– А лекарство еще не принимал? – спросила Юэнян. – Надо за молоком сходить. Переутомился ты за эти дни. Одни хлопоты чего стоят. – Юэнян обернулась к Чуньмэй. – Ступай к Жуи. Попроси, чтобы молока отцедила.

Чуньмэй принесла полную чашку молока. Симэнь принял лекарство, встал и направился в переднюю, к зятю. Его поддерживала Чуньмэй. Только они дошли до садовой калитки, как у Симэня опять потемнело в глазах. Он зашатался и, будучи не в состоянии удержаться на ногах, стал падать, но его удержала Чуньмэй.

– Отдохни-ка ты день-другой, вот что я тебе посоветую, говорила Юэнян. – А с приглашениями обожди. Не до пиров! Полежи пару деньков. И никуда не выходи. Тебе, может, чем полакомиться хочется? А то я горничным велю. Сейчас же приготовят.

– Ничего мне не хочется.

Юэнян воротилась в спальню Цзиньлянь, чтобы еще раз расспросить ее.

– Он вчера пьяный вернулся? – спрашивала она. – Может, еще с тобой добавил? Или с тобой чем занимался?

Цзиньлянь готова была в три глотки отрицать все, в чем ее подозревала Юэнян.

– Подумайте, что вы говорите, сестра! – возмущалась она. – Он воротился совсем поздно и такой пьяный, что на мой поклон внимания не обратил, а вы еще спрашиваете, подносила ли я ему вина. Он, правда, просил, только я ему не вина подала, а чаю. Нет, говорю, у меня никакого вина, и спать уложила. А насчет намека, так я с ним ничего не имею с того разу, когда вы меня оговорили, сестра. С меня и так сраму хватит! Может, он где-нибудь на стороне оскоромился, этого уж я не знаю. Но только не дома. И меня, пожалуйста избавьте. Я тут вот нисколечко не виновата.

Юэнян, сидевшая рядом с Юйлоу, велела позвать Дайаня и Циньтуна. Когда оба слуги предстали перед ней, она учинила им настоящий допрос.

– Где вчера пировал батюшка? – допытывалась хозяйка. – Говорите сущую правду. А то, случись недоброе, вам, арестантские отродья, за все быть в ответе.

– Батюшка в лавке с дядей У пировали, – нехотя говорил Дайань. – Больше нигде не были.

Позвали шурина У Второго.

– Зятюшка с нами совсем немного выпил, – заявил шурин. – И скоро куда-то отбыл.

У Юэнян пришла в ярость и, дождавшись ухода брата, обрушилась с руганью на Дайаня и Циньтуна. Она уже собиралась отдать распоряжение бить слуг, когда те с перепугу открыли рты.

– Батюшка вчера у жены Хань Даого выпивали.

Тут-то и подала голос Пань Цзиньлянь.

– Слышите, сестра? – крикнула она. – А меня еще обвиняли. Выходит, невинного на плаху веди, а преступник стой да посмеивайся, да? Как у дерева кора, так у человека имя. А вы со мной так говорили, сестра, будто я день-деньской только об этом самом и мечтаю. Допросите-ка лучше этих арестантов. В прошлый раз, когда вы у жены тысяцкого Хэ пировали, он тоже поздно явился. Где он тогда пропадал? Кому новогодние поклоны ночью отбивал, а?

Из опасения, как бы Циньтун не выдал всех тайн, Дайань не выдержал и рассказал о связи хозяина с госпожою Линь. Тут только Юэнян поняла, в чем дело.

– Вот, оказывается, почему он велел ее пригласить! – воскликнула она. – Да не придет, говорю, она. Мы же с ней ни разу не встречались. А они, выходит, отлично друг дружку знали. Она меня еще тогда удивила. При таких, думаю себе, годах, а брови подводит, виски подкрашивает – разрисовалась вся. И пудры в два слоя наляпала. Как есть распутная баба!

– Где это видано?! – возмущалась Юйлоу, – у нее сын женатый, а она такими делами занимается. Уж если невтерпеж, вышла бы замуж.

– Нет у нее, старой шлюхи, ни стыда ни совести, вот она и вытворяет! – поддержала Цзиньлянь.

– Я так думала, что она не придет, – продолжала Юэнян. – Нет, извольте, припожаловала.

– Вот, сестра, наконец-то и у вас глаза открылись, – говорила Цзиньлянь. – А вы меня ругали, когда я на жену Хань Даого, потаскуху, набросилась. Все они – шлюхи и одного покроя. Сами ублюдки, ублюдков и плодят. Вот они тут воду и мутят.

