– Что ж это получается, – споткнулся Адриан, – если это Васька выл, так Марта Лапоткова, получается, померла?

– Получается, померла, – расстроился Серьга. А Селуян с горя даже шестом в болотину запустил.

– Ну вот, сейчас начнется свистопляска, только поворачиваться успевай!

Мытный не стал, из опасения повредить душевному здоровью, уточнять, что по мнению малгородца из себя представляет «свистопляска», ежели все происходящее сейчас он считает нормальным. И тут впереди он увидел островок. Сердце екнуло, и он даже зажмурил глаза, пытаясь уверить себя, что каменный саркофаг посреди лысого бугра – обычное явление в этих топях. Не может же быть, в самом деле, чтобы он вот так вот, прямо батюшкиной дорогой и шел! И тут Серьга радостно так удивился:

– О! Кладень в болотине валяется! Золотой! – Он наклонился, собираясь поднять, а Селуян, быстрей его соображавший, пробежал шагов пять и, выхватив саблю, свистнул дружку.

– Да брось ты эту мелочь! Здесь вроде как пробка в боку! А стенка ращербилась, и сквозь нее золото сыплется. Наверно, полна могила! Ну-ка подсоби! – И он, не жалея сабли, вогнал ее в камень. Мытный подпрыгнул, завизжав:

– Не смей!

Он крутнулся, ища поддержки хотя бы у Митрухи, и обомлел оттого, что позади стоял и улыбался зверски разбойник, Васька-царек. Вид у него был уже человеческий, но передняя челюсть все равно выдвинута вперед ненормально, клыки безжалостно рвали губу, и из уголка рта текла капелька крови, но разбойник ее не замечал. Он был молчалив и от этого еще более жуток.

Уланского командира звали Орликом. Предки его когда-то были степняками, ворвавшимися в Поречье из бескрайних восточных степей. Так что он, можно сказать, был наследственным уланом, и полагалось бы ему оттого иметь удаль и лихость, граничащую с безрассудством, служить в столице и постоянно иметь неприятности из-за женщин и дуэльных историй. Но Орлик был не таков. Он был основателен, зануден и скучен. Причем скучен с самого рождения. Скучно родился, скучно воспитывался в папенькином доме, скучно поступил на службу и обзавелся семьей. Служил он в захолустном гарнизоне и когда отчитывал нерадивых подчиненных, у тех от тоски ныли зубы. Так что приказ срочно скакать в Малгород на подмогу инспектору Разбойного приказа, да еще в деле о поимке ведьм, сразу вызвал в нем бурю негодования и недобрые предчувствия. И Орлик с самого начала этого глупого путешествия на болото ждал какой-нибудь гадости. Из тех, про которые шепотом рассказывают друг другу деревенские детишки у костра. Потому он ничуть не удивился, когда на их отрядец напало чудище.

Бросив пищаль под ноги, он выхватил палаш, но, оценив, какую дугу описало тело златоградца, прежде чем шмякнуться в мох, разумно рассудил, что следовало бы с собой прихватить не пищаль, а пушку. Лихие молодцы Мытного подхватили своего боярина под руки и кинулись с ним вперед, сигая с кочки на кочку, как зайцы. Князь же, напротив, взяв наперевес лопату, снова ринулся на зверя, демонстрируя храбрость, граничащую с глупостью.

Орлик поиграл палашом, раздумывая, а не прийти ли товарищу на помощь, но, увидев, как от удара по темени князь чуть не по щиколотки ушел в податливую болотную землю, понял, что разумнее позвать на помощь и уже с подмогою отбить князево тело у великана. Поэтому улан развернулся и бросился назад по тропе. Благо он всю дорогу заламывал на чахлых деревцах веточки. Бежать с пищалью было очень неудобно, но он ее не бросал, памятуя, что она казенная. Дорожка чавкала и хлюпала под ногами, брызги летели во все стороны, хромовые сапоги побурели, и он сильно удивился, когда эта мерзость под ногами внезапно сменилась булыжного мостовою.

Орлик дико оглядывался вокруг, видя верстовые столбики с надписями: «Лету до столицы три дня», «Лысая гора – туда», «Тропинка на Кровавый ручеек», а вокруг стояли мрачные елки и корявые, в черной коросте, березы. Внезапно дорога кончилась, и он едва успел остановиться на краю обрыва. Впереди сколько хватало глаз было стоячее озеро. Из кустов кто-то заблеял:

– Ну что ж ты встал, милок, взлетай!

