Я оборвал его:

— Все, кто хоть что-то знает об американской программе, упоминают Форт-Детрик. Это не актуально. Есть ли новая информация?

Человек из ГРУ разозлился:

— Скажите конкретно, что вам нужно.

— Хорошо, — согласился я.

Я начал с того, что американское биологическое оружие на самом деле представляет собой меньшую угрозу, чем предполагают наверх. Маловероятно, что американцы, заявив в 1969 году о закрытии своей программы, действительно, это сделали. Было неясно, зачем они так настойчиво хотят получить доступ на наши предприятия. Ведь мы потребуем того же от них. Но, похоже, их такая перспектива не пугала. Это могло означать, что американская программа менее успешная, чем наша. На мой взгляд, это был еще один аргумент в пользу прекращения нами производства биологического оружия.

Пока я говорил, генералы что-то записывали в свои блокноты.

— Во-первых, нам нужны названия и расположение новых предприятий, созданных за последние двадцать лет, — сказал я. — Понадобятся имена руководителей и организационная структура. Выясните, с какими биологическими веществами они работают и какие системы доставки разрабатывают. И еще нам нужны данные о всех проводимых испытаниях.

Мне казалось, что меня сочтут наивным. Но лица у моих собеседников были мрачные.

— Дайте нам пару недель, — попросил один из них.

Прошло несколько недель, и меня снова вызвали в ВПК. На этот раз нас было трое. Первым заговорил представитель КГБ:

— Вы слышали о Плам-Айленде? — спросил он.

— Конечно, — разочарованно ответил я.

В Плам-Айленде, в нью-йоркском Лонг-Айленд-Саунде, еще во время войны проводили опыты с биологическими веществами. Потом он перешел в ведение Министерства сельского хозяйства и стал карантинным центром для ввозимых в страну животных и пищевых продуктов.

— И еще мы нашли кое-что в Иллинойсе, — добавил представитель ГРУ.

— И об этом знаю, — сказал я, не давая ему продолжить. — Там еще в 50-х годах запретили производить биологическое оружие, так как не был создан необходимый уровень биологической безопасности. Сейчас там располагается большая фармацевтическая компания.

Разведчики встревожились.

— А что-нибудь еще у вас есть? — спросил я.

Было перечислено еще несколько мест, но все их можно было не называть, так как они бездействовали. Потеряв терпение, я оборвал их:

— Ясно, что вы просто пролистали старые отчеты. Огромное количество информации об этих объектах напечатано в открытой литературе, и я не желаю выслушивать ее пересказ из уст профессионалов разведки.

Извинившись, я вышел покурить. В какой-то момент пришла мысль: а не было ли приказа скрыть от меня информацию? Но ведь председатель КГБ хотел закрыть нашу программу. Поэтому сотрудники этого ведомства должны были бы помочь мне с информацией о деятельности американцев.

Когда я вернулся, генералы уже убрали свои документы. Мы решили, что обсуждать больше нечего, и я холодно поблагодарил их за сотрудничество, но в глубине души был просто потрясен.

Поверить в то, что американцы отказались от проведения работ по созданию биологического оружия, было невозможно.

В мои обязанности в «Биопрепарате» входила регулярная корректировка плана по использованию выделяемых бюджетных средств, возрастающих год от года. Эту корректировку я проводил вместе с сотрудником Госплана генералом Романом Волковым. Он отвечал за обеспечение программ Министерства обороны. Каждый раз при нашей встрече он практически уговаривал меня изыскать возможности траты денег.

— Ваш ежегодный бюджет — триста миллионов рублей, — говорил он мне в 1990 году. — А вы все еще не представили плана расходования этих средств.

Но когда я предлагал выделить деньги на исследования по гражданской медицине, он возмущался:

— Еще раз представите подобные предложения — и никаких денег вообще не получите, — говорил он.

