Юэнян поглядела немного на праздничную сутолоку и вместе с Цзяоэр села за стол. Но Цзиньлянь, Юйлоу и певички, облокотившись на подоконник, продолжали смотреть вниз. Цзиньлянь засучила белые шелковые рукава, из-под которых показывались ее тонкие, как перо молодого лука, пальчики с шестью золотыми, в виде семечек, перстнями, и наполовину высунулась на улицу, выставляя напоказ свою раззолоченную безрукавку. Она грызла тыквенные семечки и плевалась шелухой прямо на прохожих, не переставая хихикать и подсмеиваться вместе с Юйлоу.

– Поди-ка погляди, сестрица, – обращалась она к Юэнян, тыкая пальцем, – вон у того дома под стрехой как красиво колышутся два фонаря-астры! – Немного погодя Цзиньлянь позвала Цзяоэр: – Глянь-ка напротив! Видишь, у ворот подставка, а на ней как интересно развешаны фонари: впереди большая рыба, а за ней рыбешки, черепашки и крабы. – Еще через некоторое время она кликнула Юйлоу: – Смотри-смотри! Фонарь-старуха и фонарь-старик.

Тут налетел ветер и порвал снизу фонарь-старуху. Цзиньлянь, не удержавшись, так громко рассмеялась, что привлекла внимание прохожих.

Они подняли головы, сгрудились – не пройдешь, не пробьешься – настоящая давка. В шумной толпе нашлись гуляки-лоботрясы, которые, указывая на Цзиньлянь, начали гадать.

– Наверняка, из богатого дома, – заметил один.

– Должно быть, наложница какого-нибудь родовитого вельможи на карнавал пожаловала, – поддакнул другой. – Вырядилась как придворная дама.

– Да это публичная девка, не видите, что ли? Петь пригласили.

– Не угадали вы! А я знаю, кто она, – заявил протиснувшийся вперед. – Говорите, певица? Тогда кто же остальные? Сейчас все объясню. Те двое не из простых – жены Владыки ада, наложницы Полководца пяти путей – того самого, кто лавку лекарственных трав против управы держит, чиновников ссужает, – его милости Симэня жены. Так что не очень расходитесь! Наверно со старшей женой пришли на фонари любоваться. Ту, в зеленой безрукавке, не знаю, а в красной, с цветами в волосах, ну точь-в-точь жена торговца лепешками У Старшего. Когда тот застал ее с Симэнем в чайной у старухи Ван, Симэнь убил его пинком в живот, а ее себе в жены взял. Вернулся потом из столицы деверь ее У Сун, на него в суд подал, да по ошибке Доносчика Ли порешил. Тут-то его Симэнь и упек на каторгу. Года два не видать было, а нынче вон как похорошела!

– Разойдись! – закричал еще один говорун. – Ну, чего пристали!

Юэнян заметила внизу большую толпу и велела Цзиньлянь с Цзяоэр сесть за стол да послушать романсы, которые по случаю праздника фонарей исполняли певицы. Немного погодя Юэнян встала из-за стола.

– Я больше чарки не в силах выпить. Мы с Цзяоэр откланяемся первыми, а вы, – Юэнян обратилась к Цзиньлянь и Юйлоу, – останьтесь, уважьте госпожу Хуа. Муж ушел, и я беспокоюсь. Дома одни служанки.

Пинъэр никак не хотела отпускать Юэнян.

– Сударыня, дорогая! – упрашивала она. – Наверное, я чем-нибудь не угодила. В такой праздник вы даже не дотронулись до еды, уходите раньше, чем зажигают свет. Если и отлучился господин Симэнь, вам беспокоиться нечего – служанки остались. Вот взойдет луна, и я провожу вас.

– Нет, сударыня, – говорила Юэнян, – я ведь не могу много пить. Пусть сестрицы вместо меня с вами побудут.

– Вы не можете, но госпожа Вторая тоже ни чарки не осушила, – настаивала Пинъэр. – Где ж это видано! Я у вас чарку за чаркой пила, не отказываясь. Вы мне не прощали, а когда снизошли в мое унылое жилище, где я не могу угостить вас ничем особенным, вы не желаете меня уважить.

С этими словами она поднесла Цзяоэр большой серебряный кубок и сказала:

– Выпейте сударыня! Госпожу Старшую не угощаю – знаю, что она не может, а потому подношу маленькую чарочку. – И Пинъэр протянула чарочку Юэнян. – А вы, госпожа Вторая, осушите большую.