Орлик заорал от неожиданности, вскинул пищаль, целясь во тьму, и та сама собой бабахнула, хотя он ни трута не доставал, ни огня не разжигал. Его ослепило и бросило вперед, прямо в воду. Не переставая орать, Орлик извернулся в воздухе кошкой и вдруг увидел, что летит прямо на дородную бабищу с зелеными волосами, которая под самым обрывом устроила себе купальню, уныло натирая глиною подмышки и безразмерную грудь.

«Холодно ведь», – успел подумать Орлик и сверзился прямо перед нею. Баба взвизгнула и, рявкнув: «Охальник!», от души врезала ему по щеке толстым рыбьим хвостом. Орлик так и ушел под воду, не закрыв рта от потрясения, и рассматривал бабу теперь уже снизу. До бедер она была как обыкновенная баба и лишь в самом низу становилась рыбиной с шипастым ершовым плавником на спине. «Интересно, – подумал Орлик, – а почему у нее пупок? Ведь если она получилась из икры, то пупка не должно быть», – и тут он заметил вокруг себя синие, опухшие, словно с похмелья, рожи. Мужиков штук десять в истлевшей от времени одежде таращились на него и разевали рты, явно о чем-то спрашивая. Орлик со страху так сильно оттолкнулся от дна, что пробкою вылетел наверх, шарахнул прикладом пищали по рукам, что тянулись следом, и полез на берег на четвереньках. Однако на самом краю крутого бережка уперся лбом во что-то податливое, но скользкое. Поднял глаза и столкнулся нос к носу с красноглазым щетинистым хряком. Через морду хряка шли кожаные ремни, словно конская сбруя, на ногах звенели кандалы, оборванные цепи от которых тянулись следом, а ремнями к животу почему-то был прикручен камень.

– Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! – предупредил его сразу улан, прикидывая, что на скользком склоне неудобно будет выхватывать палаш.

Свин, не имея возможности раскрыть рот, приподнял край губы и, пронзительно завизжав, копнул Орлика снизу вверх рылом, перебросив через себя, и лихо развернулся, видимо собираясь топтать. Но камень его чуток повело в сторону, и зверь сам чуть не сорвался с обрыва. Видя такое дело, улан припустил, проклиная боярского охранника, уговорившего не брать коней. Да если б он был сейчас верхом на Ветерке, какая бы свинья его догнала? Кабан обиженно заверещал и кинулся в погоню.

– Врешь, не возьмешь! – захохотал улан, увидев тропку из одних лишь только кочек, запрыгал по ним, выскочил на какой-то островок и сшиб человека. Да и как было не сбить, если тот стоял на коленях и почти невидим был из-за черного плаща?

Бледный парнишка с ненормально острыми зубами втянул со свистящим звуком слюну и, стараясь прикрыть полою лежащее рядом тело, девичье и явно мертвенно-неподвижное, с укором поинтересовался:

– Ну и чего ж ты тут распрыгался, дядя?

В это время оскальзывающийся на кочках хряк все-таки выбрался на островок и гневно завизжал. Парнишка окрысился, шипя:

– Мое, пшел вон!

Хряк припал к земле, и они кинулись друг на друга, к ужасу улана, сцепившись так, как могут только заклятые враги. Он покосился на валявшуюся девицу. Она лежала на земле прекрасная и мертвая, алые губы словно улыбались, а черные глаза безучастно смотрели в небо. Богатое платье и золотое монисто наводили на мысли, что она была девушкой из небедной семьи. Вот только с горлом у нее была какая-то неприятность… Орлик честно прикидывал: не взвалить ли ее на плечо? Не отнести ли в Малгород, если он его найдет? Но при этом почему-то по шажку, по шажку пятился назад и сам удивлялся: чего это я прячусь? Вдруг задом он уперся в холодный камень, оглянулся и с неприятным холодком осознал, что это разверстый каменный гроб, в котором лежала пренеприятная старуха, сложив руки на груди, и ехидно щурилась с таким выражением, словно видела Орлика насквозь. По виду она была совершенно живая, если б не одуряющий запах разложения. «Чучелка» – пронеслось в голове.

– А ну, подь-ка сюда, че на ушко скажу, – поманила его старуха костлявым пальцем. Улан взвизгнул как раненый заяц и теперь уж бросился по болоту, вовсе не глядя под ноги, успев напоследок разглядеть возле гроба еще одну зеленую костлявую покойницу с большой головой.