У ворот остановились паланкины с певичками. Носильщики держали в руках узлы с нарядами. Смеющиеся певицы вошли в ворота.

– Где до сих пор пропадали эти потаскухи? – увидев из окна певичек, спросил Ин Боцзюэ и наказал Дайаню: – Не пускай их в дальнюю комнату. Пусть сперва придут ко мне на поклон.

– А кого приглашали? – спросил Се Сида.

– Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань, – сказал Дайань и, поспешно спустившись вниз, обратился к певицам: – Дядя Ин вас зовет.

Певицы и не подумали кланяться Ину, а проследовали в дальние покои, где приветствовали Шпильку. Она провела их в спальню. Там они увиделись с Ван Шестой. Ее волосы украшала модная сетка, их держал отделанный золотой бахромой ободок. На ней был лиловый из шаньсийского шелка халат, темная с узорчатым воротником кофта на застежке спереди и белая отделанная тесьмою шелковая юбка, из-под которой выглядывала пара золотых лотосов-ножек, обутых в расшитые зелеными нитями черные как вороново крыло шелковые туфельки. Большие букли и обилие белил не могли скрыть смуглого оттенка ее лица. Одежда выдавала в Ван Шестой человека среднего достатка. В ушах у нее были сережки-гвоздики. Певички поклонились Ван Шестой и уселись на кровать. Сын Шпильки, Тегунь, угостил их чаем. В чаепитии к певицам присоединилась и Ван Шестая. Певицы переглядывались, то и дело бросая на Ван взгляды, улыбались и не могли понять, кто она такая.

– Кто это? – спросили они потихоньку Дайаня, когда тот появился в спальне.

– Батюшкина свояченица, – уклончиво проговорил Дайань. – Пришла на фонари полюбоваться.

Певицы подошли к Ван Шестой.

– Не осудите нас, матушка, – обратились к ней певицы, отвешивая земные поклоны. – Мы не знали, что вы доводитесь батюшке свояченицей, и не приветствовали вас должным образом.

Ван Шестая поспешно поклонилась им в ответ, а когда подали отвар, присоединилась к трапезе. Певицы взяли в руки инструменты и начали петь для Ван Шестой.

Между тем Ин Боцзюэ закончил партию и спустился по нужде вниз. Услыхав в спальне пение, он поманил Дайаня.

– Скажи, кому они там поют? – спросил он слугу.

Дайань молча усмехнулся.

– Вы, почтенный, вроде сыщика, – заметил он, наконец. – Все-то вам надо знать. А не все ль равно кому?

– Ах ты, болтушка негодный! – заругался Боцзюэ. – Не скажешь? Думаешь, я не знаю?

– А раз знаете, зачем спрашиваете? – сказал Дайань и удалился.

Ин Боцзюэ поднялся наверх. Симэнь и Се Сида играли третью партию в двойную шестерку. Появились певцы Ли Мин и У Хуэй и отвесили земные поклоны.

– Прекрасно! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Кстати пришли! Откуда вы? Кто вам сказал, что мы тут пируем, а?

Стоявший на коленях Ли Мин, прикрывая рот, объяснял:

– Мы с ним к батюшке пошли, а нам сказали, что батюшка здесь пирует. Вот мы и пришли вас усладить.

– Чудесно! – сказал Симэнь. – Дайань! Ступай дядю Ханя пригласи.

Вскоре явился Хань Даого и, раскланявшись, сел.

Накрыли столы. Повар принес новогодние блюда и вино. Циньтун из медного кувшина наполнял кубки. На почетных местах для гостей уселись Ин Боцзюэ и Се Сида, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого устроился сбоку. Когда налили вино, велели Дайаню приглашать певиц. Вскоре плавной походкой, не спеша поднялись наверх Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр и склонились в земном поклоне с полуоборотом к гостям.

– Кого, думаю, позвали, а это, оказывается, вас, потаскушек, – заругался Боцзюэ. – Я же вас звал. Почему не явились? Ишь, возгордились! Проучить вас надо как следует. Не то совсем от рук отобьетесь.

– Нас, брат, не испугают никакие ваши бесовские проделки! – засмеялась Дун Цзяоэр.

– Любимая наложница, говорят, себя стеной из звериных голов обнесла, – сказала Хань Юйчуань. – Все зло отогнать хотела, да урода и выродила.

– Куда ты, брат, их назвал? – спрашивал Ин Боцзюэ. – Нам У Хуэй с Ли Мином споют. А эти потаскухи зачем явились? Гони их в шею! Они в такой праздник заработают. Выпроваживай скорей! А то гостей упустят, без гроша останутся.

– Что-то уж больно ты тут распоряжаешься! – оборвала его Хань Юйчуань. – Не ты нас звал и не к тебе пришли. Разорался. И не стыдно?

