– Его хозяин срочно вызывает, – ответил Пинъань.

– Я его по делу послала, – немного погодя сказала Юэнян.

Надобно сказать, что Юэнян еще с утра отправила Лайвана в буддийский монастырь к монахине Ван, которой посылала благовонного масла и отборного риса.

– Я так и доложу: хозяйка, мол, его по делу послала, – сказал Пинъань.

– Мне все равно, что ты ему скажешь, рабское твое отродье! – заругалась Юэнян. – Ступай!

Когда слуга, сразу осекшись, удалился, Юэнян обратилась к Юйлоу:

– Стоит мне рот открыть, говорят, я во все вмешиваюсь. А вправе ли я молчать?! Раз ее к себе забрал, так продай дом. Для чего ж зря тревогу бить, о сторожах тревожиться? Ведь сидит там ее кормилица – тетушка Фэн, чего ж ей беспокоиться? Ну возьми да пошли кого-нибудь из неженатых слуг. Пусть там ночует. А он все свое – Лайвана с женой вздумал отправить. Она то и дело болеет. Еще сляжет там, кто за ней ходить будет?

– Я ничего вам не могу посоветовать, сестрица, – осторожно заметила Юйлоу. – Вы хозяйка – вам виднее. Только вам не следовало бы с самим-то ссориться. А то и нам неудобно распоряжаться, и слугам не к кому обратиться. Тем более, сам так расходился, что к хорошему это не приведет. Сами вы, сестрица, смотрите. А наш совет вам – помиритесь вы с хозяином.

– И не говори мне об этом, сестрица Мэн, – заявила Юэнян. – Я с ним не ругалась. Это он ни с того, ни с сего рассвирепел. И что бы он теперь ни делал, пусть не ждет от меня сочувствия. Он за глаза обзывает меня беспутной, а какая я беспутная! Сам вон скольких в доме собрал, а я, выходит, беспутная, да? Значит, когда льстишь, тогда хвалит, а как правду в глаза скажешь, так злобствует. Как я его отговаривала от этой женитьбы! Я ему добра желала. Раз ты у него столько добра себе забрал, дом купил, а теперь его жену взять собираешься, тут и власти на тебя поглядят с подозрением. Да и неудобно ее брать, когда траур не кончился. И вот, представь себе, у меня за спиной уже обо всем договорились. Сам каждый день к ней на свидания ходил, а от меня скрывал – в корчагу посадил да крышкой накрыл. Нынче у певиц ночевал, завтра у певиц, а сам все с ней одной спал. Да и у нее, видать, не лучше, чем у певицы. Она его красотой увлекла, как лиса преследовала, тигрица размалеванная. Заморочила голову, а он и обрадовался. А я-то к нему с открытой душой – и наставляла, и добрым словом увещевала. Все думала, прислушается, а он – на тебе – как на врага лютого глядит. Верно говорят, тысячи передних колесниц уже перевернулись, задние за ними все ж к пропасти спешат. Дорога ровная указана всем ясно, но мудрые советы отвергнуты как ложь и клевета. Если ты меня отвергаешь, думаешь, просить тебя буду? Кормить ты меня все равно будешь, а я и без мужа проживу. Пусть его делает, как знает, а обо мне вы не беспокойтесь.

Юэнян умолкла, а Юйлоу и остальные злословили до тех пор, пока не появилась разодетая Ли Пинъэр.

На ней были отделанная золотом ярко-красная креповая кофта с застежкой и нежно-голубая, расшитая цветами, длинная креповая юбка. Инчунь несла в серебряном кувшине кипяток, а Сючунь коробку с чаем. Пока горничные разливали хозяйке и остальным чай, Юэнян велела Сяоюй подать Ли Пинъэр стул. Потом вышла и Сюээ. Когда все занялись чаепитием, бойкая на язык Цзиньлянь обратилась к Пинъэр:

– Подойдите и поклонитесь Старшей, сестрица Ли. Скажу откровенно, Старшая госпожа все это время не разговаривает с хозяином. А все из-за вашего прихода. Мы уж тут целый день уговаривали Старшую помириться. Вам бы как-нибудь устроить угощение да упросить Старшую, чтобы между хозяином и хозяйкой вновь воцарились мир и согласие.

– Я исполню ваш наказ, – ответила Пинъэр и, будто пышно цветущая ветка, плавной походкой, при которой колыхался ее вышитый пояс, подошла к Юэнян и грациозно отвесила четыре низких поклона.

– Подстрекает она вас, сестрица Ли, – проговорила Юэнян и обернулась к Цзиньлянь. – Не вмешивайтесь вы, пожалуйста, в чужие дела! Я клятву дала: хоть сто лет проживу, с ним не заговорю.

