Прошел день, другой. А на третий день рано утром Цзинцзи вырядился в парадное платье и в сопровождении слуги Цзяна поспешил в кабачок, посмотреть, как там идут дела.

Хань Даого послал полового пригласить Цзинцзи на чашку чаю, Цзинцзи и сам намеревался навестить постояльцев, но тут к нему явился половой. Цзинцзи не заставил себя ждать.

Навстречу вышла Хань Айцзе. Она улыбалась и была очаровательна.

– Прошу вас, сударь, присаживайтесь, проговорила она, кланяясь.

Цзинцзи проследовал в комнату и сел. К нему присоединились Ван Шестая и Хань Даого. Немного погодя подали чай. Завязался разговор, вспоминали прошлое. Цзинцзи не мог оторваться от Хань Айцзе. Она тоже смотрела на него широко открытыми, сверкающими, как звезды, глазами с поволокой. Их взгляды становились все более многозначительными.

Тому свидетельством стихи:

Хань Даого немного погодя спустился вниз.

– Как много весен встретили вы, сударь? — спросила Айцзе.

– Впустую прожито двадцать шесть лет, — отвечал он. — А вы, барышня?

– Нас с вами свел случай, сударь! — воскликнула Айцзе. — И мне двадцать шесть[10]. Мы с вами в доме батюшки еще встречались. И вот на счастье опять оказались рядом. Да, кому суждено, те свидятся, хоть и за тысячи ли.

Когда разговор их стал более интимным, Ван Шестая будто бы по делу последовала за мужем, оставив их одних. Игривыми речами Айцзе совсем заворожила Цзинцзи. Он, с юных лет познавший женщин, сразу, конечно, понял, к чему она клонит, и сел, обернувшись в ее сторону. Поскольку Хань Айцзе, как и ее матери, еще во время переезда из столицы не раз приходилось идти проторенной дорожкой, а в бытность свою наложницей дворецкого Чжая в имении императорского наставника Цай Цзина чему ее только ни научили — сочинениям всех философов, стихам и романсам, песням и одам, потому, сразу уловив отклик на свои завлекания и убедившись, что в комнате нет посторонних, она подсела к нему вплотную и, прильнув к его плечу, залепетала игриво и притворно.

– Дайте мне посмотреть вашу золотую шпильку, сударь, — проговорила она.

Только было Цзинцзи протянул руку, как Айцзе положила свою руку ему на голову и, вынув из прически шпильку, встала перед ним.

– Пройдемте наверх. Мне вам надо кое-что сказать, — проговорила она и стала удаляться.

Цзинцзи, разумеется, проследовал за ней.

Да,

Цзинцзи поднялся за ней наверх.

– Что вы хотели сказать мне, барышня? — спросил он.

– Нас связывают давние узы любви, — говорила Айцзе. — И ты, пожалуйста, не притворяйся. С тобой хочу разделить ложе, порхать, как птица.

– Но нас могут увидеть, — возразил было Цзинцзи. — Как же быть?

Айцзе пустила в ход все свои чары и, заключив Цзинцзи в объятия, тонкими и нежными, как нефрит, пальчиками начала отстегивать ему пояс. В них огнем пылала неуемная страсть, и Айцзе, сняв с себя одежды, опустилась на ложе. Они слились в любви.

Да,

– И которая же ты будешь в семье? — спросил он.

– Я родилась в праздник лета[11], — отвечала она. — Меня зовут Пятая, а по имени — Айцзе.

Немного погодя они завершили игру и, прильнув друг к дружке, сели рядышком. Она поведала ему о своих житейских невзгодах.

– Когда мы покинули столицу и не нашли родню, нам жить стало нечем. Если у тебя найдется пять лянов, будь добр, одолжи отцу. Я долго не задержу. Верну с процентами.

– Что за разговор! — воскликнул Цзинцзи. — Раз просишь ты, я дам пять лянов.

Получив согласие, Айцзе вернула ему золотую шпильку. Они еще посидели рядом. Из боязни пересудов Цзинцзи выпил чашку чаю, а от обеда в обществе Айцзе отказался.

