Возникал вопрос, какой же поворот могла совершить внешнеполитическая стрелка компаса в Хельсинки в условиях этих весьма существенных изменений, которые в столь короткий отрезок времени произошли на севере Европы?
Провал идеи создания оборонительного союза северных стран приводил к тому, что для Финляндии из указанной выше альтернативы оставался теперь, как представлялось в финской столице, только один путь — последовательного сближения с Германией. «Обстановка была запутанной», отметил по этому поводу М. Реймаа. По его словам, «дело складывалось так, что нужно было прямо переходить на сторону Германии. К тому же со стороны Германии откровенно давали понять, что она занимает благожелательную позицию в вопросе предоставления Финляндии военно-промышленных материалов».[358]
С точки зрения перспектив финляндско-германского сближения для Хельсинки оставался нерешенным весьма существенный вопрос — немецко-советские отношения. Финское руководство было заинтересовано в том, чтобы у Германии произошли перемены в отношениях с СССР и прежняя политика, основанная на пакте Молотова-Риббентропа, перестала осуществляться. Именно в этом была особенно заинтересована финляндская дипломатия. Поступавшая из Берлина информация обнадеживала: «В Европе стало обычным говорить об отношениях между Германией и Россией, как о прохладных, — докладывал в ставку Маннергейма финский военный атташе. — Не исключено, что эти отношения, действительно, ухудшились».[359]
Финляндское руководство склонялось к мысли о необходимости вернуться к прежнему более тесному сотрудничеству с Германией. Правда, широкие круги общественности Финляндии к этому еще не были готовы. Немецкий посланник в Хельсинки В. Блюхер 13 марта докладывал в Берлин: «Германия своим отношением к финско-русскому конфликту… вызвала в Финляндии глубокое разочарование, а во многих кругах и ненависть».[360] Особенно заметно проявлялись такие настроения в армии. Как писал впоследствии генерал А. Е. Мартола, воевавший на выборгском направлении в период «зимней войны», «ругали Германию, которая бросила нас».[361] Но такие проявления настроений были характерными, по утверждению лидера Социал-демократической партии В. Таннера, и для рабочей среды. «Во время зимней войны и после нее, — отмечал он, — по всей Финляндии и прежде всего в кругах рабочих было большое недовольство Германией».[362]
Перспектива поворота внешнеполитического курса на сближение с Германией встретила серьезные возражения и у влиятельных финских дипломатов. Бывший министр иностранных дел Финляндии Р. Холсти, представлявший страну в Лиге наций, 16 апреля писал в Хельсинки из Женевы: «…я говорю после всего происшедшего о своем прежнем взгляде: не надо поддерживать Германию».[363] Тем не менее верх все же начали брать те деятели руководства Финляндии, которые решительно выступали за осуществление прогерманского курса. Это направление политики финансового руководства стало активно внедряться и в сознание населения. Холсти имел возможность убедиться в происходивших переменах в обществе из хельсинкских газет. В них говорилось, как он отмечал, что «Германия является нашим основным внешнеполитическим другом».[364]
Действительно, в это время наблюдался зондаж с финской стороны в дипломатических и военных кругах Германии с целью выяснения складывавшегося отношения к Финляндии после окончания «зимней войны». В результате удавалось получить представление о происходивших весьма существенных позитивных переменах в финляндско-германском сотрудничестве, о чем информировал, в частности, из Берлина финский посланник А. Вуоримаа. По его словам, в немецкой столице в разговоре с ним не скрывали, что «договор с русскими является не чем иным, как вынужденной акцией», и давали понять о существовании между Германией и СССР «непреодолимой трещины». Финским дипломатам доверительно сообщалось, что после «зимней войны» еще не все потеряно и с окончанием войны Германии на Западе положение, в котором оказалась Финляндия, будет «исправлено». При этом подчеркивалось, что Финляндии и Германии «надо быть вместе» в условиях, когда «русские проводят на Балтийском море явно антинемецкую политику». В свою очередь, из кругов руководства вермахтом следовали заверения в искреннем стремлении к «возобновлению взаимного сближения и дружественности с финской армией».[365]
К тому же и немецкие политики и дипломаты чувствовали явно подчеркивавшуюся благожелательность со стороны Финляндии в отношении Германии. Это отмечалось и в документах главного управления имперской безопасности. В одном из них говорилось, что «до настоящего времени неизвестен ни один случай попытки финнов вести у нас разведку».[366] Это было достаточно показательным.
Но в Берлине не хотели, чтобы происходившее сближение Германии с Финляндией привлекало внимание СССР. В своих воспоминаниях И. Риббентроп объяснял это так: «… Россия в результате зимней войны с Финляндией осуществила новые территориальные приобретения. Во время этой войны симпатии очень многих немцев, в том числе и Гитлера, были на стороне финнов… Но все-таки я старался, чтобы из этого спонтанного чувства, учитывая наши отношения с Советским Союзом, не возникли многие трудности для германской внешней политики».[367] Иными словами, Берлин после «зимней войны» подходил к сотрудничеству с Финляндией крайне осторожно.
При проведении такой политики прежде всего имелись в виду экономические связи, которые обе стороны, несомненно, пытались энергично развивать. Как отметил немецкий историк М. Менгер, в Германии тогда «перспективные задачи сводились к тому, чтобы максимально открыть экономические ресурсы Финляндии для нацистской военной промышленности».[368] Уже 28 марта 1940 г. на совещании в Берлине представителей министерств иностранных дел и экономики было решено 8 апреля направить в Финляндию для начала переговоров по экономическим вопросам специальную делегацию во главе с Карлом Шнурре.[369]
Задачу этой поездки сам Шнурре сформулировал следующим образом: «…вести переговоры с финнами не только относительно немедленного заключения соответствующей программы поставок жизненно важного для Германии финского сырья, но и использовать эту программу для последующих переговоров с целью расширения экономических связей».[370] Более того, речь должна была вестись и о налаживании военных поставок в Финляндию. При этом отмечалось, что немецко-финское торговое соглашение «должно было быть заключено в кратчайшие сроки с тем, чтобы упредить подобные договоренности Финляндии со стороны России и западных держав».[371]
Эти опасения были отнюдь не беспочвенными. Как уже отмечалось, тогда Москва и Лондон проявляли к Финляндии заметный экономический интерес. Так, в частности, в это время Великобритания предприняла попытки укрепить англо-финские торговые связи. В канун готовившегося официального визита немецкой внешнеэкономической делегации в Хельсинки (7 апреля 1940 г.) Лондон также интересовался возможностями усиления торговых связей между двумя странами. В Финляндии подобные действия расценили «как предложение о временном экономическом соглашении, которое должно было сохраниться до подписания постоянного военно-торгового договора».[372] Однако реального развития все эти действия не получили. 18 апреля Великобритания официально заявила о прекращении ею всех торговых операций в Северной Европе до полного окончания боевых действий в Норвегии.[373] Объективно это было вызвано тем, что военные эксперты в Англии пришли к выводу, что сам захват Германией Дании и Норвегии создавал условия для установления Берлином своего контроля над экономикой северных стран.[374] Это, естественно, серьезно ограничивало внешнеторговые возможности Великобритании.
