– Сколько ты за потаскуху возьмешь — твое дело, — говорила она. — Мне больше восьми не нужно. Но продай ее, рабское отродье, только в кабачок певицей, слышишь? Если узнаю, что она не в кабачке, лучше мне на глаза не показывайся!

– Я вами живу, дорогая! — воскликнула сваха. — Как посмею нарушить вашу волю!

Она увела Сюээ. Горемыка проплакала до самого рассвета.

– Не плачь! — уговаривала ее сваха. — Не повезло тебе. Судьба соперниц свела. А хозяин к тебе вроде относился неплохо, но вот беда — с ней у вас еще с тех пор вражда началась. Вот она на тебе и выместила. Тут уж хозяин ничем не мог помочь. Ничего не поделаешь — у нее сын. И матушке Сунь Второй потесниться пришлось. Как говорится, пустили мышь в крупу. Да что и говорить! А ты не плачь! Успокойся!

Сюээ утерла слезы и поблагодарила тетушку.

– Одного хочу, — говорила она, — попасть бы в такое место, где сыта буду.

– Она мне строго-настрого наказала, чтобы тебя в кабачок отправить, — поделилась сваха. — Но я мать, и у меня есть сердце. Погоди, я тебя бездетной паре продам или какого мелкого торговца подыщу. Будет тебя кормить.

Сюээ опять стала на все лады благодарить сваху. Прошло дня два. К хозяйке постучалась соседка-торговка мамаша Чжан.

– Кто это у тебя, соседушка, так горько плачет? — спросила она.

– Зайди, соседушка, посиди, — пригласила Сюэ. — Да вот она. Из богатого дома. С хозяйкой не ужилась. У меня пока. Замуж выдаю. Хотелось бы бездетной паре просватать, чтобы ругани потом не было.

– Остановился у меня, соседушка, один шаньдунский торговец ватой, — заговорила Чжан. — Зовут Пань Пятый, тридцати семи лет. Подводы с ватой при нем. Частенько у меня останавливается. На днях у нас разговор зашел. Мать у него старая, за семьдесят, болеет, а жену с полгода как похоронил. Некому хозяйством заниматься. Посватать просил, да подходящей не находится. А она, я гляжу, годами подошла бы. Вот и выдать бы за него.

– Я тебя, дорогая соседушка, обманывать не хочу, — начала Сюэ. — Из богатого дома она. Мастерица. И шьет и вышивает. А как стряпает, говорить не приходится. Сделает навар — пальчики оближешь. Тридцать пять лет ей[7]. Всего за тридцать лянов отдают. Я бы за приезжего выдала.

– А как насчет приданого? — поинтересовалась Чжан.

– Только переодеться есть да украшения кое-какие, а сундуков с корзинами не имеется.

– Ладно, я с ним поговорю. Пусть сам придет посмотрит.

Соседка выпила чаю и ушла, а вечером поговорила с гостем. На другой день после обеда она привела его на смотрины. Сюээ была молода и хороша собой. Пань Пятый без разговору выложил двадцать пять лянов серебра и дал лян свахе. Она не стала торговаться. Тут же составили брачное свидетельство. Под вечер Сюээ была взята, а на другой день молодые пустились в путь.

Сваха попросила переписать свидетельство и пошла к Чуньмэй.

– В кабачок продала, — вручая восемь лянов, сказала она Чуньмэй.

Пань только ночь провел с Сюээ и на другой же день в пятую предутреннюю стражу, отблагодарив мамашу Чжан, отбыл в Линьцин.

Шла шестая луна. Дни стояли длинные. Когда лошади добрались до пристани, близился закат. Остановились в кабачке. А насчитывалось их в Линьцине больше сотни. В них содержались привезенные со всех краев певицы. В один такой кабачок и попала Сюээ. Ее ввели в небольшую комнату с каном. На нем сидела женщина лет шестидесяти. На краю кана играла на лютне девица лет восемнадцати, в шелковом платье, напудренная, с напомаженными губами. У нее блестели намасленные волосы, собранные в большой пучок.

