– Не верьте ему! Я его первый раз вижу!!!

Мы резво пробежались по всем улицам, устроив переполох, а на центральной площади смяли группу серьезных граждан в форменных кафтанах столичной стражи. Я боднула в живот осанистого мужчину со знаком великокняжеского сотника, и меня тут же вздернули в воздух, сурово и осуждающе рассмотрели со всех сторон, причем сразу узнав, если судить по тому, как азартно сверкнули глаза княжьего человека. Я успела заметить, как Илиодор, едва я угодила в лапы стражи, с бега перешел на вольный прогулочный шаг, приобняв и обезоружив Зюку. Не дойдя шагов десяти, небрежно-светски поклонился:

– Рад вас видеть, Федор Велимирович.

Я спешно порылась в голове, что-то такое припоминая, и едва не застонала, вспомнив, что Федором Велимировичем, кажется, звали боярина Решетникова, который отвечал за личную безопасность Князя.

– А вы быстро добрались, – хмыкнул златоградец, оглядывая все прибывающий отряд.

– Вашими молитвами, – буркнул Решетников, и я поняла, что златоградец ему чем-то не нравится. Дядька сразу стал мне симпатичен, я поспешила наябедничать:

– Вяжите его, он чернокнижник.

Боярин внимательно посмотрел на меня, а потом, сощурившись, на Илиодора, пытающегося не давать Зюке ковырять пальцем галуны на форме княжьих стражников. Илиодор лишь на мгновение отвлекся, прямо и твердо взглянув в глаза Решетникова, заявил:

– Бессмысленное обвинение.

Меня затащили в дом старосты. Сам староста, испуганный и ничуть не заспанный, сидел на лавке в нагольной шубе и с барашковой шапкой в руках, все его семейство рядышком, тоже одетые, словно ждали, что сейчас их похватают и отправят на каторгу без всякого суда. Едва Решетников переступил порог, как староста бухнулся ему в ноги, старостиха тоже сползла с лавки и заголосила, дети поддержали.

– Будет! – жестко обрезал этот ор Решетников, поглядел с суровой задумчивостью на согнутую спину и махнул рукой: – Ладно, староствуй, пока не закончили разбирательство, но уж если виновен… – Он многообещающе погрозил пальцем, горница снова огласилась воем, но на этот раз потише, чтобы не раздражать вельможу, но выказать покорность.

Илиодор, к моему удивлению, тоже раздавал указания княжьим людям, велел отыскать его телегу и доставить на площадь. Я недоуменно взирала на боярина, но тот мрачно молчал. А потом меня и вовсе, без всяких объяснений, заперли в кладовой, опасаясь, видимо, что из комнаты я смогу улетучиться через окно или печку. Там я просидела целый час. В темноте, один на один с грустными мышами, которые шебуршались в темноте и вздыхали, дожидаясь, когда я покину их вотчину. Воспользовавшись возможностью, я зубами развязала хитрые узлы, наверченные проклятым чернокнижником на моих руках, и стала со злостью сдирать его амулеты. На удивление, это оказались: тяжелый серебряный гребень с крупными каменьями, два недешевых браслета в виде драконов, грызущих свои хвосты, и монисто в несколько рядов. Все это было очень старое на вид и ценное. Нынче такого не встретишь. Если этот скупердяй не пожалел столько добра, значит, боялся меня, утешилась я мыслью. Однако радость была недолгой.

Дверь открылась, глаза резануло после темноты, и Илиодор грубо вырвал меня из кладовки, дернув за руку и предупредив:

– Не вздумайте глупостей делать, гроссмейстерша, – еще раз тряхнув меня за руку, спросил: – Я могу надеяться на ваше благоразумие?

В этот миг он мог на что угодно надеяться, потому что я онемела или просто лишилась дара речи. Златоградец не переставал меня удивлять – за какой-то час он сумел полностью преобразиться. Его белые одежды внушали бы трепет почтения, если бы не ярко-алые перчатки, сапоги и кушак с золотыми кистями златоградского инквизитора. Я попятилась обратно в кладовку: если чернокнижник из него получился довольно веселый, то с Илиодором-инквизитором мне ничего общего иметь не хотелось. Волосы он забрал в хвост, отчего голубые глаза стали казаться глазами психопата и фанатика; он больше не улыбался, а очень неприятно и страшно каменел лицом. Я присела, упираясь изо всех сил в косяки, но златоградец, неприязненно поморщившись, кликнул стражу, и те меня выволокли. Никаких мыслей о том, чтобы перекинуться кошкой или вылететь вон сорокой, в голове не было.