– Как ты можешь мать Вана Третьего обзывать шлюхой? – спрашивала ее Юэнян. – Она мне сказала, что ты у них девочкой служила[9].

Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут у нее побагровело не только лицо до самых ушей, но и шея.

– Чего городит эта шлюха проклятая! – заругалась она. – Когда это я у них служила?! Тетка моя, верно, жила с ними по соседству, а у них был сад. Девочкой я гостила у тетки, и мы играли у них в саду. А то я у них служила, скажите, пожалуйста! Да я ее и знать не знаю, шлюху лупоглазую!

– Ну и язык же у тебя! – урезонила ее Юэнян. – Я сказала, что мне передали, а ты ругаешься.

Цзиньлянь ни слова не проронила.

По просьбе Юэнян Сюээ сварила клецки и понесла Симэню. У внутренних ворот она заметила Пинъаня, направляющегося в сад.

– Ты что тут делаешь? – спросила Юэнян.

– Ли Мин позвал на пятнадцатое четырех певиц и пришел узнать, состоится ли пир, – отвечал Пинъань. – Приглашения пока не рассылал, говорю ему, а он не верит, просит батюшке доложить.

– Какой тебе еще пир, рабское отродье! – заругалась Юэнян. – И спрашивать нечего. Вместо того, чтобы выпроводить ублюдка, он, видите ли, батюшке с матушкой докладывать идет.

Пинъань убежал, ног под собой не чуя.

А Юэнян вернулась в спальню Цзиньлянь. Симэнь съел всего три или четыре клецки.

– Ли Мин певиц звал, – сообщила хозяйка. – Я их отпустила. Потом, говорю, посмотрим, а пока никакого приема не будет.

Симэнь в знак согласия кивнул головой. Ему казалось, что через день-другой он поправится. Однако вопреки ожиданиям на утро он обнаружил ниже пояса все распухшее и покрасневшее причинное место. Даже ятра набухли и налились багровым блеском, точно баклажаны. Всякий раз, когда он ходил по малой нужде, у него начиналась страшная резь, будто его дуду ножом полосовали.

А снаружи стояли солдаты с оседланным конем в ожидании, когда Симэнь направиться в управу.

– Тебе, по-моему, надо уведомить господина Хэ, – посоветовала хозяину Юэнян, когда узнала, что состояние его здоровья ухудшилось. – Скажи, что тебе надо отлежаться. И никуда не выходи. Смотри, как ты ослаб. Слугу бы за доктором Жэнем послать. Посмотрел бы тебя да лекарства прописал. Что время зря терять! Нельзя так. Ты вон какой грузный, а ничего не ешь. Разве так можно!

Симэню никак не хотелось вызывать Жэня.

– Ничего! – говорил он. – Полежу, авось и пройдет. Встану. Он отправил с посыльным в управу уведомление, что не может выйти на службу, а сам продолжал лежать в постели. Он все время нервничал, настроение у него было отвратительное.

О болезни Симэня услыхал Ин Боцзюэ и пришел проведать побратима. Симэнь пригласил его в спальню Цзиньлянь.

– Прости, брат, беспокоил я тебя в прошлый раз, – приветствуя Симэня, говорил Боцзюэ. – Не знал, что ты себя плохо чувствуешь. Вот, значит, почему ты не пошел к шурину Хуа.

– Был бы здоров, разве не пошел бы! – отвечал Симэнь. – Сам не знаю, что со мной. Двигаться мне трудно.

– Ну, а себя-то ты как чувствуешь?

– Да я ничего. Голова только кружится и сам ослаб. Ходить не могу.

– То-то я гляжу, у тебя лицо что-то больно красное. Лихорадит[10], наверно. А доктора не звал?

– Жена вон советует Жэнь Хоуси пригласить. А с какой стати? У меня ведь нет ничего серьезного. Неловко человека зря беспокоить.

– Ты, брат, ошибаешься. Позвать надо. Пусть посмотрит. Что он скажет. Может, какого лекарства даст. Глядишь, пройдет недуг и поправишься. Весенний дух действует. В это время всегда лихорадит. А мне вчера Ли Мин встретился. Ты ему певиц, что ли, велел позвать? Нынче, говорит, пир должны были справлять, а потом отложили из-за болезни батюшки. Так эта новость меня поразила, что я решил с утра пораньше тебя навестить, брат.

– Я и в управу не явился, – заметил Симэнь. – Увольнительную посылал.

– Куда там являться! Поправишься, тогда и выйдешь. – Боцзюэ выпил чаю и продолжал. – Ну я пойду. Как-нибудь еще загляну, брат. Ли Гуйцзе с У Иньэр тоже собираются тебя проведать.