– Нет, дела у меня есть, — сказал он. — А на расходы я тебе дам серебра.

– А я вина приготовлю, — говорила она. — Только не отказывайтесь, сударь. Вечерком посидим.

Цзинцзи пообедал в кабачке и вышел пройтись. На улице ему повстречался Цзинь Цзунмин, монах из обители преподобного Яня, и начал кланяться. Цзинцзи рассказал ему о себе.

– Не знал я, брат, что ты в доме начальника гарнизона живешь, — проговорил Цзунмин. — И женился, кабачок открыл. Прости, что не пришел поздравить.

Завтра же пришлю с послушником чаю. А выберешь время, прошу, в обитель заглядывай.

Монах пошел своей дорогой, а Цзинцзи воротился в кабачок.

– А вас почтенный Хань приглашал, — обратился к нему Лу Бинъи. — Только что половой опять приходил. И нас обоих звали. Больше никого не будет.

Цзинцзи и Лу Бинъи направились к Ханям, где был уже накрыт стол. Стояли всевозможные закуски: рыба, мясо, и овощные блюда.

Цзинцзи занял высокое место гостя, Хань Даого сел за хозяина. По обеим сторонам разместились Лу Бинъи и Толстяк Се. Ван Шестая и Айцзе пристроились поодаль. Половой внес подогретое вино. Когда оно обошло несколько кругов, приказчики, смекнув, к чему идет дело, встали из-за стола.

– Вы, сударь, оставайтесь, — обратились они к Цзинцзи, — а мы вниз пойдем, делом займемся.

Цзинцзи много пить не мог. И на сей раз, после ухода приказчиков, осушив с Ханями несколько кубков подряд, он почувствовал, как голову туманит хмель.

– Вы, сударь, нынче, конечно, домой не поедете, — сказала Айцзе.

– Да, поздно уж, не доберешься, — согласился он. — Завтра успею.

Немного погодя Ван Шестая и Хань Даого спустились вниз. Цзинцзи достал из рукава пять лянов серебра и вручил Айцзе. Она отнесла серебро матери, и они продолжали пировать вдвоем. В обществе ярко разодетой красавицы он пил до позднего вечера. Потом Айцзе сняла с себя наряды и предложила Цзинцзи остаться у нее. Чем он только не клялся ей на ложе, какие только заверения в любви не давал под узорным пологом! А она щебетала без умолку, как иволга, свиристела непрестанно, словно ласточка. Как они только ни наслаждались! Всего и не описать. В бытность свою наложницей дворецкого Чжай Цяня, живя в усадьбе государева наставника Цая, Айцзе приходилось служить и почтенной госпоже-хозяйке. При ней-то она и обучилась музыке и пению, чтению и письму. Узнав обо всем этом от Айцзе, Цзинцзи едва сдерживал восторг. Ведь Айцзе так напомнила ему Цзиньлянь. По душе пришлась она Цзинцзи, и он наслаждался ею целую ночь. Наконец, они заснули.

Проснулся Цзинцзи поздно, к обеду. Ван Шестая загодя напекла ему для подкрепления сил мясных пирожков. Он пропустил также несколько чарок подогретого вина, а немного погодя его пригласили приказчики, тоже устроившие ему угощение.

Цзинцзи умылся, причесался и оделся. После трапезы у приказчиков он еще раз заглянул на прощание к Айцзе. Она никак не хотела его отпускать и плакала.

– Дня через три-четыре я к тебе приеду, — уговаривал ее Цзинцзи. — Не сердись на меня.

И, оседлав лошадь, сопровождаемый молодым слугою, он отбыл домой.

– Смотри у меня, про Ханей ни слова! — наказывал он по дороге слуге Цзяну.

– Понимаю, отозвался тот. — Не извольте беспокоиться.

Дома Цзинцзи сослался на дела.

– Пока со счетами провозился и не заметил, как завечерело. Ехать было поздно, вот и пришлось заночевать. Он передал Чуньмэй тридцать лянов чистой выручки и направился к жене.