В горнице, за круглым столом, укрытым белой скатертью, сидел Решетников, рядом с ним – писарь с толстым талмудом. Меня с силой усадили на стул напротив боярина, поставив справа и слева по подсвечнику в три рожка. Илиодор встал за спиной, предупредительно положив руку на плечо, видимо опасаясь, что я проверну что-нибудь напоследок. Все серебряные безделушки он у меня отобрал, и теперь, косясь себе за плечо, я в первую очередь натыкалась взглядом на кроваво-алую перчатку, отчего у меня екало в животе и я сжималась, как замерзшая синица.

– Вы Маришка Лапоткова, гроссмейстерша Ведьминого Круга, – отчеканил Решетников таким грозным голосом, что, будь я даже Пульхерией-молочницей из Малгорода, все равно бы кивнула.

Как-то совершенно не тянуло кочевряжиться с инквизитором-чернокнижником за спиной. Да и боярин смотрел так, словно собирался меня спалить прямо здесь, в доме старосты. Вот как привяжет меня к столу да огоньку подбросит…

– Где ваша бабка и остальные ведьмы?

Я опять покосилась на Илиодора, но он беззлобно ткнул меня кулаком в щеку, заставляя смотреть только на Решетникова.

– Скончались, – прошептала я, понимая, что пыток не избежать.

– Каким образом? – растерялся боярин, приподняв бровки.

Писарчук, до этого старательно записывающий допрос, оторвал нос от бумаги и выжидательно уставился на меня.

– Сестра – в битве с мятежницей Фроськой Подаренковой. Бабушка – от тоски по ней, остальные – на тризне, от перепою, наверное, брагой отравились, она у нас на травках. – И я задумчиво уставилась в скатерть, опять с тоской мечтая об обмороке.

Присутствующие хмыкнули, сомневаясь в правдивости моего заявления, а Илиодор бесстрастно прокомментировал:

– Глупая бабская ложь. Все ведьмы, архиведьмы, гроссмейстерша Лана Лапоткова и магистерша Марта Лапоткова находятся на Лысой горе, запечатанные Великой печатью инквизиции, и останутся там на веки вечные по приговору нашего ордена, что и будет им достойной карой за все злодеяния.

«Гад какой! – потрясенно подумала я, вспоминая пороговый камень, изрисованный загогулинами и омытый кровью. – А что, если его раскрошить кузнечным молотом, может, тогда и печать улетучится? А еще лучше сходить к Архиносквену», – озарило меня. Но для начала нужно вырваться из этого дома и от этой компании. Хорошо бы случиться драке, и тогда я под шумок… Не откладывая дело в долгий ящик, я начала читать заговор на вражду, стараясь не шевелить губами, произнося где надо «Решетников» и «Илиодор». Хорошо было б, если бы при этом меня не отвлекали глупыми расспросами.

«Мету сор, мету ссор, чтоб Илиодору с Федором спорить…»

– Что вы скажете о заговоре Мытного? – не унимался меж тем Федор Велимирович.

– Мерзкий, недостойный боярина поступок, – искренне заявила я.

– Не юродствуйте! – ударил кулаком по столу Решетников. Подсвечники подпрыгнули, в чернильнице булькнули чернила, писарчук поставил кляксу.

Я втянула голову, а Илиодор снова больно вцепился в мое плечо, очевидно опасаясь, что я с перепугу метну в боярина молнию или обращу его жабою.

– Госпожа Мариша Лапоткова не имеет никакого отношения к заговору Мытного, – как мне показалось, равнодушно и даже брезгливо обронил Илиодор. – Единственная ведьма, с которой он имел дело, была уничтожена мной предыдущей ночью во славу Пречистой Девы и по договору с Великим Князем.

«…к друг дружке придираться…»

Решетников недовольно поморщился, словно муху проглотил, и, глянув поверх меня, не удержался, чтобы не бросить:

– Охота была Великому Князю связываться с такой…

«Дрянью», – мысленно подсказала я, но боярин не стал обострять, сделав постную мину, заявил:

– Мы вполне могли справиться и без помощи инквизиции.