– Да, любовь моя. Тебе тоже знакома печаль. По крайней мере ты не скажешь ничего лишнего.

Конечно, он лгал. Как лгала она, убеждая себя в том, что в один прекрасный день найдет своего потерянного мальчика. Иногда человеку нужно лгать, пусть даже самому себе. Чтобы справиться с тяготами, которые несет день грядущий. Возможно, и Аннабель так поступала, надеясь, что, если будет все время молиться и писать письма, ее молитвы будут услышаны и мужа не повесят.

Возможно, так оно и будет.

Пэтси глубоко вздохнула и направилась к дому по протоптанной дорожке, по которой ходила бесчисленное количество раз за долгие четыре года. Когда она подошла к галерее, Аннабель подняла голову от вязанья.

– Ничего не случилось с детьми?

– Нет. Они спят.

Пэтси села на верхнюю ступеньку, держа в руках сложенные бумаги. Над лужайкой порхали светлячки.

– Слышала, вы получили еще одно письмо от этой монахини насчет массы Гордона.

«Масса». Ей не нужно больше называть его так, но это слово по привычке сорвалось с ее языка. Теперь ей нужно научиться обращаться к людям по-другому. Уважительно. Не потому, что они требуют к себе уважения, а потому, что заслуживают его. Белые господа обращаются друг к другу «мистер», и Пэтси попыталась мысленно произнести это слово.

Аннабель вязала крошечную кофточку, постукивая спицами.

– Сестра Бернадетт, – устало начала Аннабель, – забрала Гордона в свой дом в Филадельфии. Он пробудет там, пока… пока мы не найдем возможность забрать его домой.

– Он стал хромым?

– Он… – Спицы застыли в руках Аннабель, и она судорожно вздохнула. – По словам сестры Бернадетт, у него отнялись ноги.

– Мне очень жаль.

– Спасибо, Пэтси. Я тронута твоим сочувствием.

Пэтси прислонилась плечом к белой колонне с облупившейся краской, вдохнула сладкий аромат цветущей магнолии на поросшей сорняками лужайке и посмотрела вдаль на пустые пастбища и невозделанные поля.

– Мы с Кларенсом скоро уезжаем.

– Кларенс сможет работать кузнецом. Но я буду скучать по вам обоим.

Вот так просто. Внезапно Пэтси поняла, что тоже будет скучать по этой добросердечной молодой женщине, которая никогда не понимала, почему белая леди и чернокожая рабыня не могут быть друзьями. Но может быть, теперь…

– Мы хотели бы еще некоторое время пожить здесь, накопить денег на землю, постройку дома и кузню. Мистер Пейтон не будет возражать? Я бы продолжала работать в доме, да и Кларенс тоже.

– Пейтон не будет возражать, Пэтси. Я с ним поговорю. – Аннабель печально улыбнулась. – Пейтон всегда чувствовал себя ответственным за тебя и Кларенса. За всех вас. И желает вам только добра.

– Все негры должны зарегистрироваться в городе, чтобы наши браки и семьи стали законными.

– Вам нужно имя.

– Да, фамилия.

– Я почту за честь называть тебя миссис Кинкейд.

У Пэтси отлегло от сердца. Она улыбнулась белой женщине, которая теперь могла быть ее подругой. Теперь они обе свободны и у обеих одни и те же женские заботы.

– Видите ли, мы с Кларенсом решили по-другому. Он сказал, что ваше девичье имя Холстон, и он почел бы за честь дать нашей семье это имя.

Помолчав, Аннабель произнесла:

– Для меня это тоже большая честь. – Она улыбнулась. – Очень большая.

Пэтси кивнула, улыбнувшись в ответ. Все оказалось не так сложно, как она ожидала.

– Но это еще не все. – Аннабель удивленно приподняла бровь, когда Пэтси протянула ей какие-то бумаги. – Прочтите сначала это.

Аннабель опустила вязанье на колени. Их пальцы соединились, когда она брала бумаги из рук Пэтси.

– Что это? А, купчая, – догадалась она, посмотрев на первый документ, и взглянула на служанку – Это когда Ройс купил тебя?

– Да Особенно важна дата, которая на ней стоит. А теперь прочитайте другой документ.

Аннабель наморщила лоб, пытаясь прочесть написанное в сгущающихся сумерках.

– Вольная, – наконец вымолвила она и тихонько засмеялась. – Подписана в тот же самый день. Он купил тебя и дал свободу в один и тот же день.