– Ишь, какая задира! – не унимался Боцзюэ. – Кому ж ты петь собираешься, а?

– Тебя, брат, должно быть, в бочку с уксусом сажали, вот тебя и забирает, – говорила Хань Юйчуань.

– Это тебя забирает, потаскуха проклятая. Погоди выйдем, я тебе покажу. От меня не уйдешь. Не так, так этак возьму.

– Это каким же манером? – полюбопытствовала Дун Цзяоэр.

– А вот каким. Околоточному донесу, чтобы вас забрал за хождение по ночам. А на другой день господину Чжоу письмецо отправлю. Пальчики велю в тисках подержать. Несладко придется! Или вашим носильщикам паланкинов на три фэня поднесу. Напою вдрызг, и домой, потаскухи, не попадете. А средь ночи без гроша заявитесь, вам мамаша всыплет, будь здоров. Тогда посмотрим.

– Поздно будет, домой не пойдем, у батюшки заночуем, – сказала Хань Юйчуань. – А то батюшку попросим, чтоб с посыльным проводил. У мамаши сотня медяков найдется. Так что ничего у тебя не выйдет, как ни брюзжи, раб никудышный!

– Да, я раб! В дураках оставили. Что сбывал, то и получил, – признался Боцзюэ.

Все рассмеялись. Потом певицы запели романсы о весне, а пирующие приступили к отвару.

– Дядя Чжу идет! – объявил Дайань.

Все смолкли. Появился Чжу Жинянь.

– Ну и хороши друзья! – увидев сидевших за столом Боцзюэ и Сида, сказал Жинянь. – Сами пируют, а мне ни слова. Брат Се, ты, знать, и приглашение получил, что ж от меня скрывал? Я тебя в толпе обыскался.

– Да я здесь тоже случайно, – отвечал Сида. – Смотрю, наверху играют, ну и пошел. Брат меня и оставил.

Симэнь позвал Дайаня.

– Ступай брату Чжу стул принеси, – распорядился он. – Внизу поставишь.

Чжу Жинянь занял место ниже остальных. Ему дали чарку и палочки. Повар подал отвар с рисом, и все принялись за еду. Симэнь съел пирожок, пропустил ложку отвару и подвинул кушанья стоявшему рядом Ли Мину. Тот взял их и удалился.

Между тем Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Хань Даого навернули за присест по внушительной чашке супу с потрохами, каждый уписал по солидному пирогу с начинкой и по пирожному с кремом. Вскоре на столе ради приличия был оставлен несъеденным один-единственный пирожок.

Посуду убрали и подали вино.

– Так где ж ты его бросил? – спрашивал Жиняня любопытный Сида. – Кто тебе сказал, что я здесь?

– Да, видишь ли, я все тебя искал, – рассказывал Жинянь. – Потом мы с Ваном Третьим к Суню пошли. До того как у Сквалыги Сюя серебро просить, надо, думаем, Суня Молчуна отыскать. Пусть нам долговое обязательство составит. Язык у него, сам знаешь, ловко подвешен. А он не то написал…

– Только меня, пожалуйста, не указывайте, – перебил его Сида. – Если хотите, сами с Сунем и поручайтесь. И мзду за посредничество себе берите. Мое дело – сторона. Так как же он написал?

– Составь, говорю, уж как-нибудь половчее, – продолжал Жинянь. – А на случай возврата три условия поставь. Нет, не послушал моего совета. Пришлось самому заново писать.

– Ну, а ты как же составил? Прочти! – попросил Сида.

– Я бы так написал: «Составитель сего долгового обязательства Ван Цай, отпрыск полководца Вана…» Я не стал бы говорить «из-за нужды в средствах», а сказал бы проще – «нуждаясь в деньгах» и далее – «в присутствии Сунь Тяньхуа и Чжу Жиняня в качестве поручителей взял в долг у Сюя Сквалыги…» Тут я бы уточнил «– серебром триста лянов», не распространялся бы о процентах, а написал бы «на покупку цветов мэй пятьсот медяков с обязательством вернуть в будущем году…» Нет, «в будущем году», по-моему, оговаривать не стоит. Лучше будет выразиться так: «вернуть лишь при нижеследующих условиях: во-первых, в случае, если в бурю колодезным воротом убьет одинокого гуся в небе, во-вторых, если пересохнет река и рыбы будут биться на прибрежном песке, и в-третьих, когда размякнут подводные камни». А он сдуру написал «когда крыльцо начнет кланяться». А что, говорю, будем делать, ежели оно вдруг и в самом деле покосится, как в поклоне согнется? Устранил я такую оплошность и написал так: «Если не удастся найти должника и исчезнут поручители, считать сей документ необоснованным и утратившим силу». Потом добавил: «На сем обязательство и заканчивается».