Все умолкли.

Цзиньлянь взяла щетку и принялась приглаживать волосы Пинъэр. Сзади ее прическу поддерживала золотая шпилька, изображавшая сосну, бамбук и сливу-мэй – этих стойких в зимнюю стужу друзей.

– Зачем вы, сестрица Ли, носите эти цветы с жучками? – спросила Цзиньлянь, когда увидела в прическе Пинъэр золотые подвески, украшенные нефритовыми цветами и насекомыми. – В них только волосы путаются. Вам гораздо больше подошла бы заколка с нефритовой Гуаньинь среди лотосов в пруду, как у Старшей госпожи. Лучше на увесистой основе.

– Я как раз такую у ювелира и заказала, – откровенно призналась Пинъэр.

Потом Сяоюй и Юйсяо взялись разливать чай и подсмеиваться над Пинъэр.

– Госпожа Шестая, – обратилась к ней Юйсяо, – скажите, пожалуйста, какую службу нес при дворе ваш родственник?

– Сначала он служил при высочайшей особе, заведовал отоплением императорских дворцов, а после был назначен правителем в Гуаннани.

– А вам, сударыня, вчера хорошие поленья достались, – полушутя-полусерьезно заметила Юйсяо.

– Прошлым летом деревенские старосты так вас разыскивали! – вставила Сяоюй. – Хотели вас в столицу отправить.

– Для чего? – спросила недоумевающая Пинъэр.

– Вы, говорят, своими жалобами можете наводнение отвратить, – засмеялась Сяоюй.

– В ваших краях, сударыня, старухи тысяче будд больше молятся, – опять заговорила Юйсяо. – Не потому ли вы вчера столько земных поклонов положили?

– А это верно, что двор послал за вами четырех гонцов? – спросила Сяоюй. – Чтобы просить вас посодействовать заключению мира с варварами?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – отозвалась Пинъэр.

– Вы, говорят, обольщать больно ловко умеете, – пояснила с ехидством Сяоюй.

Юйлоу и Цзиньлянь расхохотались.

– Негодяйки паршивые! – прикрикнула на горничных Юэнян. – Что это вы тут затеяли, а?! К чему над человеком издеваться!

Пинъэр то краснела, то бледнела от смущения. Встать и уйти ей было неудобно, но и сидеть она больше не могла. Наконец, она удалилась к себе в покои.

Через некоторое время к ней вошел Симэнь. Он сообщил, что отдал ювелиру ее драгоценности, а потом сказал:

– Завтра приглашения разошлю, а двадцать пятого устроим свадебный пир. Надо будет написать приглашение и Хуа Старшему.

– Его жена третьего дня была у меня. Я ее предупредила, – сказала Пинъэр. – Ну, да ладно! Пошли еще приглашение. – И Пинъэр продолжала: – А за моим домом и тетушка Фэн присмотрит. Только пошли кого-нибудь, пусть через день с Тяньфу ночуют. А Лайвана не посылай. Старшая говорит, жена у него больная.

– А я вот и не знал, – сказал Симэнь и позвал Пинъаня. – Будешь на Львиной ночевать по очереди с Тяньфу, – приказал он слуге.

Однако довольно пустословить. Речь пойдет о другом.

Подошло двадцать пятое число. К свадебному пиру накрыли праздничные столы, пригласили четырех певиц и труппу актеров и забавников.

За первым столом сидели Хуа Старший и шурин Симэня – У Кай, за вторым столом расположились шурин У Второй и свояк Шэнь, за третьим – Ин Боцзюэ и Се Сида. Четвертый стол заняли Чжу Жинянь и Сунь Тяньхуа, пятый – Чан Шицзе и У Дяньэнь, шестой – Юнь Лишоу и Бай Лайцян. Симэнь Цин восседал на месте хозяина. Дальше по обеим сторонам разместились зять Чэнь Цзинцзи и приказчик Фу Цзысинь с Бэнь Дичуанем.

После обеда одна за другой начали прибывать в паланкинах певицы. Сперва Ли Гуйцзе, за ней – У Иньэр, Дун Юйсянь и Хань Цзиньчуань. Они расположились в покоях Юэнян, а мужская компания пировала в крытой галерее. После чая, когда все были в сборе, перебрались в приемную залу, где были также расставлены столы. Одни занимали высокие почетные места, другие уселись на местах пониже.

Сначала подали суп из ласточкиных гнезд, за ним жареного гуся. Потешники группами разыгрывали шутки и фарсы. После них появились певцы Ли Мин и У Хуэй, а потом под музыку вышли певицы и стали обносить гостей вином.

Первым обратился к собравшимся Ин Боцзюэ: