– Но ты ж у нас первая блюстительница порядка! – засмеялся Симэнь.
Они предавались любовным утехам вплоть до третьей ночной стражи, когда, совсем изнуренные, наконец заснули.
Да,
Зимою пташка красовалась в клетке.
Пришла весна – она уже на ветке.
Тому свидетельствовали стихи:
Когда дымка висит пеленою,
Не дождаться исхода дождей.
Могут девы под дивной луною
Услаждать до скончания дней.
Тесно прижавшись друг к дружке, они проспали до рассвета. Все еще томимая ненасытным желанием, Цзиньлянь продолжала играть с Симэнем, пока не пробудила и в нем страсть и его веник не встал дыбом.
– Мой милый! – шептала она. – Хочу на тебя возлечь.
Цзиньлянь так и сделала, желая «оплывом потушить свечу». Обняв Симэня за шею, она принялась ласкаться. Он же, уступив ей, будто почил и только крепко держал ее стан, а Цзиньлянь сама садилась и вставала, вставляла и вынимала, пока тот самый не погрузился полностью, лишь часть, охваченная подпругой, не могла войти.
– Милый! – продолжала она. – Я тебе сошью белую шелковую подвязку, а ты положишь в нее монашьего снадобья. Еще я приторочу к подвязке длинные ленты. Когда будем ложиться, ты затянешь свой корень подвязкой и сзади на поясе завяжешь ленты, тогда и предмет твой будет разгорячен, и запускать его можно будет внутрь целиком. Это куда лучше подпруги. Нет от нее полного удовольствия – только топорщится и боль причиняет.
– Сшей, дитя мое! – подхватил Симэнь. – А снадобье сама положи. Оно на столе в фарфоровой коробке.
– Только ты вечером приходи, хорошо? Испробуем.
Они поиграли еще немного, и тут появился Дайань с визитной карточкой в руке.
– Батюшка почивают? – спросил он Чуньмэй. – Его сиятельство Ань серебро прислали, два жбана цзиньхуаского вина и четыре горшка цветов.
– Батюшка не встали еще, – отвечала горничная. – А посыльный, небось, и обождет.
– Он вон какой путь прошел! – возражал Дайань. – А ему еще на пристань в Синьхэкоу поспеть надо.
Разговор услыхал Симэнь и в окно подозвал слугу. Дайань вручил визитную карточку. Симэнь развернул и стал читать:
«Имею честь послать Вам четыре пакета, в коих содержатся восемь лянов серебра. Особого угощения будет удостоен только Шаотан, остальные же удовольствуются обыкновенным столом. Позвольте надеяться, что лакеи и прислуга выкажут надлежащее радение.
Примите заверения в моем самом искреннем расположении.
В дополнение к сему посылаю четыре горшка цветов к нынешнему сезону в надежде, что они доставят вам удовольствие, и два жбана южного вина, которое, быть может, пригодится на пиру. Буду счастлив, ежели Вы соизволите принять скромные подношения».
Симэнь прочитал послание и встал, Не причесываясь, он надел войлочную шапку, парадный бархатный халат и вышел в залу.
– Проси посыльного его сиятельства Аня! – велел он Дайаню.
Симэню вручили серебро. Он оглядел цветы – алую и белую зимнюю сливу, жасмин и магнолию, бросил взгляд на жбаны южного вина и, обрадованный, велел убрать подарки.
Посыльный вместе с ответной карточкой получил пять цяней наградных.
– Когда намерены прибыть почтенные господа? – спросил Симэнь. – Звать актеров?
– Намерены пораньше прибыть, – отвечал посыльный. – Просили позвать хайяньскую труппу. Только не здешних.
Симэнь отпустил посыльного и распорядился расставить цветы у себя в кабинете в гроте Весны. Тут же позвали печника. Его заставили «принести огонь через горы» – сложить два зимних кана. А чтобы они, паче чаяния, не задымили и не испортили воскуряемых ароматов, Чуньхуну с Лайанем было поручено облить каны чаем. Дайань отправился за хайяньской труппой актеров, а Лайань получил деньги на закупку съестного. В тот же день вечером справляли рождение Мэн Юйлоу. Пели здешние певцы, но не о том пойдет рассказ.
Расскажем теперь про Ин Боцзюэ. Двадцать восьмого исполнялся месяц его сыну[26]. Ин Боцзюэ наказал Ин Бао раздобыть коробку, припас пять листков бумаги и, положив их в коробку, направился прямо к жившему напротив Симэня сюцаю Вэню, чтобы тот написал приглашения женам Симэня.
– Дядя Ин! Вас можно на минутку? – кто-то громко окликнул Боцзюэ, как только он успел выйти за ворота.
Боцзюэ обернулся. Перед ним стоял певец Ли Мин.
– Далеко ли путь держите, дядя Ин? – спросил певец, подойдя вплотную.
– К учителю Вэню, – отвечал Боцзюэ. – Дело есть.
– Не пройдете ли в дом? – попросил Ли Мин. – Мне вам нужно кое-что сказать.
Боцзюэ заметил за спиной певца носильщика с коробом и повернул к себе. В зале Ли Мин поспешно опустился перед хозяином на колени и, отвесив земной поклон, поставил перед ним короб. В нем оказались две жаренные утки и два кувшина выдержанного вина.
– Ваш покорный слуга не располагает ничем другим, – говорил певец. – Может, это скромное подношение сгодится вам, дядя Ин, для угощения слуг. Я хотел бы об одном вас попросить, дядя.
Певец снова опустился на колени.
– Глупый ты малый! – обратился к нему Боцзюэ и сделал знак рукой, чтобы тот поднялся. – Ну, что там у тебя, говори же! А на подарки ты напрасно тратился.
– Меня с малых лет звали к батюшке, – начал Ли Мин. – Теперь я стал не нужен, батюшка других зовет. А что с Гуйцзе случилось, так мы в разных домах живем, я и понятия не имел. Батюшка из-за Гуйцзе меня обвинил, в безвыходное положение поставил. Я ни за что страдаю и пожаловаться некому. Вот и решил вас попросить. Может вы, дядя Ин, как будете у батюшки, замолвите обо мне доброе словцо. Объясните батюшке, что к случаю с Гуйцзе он, мол, не имеет никакого отношения. Если бы только батюшкин гнев, я б еще как-нибудь стерпел. На меня товарищи стали косо смотреть – вышучивают.
– Значит, ты за это время так у батюшки и не был? – спросил Боцзюэ.
– Нет, не был, – подтвердил певец.
– Батюшка, как из столицы воротился, прием по случаю приезда господина Хэ устраивал, – начал Боцзюэ. – Меня приглашал, шурина У Старшего и учителя Вэня. Из певцов звал У Хуэя, Чжэн Чуня, Шао Фэна и Цзо Шуня. Я тогда и спрашиваю батюшку, а почему, говорю, Ли Мина нет. А он мне отвечает: он, мол, сам не идет, а я ему приглашения посылать не собираюсь. Да соображаешь ли ты, дурачок, с кем препираешься?! Возьми-ка себя в руки да ступай сам поклонись. Так-то лучше будет.
– Как же я пойду, если батюшка меня не зовет? – недоумевал певец. – В прошлый раз их четверых звали, нынче на день рождения матушки Третьей Лайань утром двоих позвал. На готовящийся пир опять четверых, а меня – нет. Как же мне не переживать? Прошу вас, дядя, поговорите с батюшкой. Я вам, дядя, в ноги поклонюсь.
– Как не поговорить? Обязательно поговорю! – заверил его Боцзюэ. – Кому я только на своем веку не помогал! Скольких выручал! Раз просишь, поговорю, обязательно поговорю! На меня положись. А подарки эти забери. Они мне не нужны. Я ведь знаю, как тебе деньги достаются. Ну, а теперь пойдем со мной вместе к батюшке. Попробую исподволь его уговорить.
– Если вы, дядя Ин, откажетесь от подарков, я пойти не посмею, – настаивал Ли Мин. – Вам, конечно, эти подношения не в диковинку, а я от всей души старался…
Певец принялся на все лады благодарить и упрашивать Боцзюэ до тех пор, пока тот не согласился принять поднесенное. Боцзюэ наградил носильщика тридцатью медяками и отпустил.
– Короб оставь пока у дяди Ина, – сказал ему Ли Мин. – Буду возвращаться домой, сам захвачу.
Они вышли вместе, повернули за угол и направились в кабинет напротив дома Симэня.
– Господин Куйсюань дома? – спросил Боцзюэ, ударив дверным кольцом.
Сюцай Вэнь тем временем сидел у окна и писал приглашения.
– Прошу вас, проходите! – тотчас же откликнулся он.