– Я чуть не ушла от Кларенса, когда узнала, что это за бумага, – призналась Пэтси. – А потом он объяснил мне закон, касающийся освобожденных рабов. Ну, то, что они должны уйти на Север.

– Я рада. Потому что никогда не хотела владеть другой женщиной.

– Думаю, я всегда это знала, Энни. А вы знали, что не сможете владеть мной, пока я не позволю вам этого.

Взгляды женщин встретились, и Аннабель кивнула и улыбнулась. Она положила клубок шерсти на маленький столик рядом с креслом-качалкой, прошла в дальний конец галереи и посмотрела на лужайку.

В Библии Кларенса было изображение непорочной Девы Марии, и Пэтси вспомнила о нем, глядя на Аннабель. В мире много страданий, но каждая женщина, независимо от цвета кожи и возраста, перенесла больше горя, чем ей суждено.

– Вы правильно делаете, что уезжаете, – тихо произнесла Аннабель. – Постройте дом, растите детей. И пусть они гордятся своими родителями.

Комок подступил к горлу Пэтси. Она взяла у Аннабель документы и стала спускаться по лестнице, но на нижней ступеньке остановилась и обернулась.

Судорожно сглотнув, она произнесла:

– И еще одно. Вообще-то это была моя идея, но Кларенс ее поддержал. Мы накопили достаточно денег, чтобы купить землю и билеты на поезд. Поговорите с мистером Пейтоном. Вы могли бы взять их, поехать в Филадельфию и забрать мистера Гордона домой. А на обратном пути сделать остановку в Вашингтоне и поговорить с кем-нибудь – может, с генералом Грантом – о вашем муже.

Аннабель прислонилась к колонне, а Пэтси подняла руку с зажатыми в ней бумагами – теперь бесполезными, нужными лишь для того, чтобы показывать их своим детям и внукам. – Многие белые мужчины заслуживают того, чтобы их повесили, – сказала она. – Но мистер Кинкейд не из их числа.

– Я… я не знаю, что сказать.

– Думаю, у вас все получится.

Аннабель медленно спустилась по ступенькам и, подойдя к Пэтси, заключила ее в объятия. Негритянка ощутила нежный аромат лаванды и дрожь маленькой женщины, боровшейся со слезами.

Жена генерала Кинкейда. Такая же смелая, как и ее муж.

– Поплачьте, дитя мое. Вам станет легче.

Она чувствовала жалость и какое-то еще более глубокое чувство, волной поднявшееся в ее сердце. Это была надежда на светлое завтра.

– Миссис Кинкейд, генерал встретится с вами через минуту.

Пейтон взял Аннабель под локоть и помог подняться со стула. Она чувствовала себя громоздкой и неуклюжей. Запахнула полы пальто, в надежде скрыть огромный живот, и посмотрела в озабоченные серые глаза Пейтона.

– Молитесь, чтобы я не сделала хуже.

– Если кому-то и суждено это сделать, то только тебе, Энни.

Аннабель вовсе не была в этом уверена, но знала, что должна попытаться. Она последовала за лейтенантом по узкому коридору. Он остановился перед обитой панелями дверью, открыл ее и отошел в сторону. Аннабель вошла в кабинет.

Генерал Грант сидел за деревянным столом и писал что-то на большом листе бумаги. Аннабель попыталась припомнить, когда в последний раз она видела белую писчую бумагу. Похоже, еще до Ченселлорсвилла. Она молча стояла, ожидая, пока генерал закончит, и разглядывала его.

На нем был простой мундир рядового солдата, только петлицы на сюртуке говорили о его высоком звании. Генерал был невысок, с покатыми круглыми плечами и рыжеватой, коротко подстриженной бородой.

Генерал отложил ручку, посмотрел на Аннабель, поднялся и жестом указал на бархатное кресло:

– Миссис Кинкейд, пожалуйста…

– Боюсь, если сяду в это кресло, то уже никогда из него не выберусь.

– В таком случае…

Он пододвинул Аннабель деревянный стул, а сам сел в кресло.

– Насколько я понимаю, вы пришли умолять об освобождении своего мужа.

– Не думаю, что мольбы так уж необходимы. Из всех заключенных в Форт-Монро он – единственный генерал, и мы с вами знаем, что виноват он не больше, чем любой офицер-южанин.