Сюээ так и заголосила, поняв, наконец, что Пань Пятый не кто иной, как торговец живым товаром, который для того и купил ее, чтобы сделать певицей. Сюээ дали имя Юйэр — Яшмовая. А девицу звали Цзиньэр — Золотая. Каждое утро она выходила с гонгом на улицу и зазывала в кабачок посетителей, к которым приходили потом певицы. Вот какой промысел ждал Сюээ.

Появился Пань Пятый и, ни слова не говоря, избил Сюээ. Дня два он позволил ей отоспаться, давая ей по две чашки рису в день. Потом заставил учиться играть и петь, а когда у нее не получалось, бил, отчего тело ее стало багровым. Когда она стала преуспевать, он нарядил ее в шелка, разрешил пудриться и напомаживаться. Ее заставили выходить к воротам дарить улыбки, строить глазки и шутить с прохожими.

Да,

Тому свидетельством стихи:

Так Сюээ оказалась в кабачке, но и тут Небо не забыло ее. Однажды начальник Чжоу направил Чжан Шэна закупить несколько десятков даней дрожжей, намереваясь запастись на зиму вином. Лю Спрут, едва узнав о прибытии зятя, сейчас же велел прибрать в кабачке. Наверху, в одном из лучших номеров, на столе стояли закуски и вино, чарки и блюда со свежими фруктами. Вино было припасено лучшее, ждала своего часу живая рыба.

Чжан Шэна пригласили занять почетное место на возвышении. Кабатчик подогревал вино.

– Кого из певиц изволите позвать дядя Лю? — спросил он Спрута.

– От Вана позови Старшую сестрицу, — перечислял Спрут, — от Чжао — Цзяоэр, а от Паня — Цзиньэр с Юйэр. Пусть они ублажают зятюшку Чжана.

– Слушаюсь! — отозвался кабатчик и спустился вниз.

Немного погодя на лестнице раздался смех. Наверх поднялись четыре певицы. Разодетые в тонкие яркие шелка, они пестротою нарядов напоминали букет цветов. Они отвесили по четыре низких поклона гостю, грациозно склоняясь, будто ветки под тяжестью цветов. Развевались их расшитые узорами пояса. Они встали в сторонку, и Чжан Шэн вперил в них свой свирепый взор. И что удивительно! Одна из певиц живо напомнила ему Сюээ — кухарку с кухни его господина, которую прогнала его Старшая госпожа. «Но как она могла попасть в певицы?» — подумал он. — «Как она очутилась в этих краях?». Сюээ, вглядевшись, тоже узнала Чжан Шэна, но молчала.

– Откуда вон та певица? — спросил он Спрута.

– Не скрою, зятюшка, — отвечал тот. — Это Юйэр и Цзиньэр из дома Паня Пятого. А вон эта — Ван Старшая. Та — Чжао Цзяоэр.

– Ван Старшую я знаю, — проговорил Чжан. — Но мне знакомо лицо Юйэр. — Он подозвал ее и спросил шепотом. — Ты не Сюээ из дома его превосходительства? Как ты сюда попала?

– В двух словах не расскажешь, — проговорила она, и слезы потекли у нее из глаз. — Меня тетушка Сюэ продала сюда обманом за двадцать пять лянов. Тут обучили служить на пирах и принимать гостей.

Чжан Шэн давно заглядывался на красивую Сюээ, а теперь влюбился в нее. Сюээ всячески старалась услужить гостю. Их беседа становилась все интимней и откровенней. Немного погодя они с Цзиньэр взяли лютни и, пока Чжан осушал кубок, спели ему романс на мотив «Четыре слитка золотых»:

Певицы умолкли, и взметнулись чарки, заходили кубки. Чжан Шэн, казалось, пировал среди букетов ярких цветов. Незаметно он захмелел. Ведь деньги, женщины и вино — кто перед ними устоит!