В конце апреля Гитлер окончательно определил дату нападения на СССР — 22 июня 1941 г. Тогда до этого дня оставалось менее двух месяцев. Естественно, что руководству Третьего рейха следовало уже спешно приступить к решению за оставшееся время с Финляндией всех проблем, связанных с участием ее в войне. 30 апреля Гитлер отдал распоряжение незамедлительно довести до конца «официальные переговоры об участии в войне против Советского Союза» финской армии.[931]

На следующий день, 1 мая, для начальника штаба вермахта генерала Йодля была составлена специальная памятная записка, в которой четко определялись задачи финских и немецких войск в момент начала войны и механизм взаимодействия германского и финского военного командования. Как считает профессор М. Ёкипии, этот документ должен был теперь стать общей основой для продолжения военных переговоров с Финляндией.[932] Одновременно в тот же день на совещании в главном штабе военного командования был рассмотрен график непосредственной реализации подготовительных работ по плану «Барбаросса». Суть его была зафиксирована так: «Совещание с Финляндией: результаты утверждены фюрером согласно документу от 28.4. 1941 г.».[933] Таким образом, тогда, видимо, были подведены и определенные итоги предшествующего военного планирования, которыми А. Гитлер был, очевидно, доволен.

Следующим шагом стало распоряжение В. Кейтеля о приглашении из Финляндии в Берлин «уполномоченных» для продолжения германо-финских военных переговоров.[934] С целью придания этому процессу более широкого характера и привлечения к нему представителей уже дипломатического ведомства 12 мая Йодль передал в министерство иностранных дел рейха информацию о том, что «настало время для детальных переговоров о военном сотрудничестве с Финляндией».[935] Приглашение финляндской делегации для достижения окончательных договоренностей по военной линии решили поручить именно представителям МИДа. Так постепенно приходила в движение громадная германская государственная машина, расчищая дорогу для последнего раунда финско-немецких переговоров.

20 мая из Германии в Хельсинки негласно прибыл посол для особых поручений Карл Шнурре. Целью этого визита являлась встреча немецкого дипломата с президентом Р. Рюти. На ней он должен был изложить суть своей секретной миссии. О его переговорах знали далеко не все даже из числа высокопоставленных чиновников финского МИДа. Исследователи же обращают внимание и на то, что по непонятным причинам об этой поездке нет донесений в финских архивных фондах, так же как о ней не упоминает в своих воспоминаниях и немецкий посланник В. Блюхер.[936] Все это, очевидно, было не случайно и требует пристального внимания.

По сохраняющейся еще версии суть проходивших переговоров заключалась лишь в том, что Шнурре при встрече с Рюти вел речь относительно опасности «возможного нападения СССР на Финляндию» и предложил «направить в Германию одного или нескольких офицеров генштаба для переговоров и координации военных действий на случай, если Финляндия окажется объектом нападения». Само предложение направить делегацию для ведения переговоров не вызывает никаких сомнений. Это, как известно, было одним из необходимых последующих шагов в продолжении финско-германского военного сотрудничества. Но кажется невероятным, чтобы за месяц до начала агрессии против СССР Шнурре было необходимо передать Рюти «предостережение Гитлера» об опасности нападения на Финляндию Советского Союза. Более того, удивительным был и последовавший ответ президента. На столь устрашающие заявления Шнурре Рюти ответил так: «Финляндия может и своими силами отразить нападение», но «будет очень рада, если в такой ситуации можно рассчитывать на помощь извне».[937]

Поскольку основным источником по выяснению существа состоявшихся переговоров являются дневниковые записи самого Р. Рюти, то, вероятно, произошло явное смещение акцентов в процессе изложения характера указанной встречи. Сам факт постоянного подчеркивания Германией якобы усиливавшейся «советской военной опасности» был далеко не нов, но очевидно и то, что предмет переговоров являлся иным. Утверждение о сохраняющейся «опасности» с востока германские спецслужбы использовали в данном случае для дезинформации с целью прикрытия готовившейся агрессии против СССР. Финское руководство также часто прибегало к этому утверждению, даже когда, как заметил К. О. Фрич, «было уже совершенно ясно, что война против России у порога».[938] Именно это как раз и получило отражение в документах президента.

Что же касается ответов Рюти, которые он излагал на страницах своих дневниковых записей, то, скорее всего, финский президент пытался что-то и оставить вне рамок дневника. На самом деле реальный ответ на запросы немецкого эмиссара был уже выработан обычным узким кругом лиц в день начала этих переговоров, и он, безусловно, был положительным. Финляндии теперь было необходимо направить в Германию свою военную делегацию.

Это, в принципе, мало для кого могло быть неожиданным. Что же касается утверждений относительно отражения готовящейся против Финляндии «советской агрессии», то они совершенно не укладывались тогда в собственные разработки германского и финского генеральных штабов, где, как уже отмечалось, полным ходом шел процесс подготовки армий к наступлению на советскую территорию. К тому же Р. Рюти именно в это время предпринял усилия к интенсивному обмену мнениями с германским руководством относительно уже будущих финских восточных границ. В конце мая он дал задание Т. Кивимяки «представить немецкому внешнеполитическому руководству пожелание: чтобы Финляндии были возвращены старые границы, а также стратегические и этнографические границы Восточной Карелии».[939] При этом самым «смелым» из различных вариантов, которые тогда представили в Берлин, была идея установления новой границы от Белого моря к Онежскому озеру и далее по Свири, через Ладогу — к Ленинграду.[940] Все это свидетельствовало о том, как Финляндия собиралась «обороняться» от «советской военной угрозы».

В целом теперь уже отчетливо вырисовывалось то, как будут в ближайшее время развиваться события. В финляндском представительстве в Москве тогда высказывались довольно определенно, что в случае нападения Германии на Советский Союз Финляндия «не будет на русской стороне». Временный поверенный П. Хюннинен не стал скрывать от шведского посланника В. Ассарссона, какую именно позицию займет Финляндия. «У нас может быть, — говорил он, — только один выбор: быть всецело в немецком жизненном пространстве». Из прослушанного 12 мая 1941 г. советской разведкой разговора, происходившего в финском представительстве в Москве, следовало, что в дипломатических кругах Финляндии знали о возможном начале войны уже довольно много. В частности, высказывалось предположение, что «конфликт этот возможен в июне месяце» и считалось, что, по крайней мере, «в течение следующих двух месяцев отношения с Советским Союзом окончательно выяснятся». Твердо также заявлялось, что «война между Советским Союзом и Германией неизбежна», а вмешательство Финляндии «надо оттягивать». Имелась в виду такая ситуация: когда немецкая армия будет приближаться к Ленинграду, финны начнут «наступать с восточной стороны Ладожского озера».[941] Все это свидетельствовало о том, что полученная информация о приближающемся нападении Германии на Советский Союз довольно быстро распространялась в финской дипломатической среде. Возвратившийся 14 мая из Хельсинки в Москву посланник Ю. К. Паасикиви охарактеризовал обстановку в Финляндии одной общей фразой: «В Хельсинки храбрятся как черти».[942]