Юэнян одарила каждую певицу двумя цянями серебра и, дождавшись когда Цзяоэр допила вино, встала из-за стола.

– Мы уходим, – сказала она Цзиньлянь и Юйлоу, – а за вами слуг с фонарями пришлем. Долго не засиживайтесь. Дом пустой.

Юйлоу кивнула в знак согласия. Пинъэр проводила Юэнян и Цзяоэр до ворот, где они сели в паланкины, а сама вернулась в терем к Юйлоу и Цзиньлянь.

Вечерело. На востоке взошла луна, и в тереме зажгли фонари. Певицы пели, пир продолжался, но не о том пойдет речь.

Расскажем теперь о Симэнь Цине. В тот день он пообедал с Ин Боцзюэ и Се Сида, и они пошли любоваться фонарями. Дойдя до начала Львиной, Симэнь постоял около кисейных фонарей и свернул в сторону. Ему не хотелось, чтобы Боцзюэ и Сида увидели его жен у Ли Пинъэр. Только они отошли от Львиной, им попались Сунь Молчун и Чжу Жинянь.

– Давно, брат, не виделись, соскучились по тебе, – протянули они, отвешивая Симэню поклон. – А вы тоже хороши, разрази вас небо! – заругались они на Боцзюэ и Сида. – Сами с братом гуляют, а нам ни звука.

– Зря, брат Чжу, на них обижаешься. – вступился Симэнь. – Мы только что встретились.

– Фонари поглядели, теперь куда пойдем? – спросил Чжу Жинянь.

– Пошли в кабачок, пропустим по чарочке, – пригласил Симэнь. – Домой не зову. Жены у меня нынче в гостях.

– Чем в кабачок, лучше навестить Ли Гуйцзе, – предложил Чжу. – Случай самый подходящий. С Новым годом поздравим, весело время проведем. На днях к ней заглянули, а она как нас увидела, так у нее слезы и потекли. С тех пор, говорит, неможется. След, говорит, его милости простыл, не навестит. Мы ее успокоили: брат, мол, занят. Выгородили тебя. А сейчас ты свободен, и мы пойдем к ней с удовольствием.

Симэнь вспомнил о встрече с Ли Пинъэр и стал отказываться:

– У меня сегодня еще есть дело небольшое. Пойдемте завтра, ладно?

Но разве от дружков отвяжешься! Пришлось пойти к Ли Гуйцзе.

Да,

Симэнь с друзьями направился к Гуйцзе. У ворот стояла нарядная Гуйцин. Она поклонилась гостям и пригласила в залу.

– Мамаша! Выходи скорей! – закричала Чжу Жинянь. – Его милость привели, нам говори спасибо!

Вскоре появилась старуха. Опираясь на костыль, она заковыляла к Симэню, а после приветствий сказала:

– Чем я, старуха, не угодила вам, зятюшка? Совсем нас навещать перестали. Должно быть, новую зазнобу нашли, а?

– Ты, мамаша, не ошиблась! – поддакнул Чжу. – Какую же красавицу завел господин! Целыми днями у нее пропадает. Про Гуйцзе совсем забыл. Если б его не встретили и не привели, он бы и не подумал сюда заглянуть. Не веришь, мамаша? Вон Сунь Тяньхуа спроси, он скажет. – И, указав на Боцзюэ и Сида, продолжал: – А эти, небо их разрази! С ним заодно блудят – одна порода.

Старуха расхохоталась.

– Дорогой брат Ин! – обратилась она к Боцзюэ. – Тебя мы никогда на грех не наводили. Почему ж ты за нее словца доброго перед его милостью не замолвил? У его милости, известное дело, и дома забот хватает. Говорят, добрый молодец не одной красоткой утешается, а красотка не единственного поклонника заводит. Все медяки – друг другу двойники. Не стану хвалиться, но моя Гуйцзе собой не дурна. Да что тут говорить! Его милость и сами не без глаз – видят!

– Сказать правду, – вмешался в разговор Сунь Молчун, – брат завел себе такую, которая без мамашиного надзору живет. Будет он теперь с поднадзорными путаться?!

– Да не слушай ты этого болтуна, мамаша! – Симэнь шлепнул Суня Молчуна. – Человека загубит этот рассадник беды и зла.

Сунь и остальные покатывались со смеху. Симэнь достал из рукава три ляна серебра и передал Гуйцин.

– В великий праздник я друзей угощаю.

– Не хочу я брать серебро, – притворно сказала Гуйцин и передала деньги старухе.