком. — А на крепость глядеть нечего — оскоромишься!

Лофтус топнул ногой, закричал, матрос спокойно пригрозился:

— Лаяться будешь, неучтивец? В трюм посажу, там прохладнее…

Лекарь замолчал. Над Двиною пищали комары, больно кусались. Карбас медленно покачивался на воде, с цитадели донесся звук трубы, потом опять все затихло.

— Долго вы меня будете тут держать? — спросил лекарь.

— А разве дело твое спешное? — участливо спросил матрос.

Лофтус воодушевленно объяснил, что дело крайне спешное, на цитадели много недужных, надо их по-христиански пожалеть, облегчить им страдания. Кроме того, есть на цитадели человек именем Никифор — великий страдалец. Князь-воевода велел помочь…

133
{"b":"10102","o":1}