Все это выглядело абсурдным. Мы тратили огромные средства, тогда как система здравоохранения в нашей стране с каждым днем становилась все хуже и хуже. В прошлом году «Биопрепарат» выделил большое количество одноразовых шприцов в медицинские учреждения по всей стране в ответ на скандал с заражением СПИДом в Элисте. Двести пятьдесят детей в Главной педиатрической больнице были заражены СПИДом. Медсестры оправдывались, что нехватка оборудования и персонала помешали им провести правильную стерилизацию шприцов.

В феврале 1990 года Валерий Ганзенко, начальник медицинского управления «Биопрепарата», пришел ко мне в кабинет с полной сумкой ампул с вакцинами.

— Их производит наша лаборатория в Грузии, — объяснил он. — А больницы отсылают их обратно нам, потому что ампулы не стерильны. Когда я поинтересовался у них, в чем дело, они ничего толком объяснить не смогли, а ведь мы только что выделили им большую сумму на модернизацию оборудования.

Я нес ответственность как за гражданские институты, работающие в рамках «Биопрепарата», так и за программу исследований в военных целях. Контроль за производством вакцин и выпуском антибиотиков для государственной системы здравоохранения также входил в круг наших обязанностей. Ни Калинин, ни другие руководители не уделяли этому большого внимания. Мы предоставили гражданским полную свободу действий. И оказалось, что большая часть нашего оборудования попала на черный рынок. Но это никого не волновало. Меня же все больше и больше интересовали наши медицинские программы, поэтому я посвящал им каждую свободную минуту.

— Может быть, нам следует съездить в Тбилиси? — спросил я Ганзенко.

Он удивился:

— Мне казалось, что никто не захочет тратить на это время.

В аэропорту нас встретил директор предприятия. Он сразу же, не спрашивая, повез нас в обзорную поездку по городу.

— Почему мы не едем в лабораторию? — спросил я.

— Позднее, — ответил он, — сначала насладитесь грузинским гостеприимством.

В первый вечер директор повел нас в ресторан. Накрытый стол ломился от мяса, сыра, рыбы и бутылок с вином. В Москве все это было дефицитом.

После роскошного ужина бедность лаборатории, которую мы посетили на следующее утро, просто поражала. Некоторым приборам было уже лет сорок. Для производства вакцины работники использовали очень старые термостаты и реакторы. Но директора это не смущало, он утверждал, что средства «Биопрепарата» пошли на зарплат) и оперативные расходы. Как только я переговорил с персоналом, стало ясно, что он говорит неправду. Из трехсот работающих большинство составляли женщины. Они рассказали, что им платят настолько мало, что даже на обеды не хватает.

Позднее, на общем совещании, я объявил, что лабораторию придется закрыть:

— Производимые вами лекарства нельзя использовать для лечения. Мы планируем отдать заказ на производство вакцин нашим лабораториям в Уфе и Ленинграде.

Тут поднялся такой крик, некоторые женщины даже разрыдались. На ломаном русском они стали объяснять, что не смогут найти другой работы, что мужей у многих нет, дети голодают. Меня потрясло их отчаяние. Такой нищеты я не видел с момента отъезда из Казахстана.

— Даю вам последний шанс, — в конце концов решил я, — мы пока оставим лабораторию и посмотрим, улучшатся ли результаты работы, но кое-что мы обязательно изменим прямо сейчас.

Вытащив бумагу, которую я попросил подготовить до начала совещания, я начал писать.

— Это приказ об увольнении вашего директора. На это место назначается его заместитель.

Все обаяние директора немедленно испарилось. Обвинив меня во всех смертных грехах, он пригрозил, что будет жаловаться правительству Грузии, которое провозгласило переход к суверенитету республики.

— Эта лаборатория является собственностью Советского правительства, — получил он ответ, — а я его представитель и о своем решении уже объявил.

Обратно в аэропорт нам пришлось добираться самостоятельно.

Поездка в Тбилиси открыла мне глаза на более серьезную проблему, чем взяточничество или врачебная некомпетентность. Национализм в республиках начал рвать страну на части, и это было удручающе.